Полковник СВР Елена Вавилова: «Мы рисковали во имя большого дела»

Имена выпускников исторического факультета Томского университета Елены Вавиловой и ее мужа Алексея Безрукова прогремели на весь мир в 2010 году, когда в США была раскрыта сеть российских разведчиков-нелегалов. Много лет они, супруги Трейси Ли Энн Фолли и Дональд Ховард Хитфилд, по легенде — выходцы из Канады, жили в США, вырастили двоих сыновей, делали успешные карьеры, вращались в кругах американского истеблишмента… Их разоблачение, ставшее следствием предательства, было сенсацией и для их ближнего круга, и для всей Америки.

В том же году Вавилову, Безрукова и других наших разведчиков обменяли. Они вернулись в Россию. Началась новая жизнь — сложная, содержательная, интересная. Елена стала писательницей и бизнес-тренером, Андрей — профессором в МГИМО.

В 2013–2018 годах в США транслировался (и был высоко оценен) сериал The Americans о семье русских шпионов — Вавилова и Безрукова стали его прототипами. Впрочем, фильм им не понравился. Наш ответ — отечественный сериал «Русские» — был снят по книге Елены Вавиловой.

Елена рассказала о своей работе — прошлой и нынешней, воспитании детей, отношении к предательству и «мирном небе над головой» как о главном мотиве всей ее захватывающей жизни.

Наша работа — защита людей

— Елена Станиславовна, пока изучала вашу биографию, читала ваши книжки. Такая комфортная жизнь… Привычная среда, заработки… Не хочется в какой-то момент подумать: а не жить ли мне уже окончательно как Трейси?

— Нельзя. Есть обязательства, есть присяга, которую мы давали ещё в далёком Советском Союзе. Человек, соглашаясь делать эту работу, понимает, что его главная задача и самая важная миссия — добывать информацию для своей страны.

Это чувство, я считаю, сегодня нужно в молодых людях возрождать: желание оправдать доверие, желание соответствовать. Доверие семьи, школы, вуза, даже предприятия. А для нас работа в такой организации, которая занимается защитой большой страны, была огромным доверием и честью.

Когда мы готовились, мы понимали, что никакие наши личные амбиции — стать богатыми, стать известными — не будут воплощены. Наша главная мотивация была и оставалась все те годы: быть полезными нашей стране.

В этом, наверное, разница между служением и просто работой.

— А эта миссия откуда берётся? Она кем-то закладывается?

— Думаю, у каждого человека есть момент, когда он выбирает дело жизни. Нам доверили работать на советскую разведку, потом на российскую.

Этот путь был нам предложен, а дальше мы соизмерили его с нашими внутренними ощущениями. Готовы мы рисковать, готовы ли мы к лишениям во имя большого дела — собирать информацию и защищать от угроз нашу страну?

Для нас это защита земли и защита людей, которые на ней живут. Страна поменялась, но люди в ней остались такими же. И выбор был сделан.

— Мне кажется, что далеко не у всех есть такие внутренние ощущения.

— Согласна. Не каждый может стать разведчиком или космонавтом. Некоторые люди боятся риска.

Но сегодня мы видим людей, которые тоже обосновывают свой выбор. Во многих репортажах слышу, как молодые люди на вопрос «зачем вы пошли воевать?» отвечают — «защищать нашу страну, отстаивать независимость тех регионов, за которые мы боремся сейчас». И я понимаю, что эти люди на самом деле говорят: хочу мирной жизни для своей семьи, и если я это не сделаю, моя семья будет в опасности, я делаю это ради любви к своим близким.

И наша мотивация была основана, во-первых, на желании сделать так, чтобы не было еще одной огромной кровопролитной войны. Мы с детства впитали то, что нам рассказывали о Великой Отечественной войне. И мое внутреннее ощущение было: я хочу сделать что-то, чтобы этого не повторилось. Чтобы мои родные, люди из моего небольшого сибирского города, жили спокойно, мирно. И если я способна это сделать, я должна быть полезной обществу. Вот такое было воспитание.

Кстати, долгое время у нас не было, наверное, такого понятия «раньше думай о родине, а потом о себе». Сейчас оно возвращается — под влиянием тех событий, которые мы переживаем. Мы не выбираем, когда родиться. Мы зависим от того, что происходит вокруг. Но вот конкретный поступок— это уже прерогатива человека.

Нормальные люди такого не делают

— Ваша мотивация защищать Родину — она в чем-то солдатская. И я тоже часто слышала от бойцов СВО: хочу, чтобы моя семья жила под мирным небом. Но ведь у вас другая ситуация. Ваша семья-то как раз в эпицентре риска находилась.

— Да, мы взяли эту ношу… Мы понимали, что мы будем рисковать. Но рисковать во имя большого дела.

Вот эта кухня внутренняя (разведки), конечно, мало известна людям. И для нас тоже все было более романтичным, мы видели в этом приключение. Но была обыденная работа, рутина, потребовавшая большого терпения от нас.

Но поскольку мы уже вступили на этот путь, мы были готовы к преодолению тех сложностей, которые возникали. А их у разведчика очень много. Это тот человек, который постоянно идет против шерсти, как говорят, против течения. Тебе нужно начать все с нуля, получить образование в стране, которую ты не знал. И вот это преодоление доказало нам: да, эта работа далека от каких-то легких приключений. Это постоянный труд, постоянная креативность. Надо сделать что-то быстрее, чем обычные люди: получить образование, найти работу, которая бы обеспечила достаток и еще — при лучшем раскладе — давала бы выход на какие-то источники информации.

25 лет мне было, и 27 супругу. У нас была цель. Целеполагание для человека очень важно. Оно во всем, даже в построении семьи. У разведчика это в разы все сложнее: очень много проблем.

— Мне практически невозможно представить, как можно приехать на голое место, где ты не просто должен пустить корни, а еще и подобраться к каким-то высокопоставленным людям, которые будут тебе давать информацию…

— Да, это серьёзная задача, и она не может быть выполнена очень быстро. Мы понимали, что наш путь не будет быстрым. Ничего нельзя сделать за год, за два, за три. Это постепенное движение вперед.

И это видение промежуточных целей. Мы их видели. Мы понимали, что сначала у нас будет период адаптации, что еще далеко-далеко до важных знакомств. Но вот эти цели помогают идти к той большой задумке, которая была у нас. Помогают добраться до высших слоев, где принимаются важные для нашей страны решения. А это главная задача — понять, что в мыслях политиков.

Семья появилась — это было хорошим для нас прикрытием: мы уже понимали, что мы не вызываем подозрения или ненужных вопросов. И, наверное, прошло лет 8–10, прежде чем мы достигли нужного уровня и в социальном плане, и в плане работы с людьми, и того места, где мы могли дотянуться до информации.

Чужие колыбельные

— А когда мальчики родились, не хотелось сказать им: ах ты мое маленькое солнышко, сынулечка мой! — на русском?

— Нет, не хотелось. Это был бы, во-первых, отход от наших правил. Мы понимали, что будут моменты, когда мы должны будем себя сдерживать.

Но, например, изучать все, что было связано с детством в той культуре, где мы жили, мне было интересно. Это расширяло кругозор. И несмотря на то, что я им все песенки и колыбельные пела на английском языке, я все равно отдавала детям свою материнскую любовь по полной. Неважно, на каком языке ты говоришь, главное — это чувство. И воспитание ценностей, которые были главными для нас.

Другая страна, другой менталитет. Но нам удалось воспитать сыновей добросовестными, отзывчивыми. И это те базовые ценности, которые нам были близки самим.

Да, не приходилось мне рассказывать о Колобке или Курочке Рябе. Другие книжки, другие сказки. Но нам, взрослым людям, было самим интересно все это познать.

— Мне кажется, что это всё равно жертва. Вот у меня любимая колыбельная «За печкою поёт Сверчок». И не спеть её ребёнку — для меня это реально была бы жертва.

— Эта жертва только тогда, когда ты не понимаешь, ради чего ты это делаешь.

Мы не говорили на русском языке даже между собой, это было бы опасно, даже если тебя не видят и не слышат. Но это правило служило тому, что мы могли работать долго, безопасно — и выполнять задачу, которая на нас была возложена. Да, мы достигли определенных успехов и в построении бизнеса, и в получении «профессии прикрытия», как мы это называем. Все окружающие должны были понимать, кто мы и как мы зарабатываем деньги.

Я была риелтором, дети прекрасно знали, что я зарабатываю продажей квартир и домов. Я делилась с ними этим, они были у меня в офисе, ходили даже на некоторые показы домов со мной. Мы понимали, что мы должны соответствовать своей легенде, чтобы спокойно выполнять свою скрытую задачу. Ну и супруг стал консультантом. Он окончил три университета. Понятно, что это и помогло ему вырасти и стать интересным для других.

Вот задача, которая нам вначале казалась очень сложной: как стать человеком, к которому потянутся другие? С которым захотят общаться на высоком уровне те люди, которые формируют внешнюю политику США. Уже после десяти лет пребывания в разных местах мы почувствовали, что теперь настало время, когда с нами захотят общаться, мы уже представляем интерес.

У мужа был хороший бизнес. Такой, знаете, обтекаемый. Он занимался прогнозированием будущего компаний, стран, различных тенденций. В общем-то, очень удобный предлог для того, чтобы знакомиться.

Главное — мотивация

— Была цель, вы понимали, ради чего вы это делали. В то же время вы были очень молодыми людьми. Ваша жизнь изменилась: образование, заработок… Ни разу не было искушения поменять эту цель?

— Это было бы предательством. Изменить то, что ты обещал делать, с профессиональной точки зрения недопустимо. И все те искушения, по сути, не были искушением: мы знали, ради чего мы там, мы должны были просто приспособиться к той жизни.

Мы жили в более-менее благополучных странах, но очень сложных именно по контрразведке: их спецслужбы очень активно и хорошо работают по выявлению любых действий, которые могут быть квалифицированы как шпионаж. Но жизнь, может быть, была более комфортной, чем в какой-то стране, где есть диктатура или где были сложные госперевороты. Однако человек никогда не знает, где он окажется завтра и куда он может быть направлен. Поэтому вот эти искушения мы просто принимали к сведению — и старались жить, как все остальные…

Есть механизм в разведке, который не позволяет человеку увлечься тем, что он просто будет жить, зарабатывать деньги и улучшать свои условия жизни. Этого не может быть, потому что тебя спросят: а где результат?

Но и выезжает на эту работу не огромное количество людей. Это очень такой штучный товар. Разведчика-нелегала долго готовят, проверяют. Есть методики, психологи работают, разные проверки были у нас. Когда человек уезжает — в нем уверены.

— Как можно быть уверенным в 25-летней девушке, у которой нет жизненного опыта? Получается, что они убеждены в том, что в этом человеке есть ядро…

— Да, они чувствуют. Это люди, которые либо сами прошли этот путь, либо хорошие психологи. Они убеждаются, что в человеке есть нужные качества.

Не все проходят все этапы подготовки. Очень мало людей доходят до конца. И когда человек уезжает, то, по сути, наверное, считают, что вот в нем есть все качества.

Главное — мотивация. Если человек хочет просто жить хорошо, ни о чем не беспокоиться (и это тоже нормальное желание), он хорошо подойдет для ведения бизнеса. Там все это присутствует, человек, может, тоже уметь рисковать, но для него главная мотивация — это собственная карьера, положение в обществе. Многим нужно показать, что они достигли успеха.

В разведке этого нет. Там человеку не важно внешнее одобрение. Тебе говорят: ты молодец, спасибо за информацию, она очень ценная, присуждают звания, дают ордена — это все внутри. Разведчик должен быть амбициозным, но скромным. Он держит внутри всю свою гордость за то, что он принадлежит большой стране, большой организации, справедливому делу.

И когда мы впервые попали туда и увидели другую жизнь, более комфортную, более устроенный быт — на меня, откровенно говоря, это никак не повлияло. Я понимала, зачем я там. И все это было только декорациями, скажем так. Да, ты сегодня в этих декорациях, а через два года направят в Африку куда-нибудь. Почему бы нет?

Предательство — это слабость

— Как вы думаете, что такое предательство?

— Предательство — это тоже выбор, только выбор в неправильном направлении.

У человека всегда есть возможность отказаться от предложения, есть возможность пойти и правдиво рассказать, что, например, его вербуют, переманивают, на него давят.

Когда человек переходит на сторону врага, предает своих коллег, свое дело — он уже берет грех на душу. Он, как правило, обладает набором элементов: недовольство окружением, чувство зависти, желание отомстить за что-то, желание денег, красивой жизни.

— А вот этот предатель Потеев (бывший полковник, экс-заместитель начальника Управления «С» СВР Александр Потеев, бежавший в США, — прим.), который предал вас… Он был плохо проверен? Почему он это сделал?

— Он это сделал, потому что работа и профессия не были для него главным в жизни. Вот здесь пошло смещение… Видимо, не было удовлетворения от самого себя. Возможно, были проблемы в отношениях с руководителями. Ну и желание, наверное, заработать. Может быть, таким негодным способом хотел доказать, что чего-то другие не смогли оценить в нем.

И дальше уже — работа спецслужб. Это постепенный процесс. Можно человека втянуть во что-то небольшое, дальше он уже на крючке, на него давят, шантажируют, все усугубляется. Думаю, что, может быть, это и произошло.

— Вы допускаете, что в дальнейшем он может быть счастлив и закончит жизнь хорошо?

— Человек себе может всегда объяснять свой поступок. Это нормально, психика так работает. «Я это сделал ради будущего моих детей». Или «чтобы меня вылечили», например. Оправдание можно найти. Но оно не сможет заглушить того поступка, того выбора.

Может быть, ему нравилось, что он сумел всех обмануть, обвести вокруг пальца. Это какие-то низменные вот такие чувства. Но я не уверена, что он станет счастливым: угрызения совести рано или поздно настигнут человека. И в конце жизни он подумает: а зачем это всё было?

— То есть вы верите в светлое, доброе возмездие. Наверное, поэтому вас выбрали. Если бы Достоевский писал про этого Потеева, он себя сгрыз бы…

— Зависит от человека, конечно. Но, видите, вот это надо уловить. Мы знаем, что так же, как наши спецслужбы ищут людей, которые бы нам согласились помогать, так же и другая сторона ищет среди наших людей тех, кто бы оказался слабым в плане именно противодействия вот этому искушению. Но задуматься над тем, что я же обмениваю, — зависит уже от человека, от психики, от его, опять же, мотивации.

Быть в тюрьме — тоже часть нашей работы

— Но и вы тоже должны были чувствовать уже, что тучи сгущаются? Вы же разведчики.

— Надо отдать должное спецслужбе США, которая занималась нашим делом. Кстати, вся операция, которая проводилась в 2010 году, была названа историей привидений — ghost stories. Почему привидение? Потому что мы вроде жили, но будто невидимые. Не только мы, все десять арестованных были так обозначены.

Уже перед самым арестом агенты ФБР стали делать ошибки — и мы стали замечать странные вокруг себя моменты. До этого они не решались даже близко подходить. Но им уже и не нужно было что-то выискивать, все было как на блюдечке им дано.

— Вы сильно испугались?

— Мы не испугались. Паники не было. Мы не были уверены, что это связано с нашей разведывательной деятельностью Ведь это могли быть просто налоговые какие-то разбирательства, полицейская проверка.

Сейчас это кажется забавным, но американцы очень внимательно следят за соседями. Именно поэтому нужно было быть очень хорошими, приветливыми соседями. Например, если бы кто-то из соседей заметил, например, что наши сыновья (им было тогда 20 и 16 лет) иногда с друзьями у нас дома покупали пиво, какие-то спиртные напитки, он мог бы нажаловаться на нас, родителей, в полицию.

— Это не предательство?

— У них это называется «гражданская позиция». Мораль такова: сосед не в тот день, например, мусор вынес на дорогу или не очистил дорожку после снегопада — соседи могут заявить в полицию. Полиция нас могла тоже арестовать, дать какие-то штрафы или вплоть до небольшого срока. Это все было возможно.

И первую ночь (после ареста), каждый в своей отдельной камере, мы провели в догадках: что мы сделали не так? Самое, наверное, страшное для разведчика — понять, что ты сделал, как ты совершил ту роковую ошибку, которая привела к аресту?

А наутро стало ясно, что все хуже, чем мы думали. Есть много улик и много информации о том, кто мы, чем мы занимаемся, и источник — наверняка внутри нашей организации. Это стало ясно, когда мы прочитали, что арестована группа. И есть доказательства, которые можно получить, только зная конкретно, где человек находится, что он планирует делать.

— Вы были уверены, что вы не проведете оставшееся время жизни в тюрьме, что вас Россия спасёт?

— Выезжая на работу, мы понимали, что в случае ареста наша страна не обязана признавать, что мы их люди. И так было всегда. История знает много случаев. Вспомните Абеля, он вообще назвался другим именем, чтобы дать сигнал, что его арестовали. И потом долгое время шла работа по его вызволению.

35 лет, которые нам предъявили в плане обвинения и наказания, — серьезный срок. Но было понятно, что нужно просто все отрицать и готовиться к длинному процессу.

— И в этот момент вы не жалели о том, что вы вообще пришли в разведку?

— Нет, не жалели. Просто, наверное, другие были мысли: как помочь детям, которые остались без нас, как облегчить свою участь, как выстроить защиту.

Мы не представляли еще, кто предал, но разочарования не было. Мы понимали, что это часть нашей сегодняшней работы — быть в тюрьме.

— Почему вас не бросили?

— Потому что у нас не бросают своих. Мы знаем, что рано или поздно разведчиков все-таки обменивают, как-то вызволяют. Это правильная практика — заботиться о людях, которые работают на благо страны, это важно.

Мама, как вы могли быть русскими?

— А что было бы с мальчиками, если бы вас на 35 лет посадили?

— Мы уже этот вариант рассматривали. Это помогло, кстати, отвлекало от плохих мыслей. Я начала выстраивать какую-то для них перспективу — план, как выживать без нас. Обратиться за помощью к государству, наверное, получить какие-то субсидии. Старший, студент, должен был начать зарабатывать деньги, младший — доучиваться в школе. Найти себе жилье какое-то недорогое…

Я даже написала письмо, которое я не успела отправить, потому что обмен быстро произошел.

Они не знали, что есть вообще какие-то корни у них или родственники в далекой России. Когда уже сами американцы стали открыто говорить, что мы русские агенты, уже какое-то переосмысление у них началось. Но поскольку у нас была связь и по телефону, и они в зале суда один раз были, мы им наше пожелание — чтобы они поехали в Москву — высказали.

— Они не упрекнули вас ни разу?

— Они сказали: «Мама, как вы могли быть русскими?»

Сначала они не верили. И только оказавшись в Москве и воссоединившись с нами после обмена, они начали задавать вопросы. Спрашивали: почему вы решили иметь детей, занимаясь таким делом?

А потом-то уже они в себе какие-то русские черты начали находить, такие скрытые. Внешность и характер… Но для них перестройка была сложная. Помогло то, что они нам доверяли как родителям. Общие ценности и духовная связь с детьми. Мы понимали, что это залог того, что мы не потеряем с ними связь, если что-то произойдет.

Ну, мы допускали, например, что, закончив работу, мы будем доживать где-то на нашей родине.

— В Томске?

— В Томске. Или где-то в России.

— А как это сделать так, чтобы не портить им жизнь, если бы всё шло гладко?

— Это большой вопрос. Мы могли бы сказать, что мы хотим переселиться в Европу. Сначала в Европу, потом, может быть, в Россию. Почему бы нет? Но не раскрывая им до конца всех тонкостей.

Но жизнь сама всё расставила по своим местам. Упреки, конечно, были, но они естественны для всех молодых людей двадцатилетних, любой национальности, все равно они немножко такие эгоистичные.

Разведчик не может обижаться

— Пока работали в Америке, вы предчувствовали, что будет война на Украине?

— Да. Мы видели проблему. Было непонятно, насколько этот конфликт будет серьёзным и когда он настанет. Мы сигнализировали, наверное, лет за 15 до начала серьезных проблем, что идёт обработка американцами украинской элиты, и в том числе — военной.

Подготовка военных, их обучение шло даже в том месте, где мы проживали, и на том объекте, который был в центре нашего внимания, — в Гарвардском университете, который окончил мой супруг под именем Дональд… Во время обучения уже была информация о том, что разработаны программы подготовки военных для, возможно, военных действий в каком-то будущем против России. И эта информация шла не только от нас. Тревожные колокольчики уже были.

— А вам как разведчику не обидно (тем, как распорядились этой информацией)?

— Обидно. Но разведчик там не для того, чтобы обижаться. Он, несмотря ни на что, должен собирать эту информацию в надежде, что она ляжет на хорошую почву и будет частью другой большой системы. И если из разных источников приходит одна и та же информация, ей должны больше доверять.

Есть информация, которая была очень хорошо и правильно использована. Бывают и неудачи, но это не значит, что нужно останавливаться. Если не прислушались к твоему мнению, в моменте ты этого не чувствуешь, ты просто ищешь источник важной информации.

Доверие к материалу

— Я начала читать вашу новую книгу «Секретная грань». В самом начале героиня узнает о том, что она беременна. И она очень серьезно согласовывает это с Большим Центром. Неужели, если бы беременность не одобрили, она бы сделала аборт?

— Нет. Люди в Центре — человечные и гуманные. Никто нам никогда бы не запретил, но сообщить об этом — важно. Надо рассказать о том, что ты собираешься иметь семью и детей. И мы об этом говорили. Центр должен знать, что происходит с разведчиком. А моя героиня работает в одиночку.

Главное для Центра — понять, всё ли будет безопасно в процессе рождения ребёнка. Это очень хорошо обыграли в сериале «17 мгновений весны», но кино — это одно, реальная жизнь бывает круче.

Правда, в нашем случае мы не боялись, что что-то произойдет. Мы уже чувствовали себя очень комфортно в своей роли, мы и говорили, и думали на другом языке.

— В книге героиня пытается подобраться к высокопоставленному сотруднику американского банка. Она попадает в аварию, и он проявляет участие, оплачивает ее счет в больнице. Есть какие-то угрызения совести: вот же человек, образ и подобие Божие, а я его использую как материал, пользуюсь его доверием?

— Хороший вопрос. Доверие… Но только на доверительных отношениях можно что-то выстроить.

Мы ее (информацию) должны как-то завуалированно получать. Так, чтобы человек, с которым ты в доверительных отношениях, сам захотел бы тебе о чем-то рассказать. Но это — очень тонкое искусство. Если нет взаимопонимания, какой-то взаимной даже выгоды, человек будет чувствовать, что его используют.

Но есть одно правило в разведке, оно всем известно и прописано, и все так и действуют. Мы стараемся не испортить жизнь, не подорвать здоровье или, не дай Бог, безопасность других людей. То есть мы не работаем в плане нанесения ущерба.

Мы сближаемся в человеческом плане. Вот именно: он помог, я благодарна. И в этом нет ничего зазорного.

В нашем случае были люди, которые не обиделись на нас. Они понимают, что мы не использовали их, не ущемляли их каких-то интересов, не старались им испортить карьеру. Мы просто от них получали информацию, которая была нужна для нашей страны.

Самое, наверное, показательное в этом плане — это то, как одна семья повела себя. Мы познакомились через школу. И когда в 2010 году они узнали, кто мы, — они могли бы отвернуться. Но они сказали: нет, мы понимаем, что вы делали определенную профессиональную работу. Они сказали: мы все поняли. Но то, что мы прожили вместе долгие годы, воспитывали сыновей, вместе в путешествия отправлялись — это для них оказалось важнее. И вот это, наверное, показывает, что разведчик на самом деле не манипулирует.

Полезный выход

— Оказавшись в России, вы не почувствовали себя лишённой дела?

— Почувствовали, конечно. Но, опять же, здесь, видите, еще одно качество разведчика: более рационально относиться к любой ситуации. Не воспринимать все излишне эмоционально.

Да, конечно, обидно. Мы хотели бы быть там. Но, опять же, мы не могли повлиять на ситуацию, которая с нами произошла. Мы должны отвлечься от всего внешнего — и решить для себя, что мы сейчас на данном этапе будем делать.

Мы хотим быть полезными? Да, в разведке мы уже бесполезны. Но что-то хорошее сделать для людей, для своей страны мы можем. Мы привыкли искать из любого положения полезный выход.

Супруг продолжил заниматься, как он говорит, американистикой, политологией. Ему интересно развитие технологии. Мне больше интересна гуманитарная сфера. Написание романов — это же и просветительская какая-то работа для того, чтобы молодые люди больше понимали эту профессию. То есть здесь я популяризирую профессию.

Мы хотим применять свои таланты, свои наработки. Именно поэтому мы обобщили наш опыт работы с людьми — именно тот, который не требует никаких секретных техник.

— По старинке, да?

— По старинке, открыто. Но это всё должно быть в системе. Если нет системы, ты будешь просто куда-то плыть и ждать, когда на берегу там что-то замаячит.

У нас не было ни времени, ни желания ждать. И вот сейчас это системная работа с людьми легла в такую теорию с практическими примерами. И это востребовано. Людям, далеким от разведки, это интересно, потому что этот опыт доказал свою жизнеспособность.

И каждый человек, применяя наши подходы, может стать успешным в бизнесе, в работе на страну, служить в любом качестве. И молодые люди могут пользоваться вот этими проверенными инструментами для того, чтобы быстрее маневрировать в этом сложном, хаотичном мире вокруг нас.

Набраться терпения

— То есть вы хотите сказать обывателю: летят беспилотники, идёт СВО… Но нужно набраться терпения, сказать себе, что всё закончится хорошо?

— Здесь я бы посоветовала, если кратко, абстрагироваться от того, на что ты не можешь повлиять. То есть все вот геополитические моменты — это вне нашего влияния. И вне влияния даже больших политиков.

Но каждый человек на своем месте может решить, что в данный момент он может сделать. Сидеть и ждать не нужно. Надо занять себя, делать что-то полезное для себя, для своей семьи. Найти единомышленников, с которыми можно обсудить то, что тебя волнует. То есть действовать так, чтобы обеспечить себе более-менее упорядоченную жизнь в этом хаосе. Подумать, а что вот в этой ситуации я могу сделать для себя, для других, пойти помочь, быть сопричастным с тем, что переживает страна. И как мой бизнес сегодня может помочь тем, кому непросто? Социально ориентированные, например, бизнесы у нас сейчас очень хорошо себя чувствуют, потому что государство в них нуждается. Как сделать так, чтобы, например, приблизить победу, помочь другим людям, которые сделали выбор быть на фронте.

Вот эти все небольшие шаги человек может сделать сейчас и сегодня. И это поможет, наверное, успокоить психику даже где-то и спокойно пережить этот период. Ну и оптимизм тоже нам нужен.

— И последний вопрос. Как вы думаете: мы все-таки победим?

Ну, конечно, сомнений нет. У нас же нация, которая не сдается. Мы всегда побеждаем. Другое дело, какой ценой. Вот в этом плане мы менее, наверное, системные, чем другие нации: начинаем действовать в какой-то уже критический момент. Это отражено в нашем фольклоре, правда? Илья Муромец, который спит 30 лет на печи, наши поговорки. Они не зря родились, это наш менталитет.

Нам нужно объединять разные, скажем, учреждения или разные организации, чтобы был комплексный какой-то анализ. Делать ситуационные центры, как американцы, чтобы туда вся информация стекалась и решение было принято на основе разных вводных.

Что мы можем сделать? Собираться и извлекать, наверное, уроки из ошибок. Но то, что мы нация, которая не сдается и любой ценой побеждает, — я уверена.

И я желаю нашей стране сегодня, сейчас — победить как можно быстрее. Наша победа будет означать уже долговременный мир и спокойное развитие в нашей стране. Нам как раз это нужно. Путь суверенного развития будет, кстати, хорошим примером для других стран, которые сейчас сидят и смотрят, а чем все закончится.

Но мы обретаем и собственную силу в этой борьбе. И будем более привлекательны и для других стран и народов, например, для того Глобального Юга, контуры которого сейчас уже видны.

И нам важна наша репутация в мире тоже. И благодаря вот этой борьбе мы её всё-таки, мне кажется, обретём. Будем надеяться на то, что это будет скоро — и это будет прочно.