Авария. В ночь с 25 на 26 апреля ряд ошибок обслуживающего персонала смены 4-го энергоблока ЧАЭС, совместившись с конструктивными недостатками самого реактора, привели к тому, что ядерная реакция вышла из-под контроля. В 01:23:40 начинается стремительный рост интенсивности реакции: всего за 3 секунды мощность реактора подскакивает с 200 до 540 мегаватт и продолжает расти со всё увеличивающейся скоростью. Рост интенсивности реакции приводит к росту температуры внутри реактора и в трубопроводах системы охлаждения. Вода в них начинает испаряться. Давление в трубах растёт. К 01:23:48 вместо 63 атмосфер оно достигает значений в 200-250 атмосфер. Трубы системы охлаждения реактора, рассчитанные на максимальное давление в 150 атмосфер, начинают разрушаться одна за другой. Водяной пар наполняет герметичный «котёл» реактора, давит на него изнутри, попутно вступая в химическую реакцию с цирконием, из которого сделаны трубки топливных элементов. В результате этой реакции выделяется водород, который начинает скапливаться в реакторе и трубопроводах системы охлаждения. Оболочка реактора рассчитана на давление до 0,8 атмосфер, однако уже к 01:23:49 давление внутри реакторного пространства из-за накопления пара достигает примерно полутора атмосфер. Это давление разрывает оболочку реактора, в него начинает поступать воздух. Кислород смешивается со скапливающимся внутри реактора водородом, образуя взрывоопасную гремучую смесь. Когда эта смесь достигает нужной концентрации, раздаётся взрыв — точнее, несколько взрывов чудовищной мощности. Ударная волна сбрасывает верхнюю крышку реактора — 2000-тонную плиту из железобетона. Из образовавшегося отверстия взрыв выбрасывает части активной зоны реактора, включая само ядерное топливо и продукты его распада — в общем и целом, порядка 100 тонн раскалённой радиоактивной массы. После этого крышка реактора под собственным весом падает обратно на своё место, но становится под углом относительно своего прежнего положения, оставляя солидную щель, из которой продолжает бить радиоактивное пламя. Крупные, раскалённые добела обломки активной зоны усеивают территорию станции. Часть из них попадает на крышу реакторного и машинного зала, поджигая битум кровли. Другие через зияющие дыры в крыше падают внутрь, поджигая масло, хлещущее из разбитых маслопроводов турбин и иных механизмов. Повсюду вспыхивают пожары. В результате взрывов полностью разрушены помещения главных циркуляционных насосов (ГЦН), обеспечивающих охлаждение реактора. В одном из этих помещений в момент взрыва находился старший оператор ГЦН 4-го энергоблока Валерий Ходемчук. Его тело так и не нашли — 4-й энергоблок стал его могилой. Инженер-наладчик систем автоматики курирующего ЧАЭС завода «Смоленскатомэнергоналадка» Владимир Шашёнок находился возле одного из распределительных узлов системы охлаждения реактора, контролируя работу оборудования своего завода. В результате взрыва его заваливает обломками строительных конструкций, кроме того, он получает тяжелейшие термические ожоги от раскалённого пара. В 5 утра 26 апреля он умрёт в городской больнице Припяти. Ходемчук и Шашёнок стали единственными непосредственными жертвами взрыва на ЧАЭС. К сожалению, их имена лишь открывают длинный список людей, расставшихся с жизнью в результате аварии. Ложный «диагноз». На протяжении почти всех суток 26 апреля на станции господствовало мнение: произошла страшная авария, но реактор не разрушен. Понять этих людей можно. С одной стороны, было трудно поверить в то, что реактор, в надёжности которого были уверены все без исключения, может просто взять и разрушиться в результате вполне невинных на первый взгляд действий. С другой — ни одному человеку на станции не хотелось верить в то, что они стали участниками аварии с разрушением ядерного реактора. И меньше всего хотели верить в это руководители ЧАЭС. Почти мгновенно рождается спасительная версия: взрыв гремучей смеси в одном из узлов системы охлаждения. Ситуация сложная, опасная, но главное — реактор цел! Эта ошибочная оценка ситуации будет стоить многих жизней. У моряков есть термин: борьба за живучесть. Это когда после аварии экипаж стремится сохранить остатки судоходных качеств судна, а затем, возможно, и восстановить их — короче, спасти корабль и себя вместе с ним. На ЧАЭС похожая ситуация, но с точностью до наоборот: на тонущем корабле опасность — снаружи, и её надо не пустить внутрь. Здесь же опасность была внутри, в реакторе — и её нельзя выпустить наружу. Реактор цел (должен быть цел!), значит?.. Значит, нужно его спасать! Во-первых, полностью «погасить» ядерную реакцию. Для этого служат специальные стержни, имеющие свойство поглощать нейтроны. Их погружают вглубь реактора или убирают из него по мере необходимости с помощью моторов-сервоприводов. Опускать их начали ещё до взрыва, но сейчас индикаторы глубины погружения показывают: стержни опущены лишь наполовину!

Блочный щит управления 3-го энергоблока ЧАЭС - на 4-м был такой же. На самом деле, показания приборов уже не имеют никакого смысла: стержни-замедлители выброшены из реактора вместе с его содержимым. Однако начальник смены 4-го энергоблока, 33-летний Александр Акимов, этого не понимает, ведь он верит: реактор цел! Видимо, стержни просто не успели опуститься до конца из-за того, что управляющие ими механизмы обесточены, заключает он. Значит? Значит, их следует опустить вручную! В реакторном зале есть специальные ручки, нужно их просто покрутить… А тут как раз рядом стоят Виктор Проскуряков и Александр Кудрявцев – ребята-стажёры с энергоблока №2. Они пришли на 4-й энергоблок понаблюдать за экспериментом и работой старших товарищей — поднабраться опыта, подучиться… «Сходите в центральный зал, опустите стержни вручную!» – командует им Акимов. Стажёры бегут выполнять распоряжение. Этот бессмысленный и бесполезный приказ будет стоить им жизней. Пытаясь пробраться к тому месту, где когда-то находились злосчастные ручки, оба они получат смертельные дозы радиации и через несколько недель в муках умрут в московской больнице №6: Кудрявцев — 14 мая, Проскуряков — 17-го… Невидимый убийца. У человека нет органов, способных ощутить, измерить радиационный фон, для этого нужны приборы. На «капитанском мостике» реактора, который именуется блочным щитом управления (БЩУ) имеется лишь дозиметр со шкалой измерения до 1000 микрорентген в час (безопасный уровень радиации — до 50 микрорентген в час). В этих условиях он бесполезен: сразу же зашкаливает. Нужен более мощный прибор, но он находится в каптёрке радиометрической службы, а она завалена взрывом. На самом деле уровни радиации на 4-м энергоблоке превышали 1000 рентген в час, а могли достигать и десятков тысяч. Граница жизни и смерти при радиоактивном облучении проходит по линии где-то в 500 бэр (биологический эквивалент рентгена): 400 бэр считаются полулетальной дозой, при получении которой вероятность выжить составляет 50%. При 600 бэр шансов выжить практически нет. В поле в тысячу рентген такая доза набирается за полчаса. В поле в 10 тысяч — за 3 минуты!

Одно из первых фото 4-го энергоблока ЧАЭС после аварии. Чёрная дыра в центре - место, где был реактор, хорошо видны проломы в крыше машинного зала (длинное здание справа). Впрочем, даже без приборов можно было догадаться: радиация вокруг чудовищная. Об этом свидетельствовала быстро темнеющая, наливающаяся багряно-бурым цветом кожа сотрудников станции — проявлялся «радиационный загар», один из первых признаков сильного радиационного поражения. Людей мучает рвота, головокружение, «бушует» отравленная радиацией нервная система, бросая их из эйфории в апатию. Эти признаки известны многим на станции. Можно, можно было понять, догадаться: столь высокая радиация — признак того, что реактор разрушен, что его сверхактивная сердцевина выброшена из герметичной оболочки и рассеяна по станции. Но они не догадываются. Не хотят, не решаются, не смеют догадываться. Первый враг — огонь. Один из недостатков конструкции ЧАЭС — то, что машинные залы третьего и четвёртого энергоблоков находятся в разных помещениях одного огромного здания. Возникший в результате взрыва пожар уже охватил помещения четвёртого энергоблока. Если его не остановить, то он может перекинуться и на третий. И тогда — вторая, не менее разрушительная авария. Значит? Значит, пожар нужно погасить — любой ценой. На крыше энергоблока уже бьются с огнём пожарные собственной пожарной части ЧАЭС, а также расчёт из Припяти. К ним на помощь спешат расчёты из Иванкова и Полесского. Пожарным под командованием майора Леонида Телятникова удаётся погасить огонь, но все они получают огромные дозы облучения. Шестеро из примерно 40 человек (Владимир Правик, Николай Титенок, Виктор Кибенок, Василий Игнатенко, Николай Ващук, Владимир Тищура) умрут в ближайшие недели. Но горит не только крыша, огонь бушует и в машинном зале. Пожарных здесь нет: с огнём борются сами сотрудники станции под руководством замначальника турбинного цеха Разима Давлетбаева. Их задача даже сложнее, чем у пожарных: надо не просто ликвидировать уже возникшие очаги возгорания, но и избежать появления новых. Для этого нужно проделать массу работы. Необходимо закрыть, запечатать разорванные маслопроводы. Откачать масло из маслобаков турбин. Слить дизельное топливо из аварийной дизель-электростанции. Вытеснить взрывоопасный водород из генераторов. Обесточить искрящую проводку. И всё это — вручную, в хаосе разрушений, в условиях чудовищных радиационных полей. Турбинисты блестяще справились со своей задачей. Многие из них получили по несколько смертельных доз облучения: Вячеслав Бражник, Юрий Вершинин, Александр Новик, Константин Перчук и другие умрут страшной смертью от острой лучевой болезни. Их товарищи (Герман Бусыгин, Андрей Тормозин) выживут, но будут весь остаток жизни мучиться от последствий радиационного поражения. Сам Разим Давлетбаев, хотя и получил колоссальную дозу радиации (его отправили в Москву с первой партией наиболее сильно пострадавших сотрудников ЧАЭС), дожил до 2017-го года: он скончался 15 марта в Казани. О подвиге пожарных, погасивших пламя на крыше 4-го энергоблока, сказано и написано немало. Однако героизм работников турбинного цеха был не меньшим, а их подвиг — не менее важен. Бессмысленные жертвы. Тем временем персонал реакторного и электрического цехов во главе с Акимовым продолжают борьбу за живучесть уже погибшего реактора. На повестке дня задача — обеспечить подачу в реактор воды, охладить его, не допустить расплавления активной зоны! На самом деле охлаждать уже нечего, но в это не верят — не хотят верить. Около 4 утра на станцию прибывает представитель гражданской обороны из Припяти. У него имеется радиометр на 250 рентген — но и этот прибор почти везде на станции даёт «зашкал»! Замдиректора станции Анатолий Дятлов показаниям прибора верить отказывается. Ведь такую активность могут дать лишь «внутренности» реактора, если бы их выбросило из него наружу! Нет, не может такого быть, ведь реактор цел (должен быть цел!), а вот прибор, возможно, неисправен... Директор ЧАЭС Брюханов и главный инженер Фомин, срочно прибывшие на станцию, предпочитают поверить Дятлову. До последнего верит в то, что реактор цел, и начальник смены Акимов. Верит — и раз за разом посылает подчинённых ему людей на тяжелейшие задания в сильных радиационных полях: чинить и подключать насосы, вручную открывать задвижки на трубопроводах… Посылает на смерть.

Могилы первых ликвидаторов на Митинском кладбище в Москве. В ходе отчаянных и бесполезных попыток спасти реактор получают смертельные дозы облучения Валерий Перевозченко, Виктор Дегтяренко, Юрий Коновал, Анатолий Кургуз, Александр Лелеченко, Виктор Лопатюк, Анатолий Шаповалов и другие. С огромным трудом запускают резервные гидронасосы, разблокируют магистрали. Акимов лично проверяет: всё в порядке. Даже слышен шум воды, бегущей по трубам. Вот-вот она должна начать поступать в реактор, охладить его, забрать на себя губительный жар. И тогда всё будет хорошо! Но время идёт, а приборы молчат. Молчат потому, что им попросту нечего показывать — реактора как такового уже не существует. Но Акимов-то верит: реактор цел (ведь он должен быть цел!). Значит?.. Значит, где-то на трубопроводе остались перекрытые задвижки, решает Акимов и вместе со старшим инженером управления реактором Топтуновым сам бежит вручную открывать их. Помещения затоплены горячей водой. Акимов и Топтунов из последних сил «подрывают» задвижки, задыхаясь от густого пара. Они — опытные эксплуатационники АЭС и понимают: даже в случае «обычной», проектной аварии вода из первого контура системы охлаждения смертельно радиоактивна! Они осознанно и без колебаний жертвуют собой ради общего блага. Это хорошие, честные, смелые и мужественные люди. Увы, их усилия и самоотверженность принесут лишь вред: с таким трудом и жертвами поданная в реактор вода вытечет из разорванных трубопроводов, смывая радиоактивную грязь и, сама становясь крайне радиоактивной, стечёт в туннели подреакторного пространства. Эту воду потом будут с риском для жизней и здоровья ещё многих людей откачивать при строительстве саркофага…Умирая в страшных муках в московской больнице №6, Александр Акимов до конца повторял сидевшим у его постели родным: «Мы всё сделали правильно». Он ошибался. За ошибки платят жизнями. Чем дальше, тем больше признаков указывали на то, что авария куда серьёзнее, чем предполагалось. Уже увезли в больницу со станции первую партию ликвидаторов, среди них — замдиректора станции Анатолий Дятлов. Их состояние — ярчайшее доказательство серьёзности аварии. К тому же уже светает, становятся видны все масштабы разрушений. Один из них — вокруг здания четвёртого энергоблока валяются какие-то чёрные обломки. Любому специалисту-ядерщику ясно: это реакторный графит. Но реакторному графиту место в реакторе, а не снаружи него. Если графит попал наружу, да ещё и разбросан по такой площади, значит... реактор взорвался? Но этого же просто не может быть! Главного инженера Фомина начинают одолевать сомнения. Он звонит в Припять — домой заместителю директора станции Анатолию Ситникову. Ситников — один из наиболее опытных специалистов станции, знает её как свои пять пальцев. И Фомин просит Ситникова прибыть на станцию и определить, что же всё-таки произошло, а главное — цел ли реактор. Ситников вместе со своим старым товарищем Владимиром Чугуновым осматривает станцию. Сам поднимается на крышу блока спецхимии, откуда открывается вид с высоты на всё, что осталось от реакторного цеха. Позже, когда будут строить саркофаг, эта крыша будет считаться одним из самых гиблых мест: обильно усеянная обломками активной зоны реактора, она окажется столь радиоактивной, что работать здесь можно будет не более 30 секунд.

Примерно такой вид на реактор открылся Анатолию Ситникову. Ситников пробудет здесь куда дольше, изучая руины реактора. Он придёт к однозначному выводу: 4-й реактор мёртв — точнее, как инженерное сооружение он попросту больше не существует. Свои выводы он доложит директору станции Брюханову. Тот ему не поверит. Не захочет поверить: ведь совсем недавно он, основываясь на словах Акимова, Дятлова и Фомина, отправил в Москву доклад о том, что реактор цел… Знание, отвергнутое Фоминым и Брюхановым, стоило Ситникову жизни: на крыше он получил около двух с половиной смертельных доз облучения и умер в Москве 30 мая. Конец истории — начало истории. Миф о том, что реактор цел, проживёт до вечера 26 апреля. На нём волевым решением окончательно поставит крест зампред Совета Министров СССР Борис Щербина, прибывший в Припять около 21:00. Он лично, не боясь облучения, на вертолёте поднимается в радиоактивное чернобыльское небо, чтобы осмотреть энергоблок. По возвращении из полёта у него уже нет никаких сомнений: реактор уничтожен. Его нужно не спасать, а хоронить, чтобы избежать дальнейшей утечки радиоактивных материалов. Авторитет Щербины непререкаем, его вердикт не оставляет места для сомнений. Страшная правда признана всеми. Для многих — слишком поздно. Ранним утром 27 апреля — на сутки позже, чем следовало! — начинается эвакуация города Припять. За несколько часов до этого из больницы Припяти в Москву вывозят первую партию пострадавших в ходе ликвидации аварии на станции — 28 человек, получивших самые высокие дозы облучения. Несмотря на все усилия врачей, почти все они умрут. Навстречу эвакуируемым уже идёт мощный поток людей и техники. В Припять перебрасывают военные вертолёты, которые будут «бомбить» 4-й реактор тоннами песка, доломита и свинцовых чушек. Прибывают первые отряды военных. Устанавливаются дозиметрические посты, а передвижные группы дозиметристов измеряют уровень заражения окружающей местности, определяя границы будущей Зоны отчуждения. Начинается колоссальная эпопея, известная как «Ликвидация последствий аварии на Чернобыльской АЭС».