.

Ковер(рассказ) - Давайте поговорим о любви, - предложила изящная девушка с измученным лицом. Она лежала в палате на самом удобном месте — недалеко от окна, где солнце по утрам играло шалыми зайчиками, а коварный сквозняк не решался пойти в атаку. Девушке было 38 и когда — то у нее был муж. Несколько лет назад у нее обнаружили опухоль головного мозга, и с тех пор она стала многоопытной больной. В палате девушка пользовалась авторитетом. - А че про нее говорить, - жизнерадостно откликнулась толстая Валя, чьи необъятные трусы парусились по всей батарее, - любовь есть, а, значит, надо рыбку съесть, - и молодо залилась своей шутке, привычно держась за больную спину. В миру Валя работала поварихой и благотворное влияние разнообразных вкусов и запахов выработало у нее неизменный оптимизм и благодушие. - Зря веселишься. Это у тебя все просто, любить - значит трахаться, да самогон жрать. Нет, девочки, любовь — не шутка, а шрам в душе, - печально выдала высокая женщина с зелеными руками и непривычным именем Сима. Зеленорукая Сима стала такой благодаря холодовому ожогу. В сильный мороз она в легком халатике побежала в соседний дом застукать мужа с любовницей, а потом у подъезда выла от горя и унижения. Она застудила руки и попала в неврологию, и теперь муж, предусмотрительно тепло одетый, стенал под окнами больницы, вымаливая прощение. Соседки по палате считали Симу везучей обладательницей неверного, но раскаявшегося супруга и завидовали ей. - И где только ты, Симка, такого совестливого мужика откопала, - бурчала толстая Валя, - мой и гуляет, и пьет, и руки распускает, а чтобы повиниться — никогда. Лечили Симу в больнице согласно последним достижениям медицины — зеленкой. Она старательно и умело страдала, торжествуя в душе над отвергнутой соперницей. - Ну- у, началось, - себе под нос, но так, чтобы услышали все, проворчала самая молодая обитательница палаты — двадцатипятилетняя Леночка, красавица стервозного типа. Она искренне не понимала, как измученных страданиями женщин могут волновать любовные антимонии. У самой Леночки были подозрения на некоторые отклонения, но не более того. Она не желала иметь ничего общего с обитателями многоместной палаты и готовилась перейти в одноместную — люкс, оплаченную « папиком». Женщины оживились и радостно защебетали, вспоминая интересные и пикантные любовные истории из своей и чужой жизни, на время позабыв о терзающих болях и мрачных мыслях. Не слышно было только двух человек. В темном и душном углу лежала древняя старуха, косматая и неопрятная. Она пребывала здесь так давно, вела себя так тихо и безучастно, что женщины начали относиться к ней как предмету обстановки, больничной мебели. Старуха никогда ни на что не жаловалась, покорно подставляла иссохший зад под иглу шприца, молча ковыляла в сортир, согнувшись дугой под тяжестью грыж и прожитых лет. Никто и никогда ее не навещал. Единственной помощницей старухи в больничном быту стала обитательница другого угла, еще более темного и душного, скромная женщина мышиного вида. Звали ее Любой, и была она из тех тихих и неприметных тружениц, что выносят на своих плечах всю тяжесть бытия. Она молча слушала веселую бабью трескотню, но сама в разговор не вступала. - А ты что молчишь, притаилась как мышка? - вспомнила о ней веселая Валя. - Расскажи что- нибудь интересненькое про неземную любовь, или не встречала такую? - Я расскажу вам про ковер, - вдруг тихо прошелестела Люба и немного сконфузилась. - Что, что? Нет, бабы, вы слышали, мы тут про любовь терки трем, а она собралась про собачий коврик нам мозги пудрить! - в упоении собственным красноречием развеселилась Валя. - И все -таки я расскажу про ковер, - тихо, но твердо сказала Люба. - Заткнись, Валентина, - осадила собравшуюся в очередной раз пошутить повариху старообразная девушка. - Давай, Любаша, рассказывай. Люба оглядела притихших женщин, прерывисто вздохнула и начала свой рассказ. « Это было в девяностые, как сейчас повадились говорить, «лихие» годы. Для меня и моих близких то было ужасное время. На комбинате, где я проработала много лет, стали задерживать зарплату, а потом и вовсе платить перестали. Когда несколько раз высадили из трамвая как «зайца» и пришлось полтора часа ковылять до работы, силы оставили меня. Ушла я с комбината, а денег за отработанные месяцы мне так и не заплатили. Муж мой к тому времени уже умер, сгорел от водки, на руках дочка, да мама — пенсионерка. Не знала, что и делать, где копейку добыть. Да что я рассказываю, все помнят как тогда люто приходилось, люди голодали, да из окон выбрасывались. Правда, теплилась в душе надежда, что все образуется. А мы жили только тем, что на даче выращивали. Так вот. Встретила я случайно давнюю знакомую, такую же бедолагу как я. Гляжу, выглядит она неплохо, щечки круглые и сама резвая. И предложила она мне работу. - Иди, - говорит, - Любашка, к нам в соцзащиту, денег платят мало, зато стабильно. А это сейчас самое главное. Ну, выбирать не приходилось. Пошла. Конечно, было полегче, чем у станка пахать. Случалось и отпроситься в школу к дочке на собрание и самой побарствовать на больничном. Однако, были свои минусы. Ходили мы по адресам и обследовали неимущих на предмет получения ими помощи от государства. И чего я только в этих походах не насмотрелась! И больных ребятишек, голодных и несчастных, никому, даже родителям своим не нужным, и спившихся и опустившихся донельзя людей, бывших когда - то на хорошем счету. Тогда я и поняла, что горе и беда всегда рядом с нами бродят, стоит только пошатнуться, да на коленки упасть, так и набросятся на тебя, повалят и сожрут без остатка. А главное, в жизни нашей нелегкой всегда есть те, кому хуже, чем тебе. Поэтому Бога я не гневила, небольшой зарплате рада была, а вот за людей переживала сильно. Характер такой дурацкий, но так уж меня мама воспитала. И вот как — то пришли мы в одну квартиру. Вроде все как всегда: стены в прихожей облупились от старости, рамы окон покорежены, пол древний щелястый, того и гляди ногу сломаешь. Нищета — не то слово! Однако, необычного было больше. Жили в этой квартире два человека: бабушка с дедушкой, на вид им лет по семьдесят. Вокруг нищета да разруха, а сами они чистенькие и умытые, друг друга ласково величают: он ее «Марьюшка», она его «Костик», прямо как в сказке. И с нами разговаривают тихо и спокойно, без надрыва. Интеллигенты, сразу видно. Ну, старичок поздоровался, извинился, да в комнату подался, а мы вместе с Марьюшкой стали обход делать. А что смотреть, когда и так все ясно. Санузел без ремонта сто лет тоскует, однако, сантехника помыта. В кухню зашли — там кошка сидит, тощенькая, но чем - то хрумкает. Плита газовая древняя, времен царя Гороха, зато на стене картина висит - портрет Марьюшки в молодости. Ах, красивая она была, глаз не отвести, глаза голубые, а волосы светлые, сейчас такие только крашеные водятся. Засмотрелись мы на «Марьюшку», а она сама говорит: - Муж мой меня рисовал, он ведь художник. - Да что Вы? Настоящий? - Да - да, настоящий, Строгановский институт окончил. Ругает меня, что портрет на кухне повесила, а мне так уютней, здесь ведь шебучусь весь день. - Художники живут совсем не так как вы, денег у них всегда полно, девать некуда, - недоверчиво высказалась моя напарница. - Да ведь это кто заказы выполнял, или на большой простор вырвался. А мой Костик никогда лозунги, да витрины не малевал, а писал то, что душа требовала. Да вот оказалось, никому это не нужно. Кое — какие картины у него на выставку брали, но продавались они плохо. Конечно, был бы жив сыночек, не позорились бы мы перед государством с протянутой рукой. А так, и моя учительская пенсия, и его, - слезы, да и только. - А что с сыном случилось, бабушка? - В Афганистане погиб. Восемнадцать ему было. А как он рисовал, какой из Петеньки художник бы вышел ! Он животных любил писать, да так, что звериный взгляд человеку в душу глядел. Да вы присядьте, выпейте чайку, а я принесу его рисунки, покажу. Не успели мы ответить, как старушка уковыляла в комнату, оставив нас с чаем и жалкими скукоженными рогаликами. - Вот это да, Любаха, настоящие художники нам еще не попадались. Вот бы этот Костик мой портрет нарисовал, - размечталась напарница. - Ты что, не поняла? Он на заказ не рисует, только по вдохновению. - Негусто за вдохновение выручишь нынче, вон в какой нищете старики оказались. Пенсия — гроши, а сына нет, помощника. Да что это мы расселись? Пойдем комнату смотреть, да и отчаливать пора, еще шесть адресов впереди. И мы пошли в комнату, квартира - то однокомнатная была. Встали на порог, а дальше шагу не посмели ступить. Почему? А вот представьте маленькую темную конуру в которой и богатства всего — черно - белый телевизор. Зато на полу во всю ширь, от самого порога, раскинулся шикарный, светлый с цветастым рисунком ковер, необычайно красивый. Я подобного никогда в жизни не видела, такой он был яркий и веселый, а уж пушистый... От него все вокруг светлее и уютнее делалось. Казалось, сам ковер — самолет из сказки прилетел к старикам и улегся в их комнатке немножко отдохнуть. - Вот это да! - не удержались мы. И начали расстегивать молнии на сапогах. Понятно, что красота, раскинувшаяся перед нами, требовала осторожного обращения. - Девочки мои дорогие, не утруждайте себя, не разувайтесь, - замахала руками Марьюшка, а Костик согласно закивал головой. - Да как же не разуваться, мы такой ковер топтать не посмеем. - А он непростой, а нарисованный. - Как нарисованный? - Да так, потрогайте. Мы нагнулись и запустили руки в ковер, но ощутили лишь холод половых досок. Мы видели высокий пушистый ворс, зовущий поваляться и понежиться на нем, но пальцы упирались в твердое дерево. - Это муж мне подарок на годовщину нашей свадьбы сделал, - рассказала Марьюшка. - Я всегда мечтала о таком, да пока деньги случались - ковры в дефиците были, ковры появились — деньги кончились. Вот Костик и нарисовал, чтобы меня порадовать. Прекрасно получилось, не правда ли? Как настоящий вышел. Марьюшка довольно посмотрела на Костика и взяла его за иссохшую узловатую руку. Старичок ласково улыбнулся в ответ и тихонько пожал ее маленькие пальчики. Девочки, не поверите, но мы,..мы....» Люба замолчала, глядя в окно, за которым шел мягкий пушистый снег. В палате стояла тишина. - Да — а, вот это настоящая любовь, - наконец нарушила молчание потрясенная Сима. - Романтика, ешкин кот, - неуверенно поддержала ее Валя. Терзаемая эмоциями, она еще не определилась с выводом. Женщины, сраженные незамысловатым рассказом, высказывали мнения по его поводу. Кто — то восхищался талантом художника, но большинство говорило о чудесной любви, пронесенной героями Любиной истории через года. - Ну вы даете! - вдруг громко и зло бросила красавица Леночка. - Чем восхищаетесь, что неземной любовью называете? То, что дед этот семью не мог обеспечить? Видите ли, вдохновение у него. Натуральный неудачник этот Костик, вот и все, а что на полу намалевал, так видно, совесть на старости лет проснулась. Жену пожалел, а сам ведь всю жизнь ей испортил, красавице. Да что с вами разговаривать! - она странно всхлипнула и выскочила из палаты, громко хлопнув дверью. В палате озадаченно затихли. - Мне кажется, я что — то подобное слышала , - вдруг подала голос до этого молчавшая девушка — авторитет. - Точно, у О. Генри есть рассказ про последний лист, там бедный художник засохший лист как живой нарисовал. Слушай, Любовь Петровна, а не придумала ли ты всю эту историю? Люба вспыхнула и отрицательно мотнула головой. Женщины недоверчиво шушукались и переглядывались между собой. - А чем дело кончилось? - спросила Сима. Уж она - то нисколько не сомневалась в подлинности услышанного. Люба благодарно взглянула на Симу, встрепенулась и ответила: - Да ничего больше и не было. Поставили мы плюсики в протоколе и пошли дальше. Только после этого случая ушла я из соцзащиты. Как - то все стало казаться ненастоящим и неискренним, все эти обходы, расспросы. А старичков я никогда больше не видела и ... - Стойте, - вдруг истошно заголосила Валя, - стойте! Вспомнила ведь я, вспомнила! Стариков - то этих бандюганы зарезали. Залезли к ним в квартиру, думали ковром поживиться. А когда облом вышел, со злости и прирезали хозяев, деда — точно, насмерть. Это даже по телевизору показывали, вот! И, выпалив все на одном дыхании, она с победным видом всезнайки глянула на соседок по палате. Женщины ужаснулись , запричитали по старикам, возмутились кровожадностью бандитов «лихих девяностых». Но в их причитаниях, в их возмущении явственно ощущалась неискренность и принужденность посторонних людей, движимых лишь жадным и болезненным любопытством. Наконец наступил час отбоя, и больные стали укладываться спать. За окном величаво падал снег, гордые снежинки ярко сверкали в лунном свете, мороз вступал в свои права, а в больничной палате, несмотря на казенную обстановку, было тепло и уютно. Постепенно под сладостным влиянием уколов и капельниц больные заснули тревожным неспокойным сном. Люба не спала. Известие о гибели стариков так взволновало женщину, что даже мощные антидепрессанты оказались бессильны перед тоской, охватившей все ее существо. Только сейчас она поняла, что все эти годы ее поддерживало и вселяло веру в лучшее воспоминание о людях, сохранивших яркость и молодость чувств среди беспросветной мглы. И теперь чудесное видение необычного ковра, бывшего для нее «огоньком в пути», казалось, поблекло, стерлось и рассыпалось под грубыми подошвами сапог жестоких убийц. И еще одна больная не сразу уснула в эту длинную зимнюю ночь. Невидящим взглядом смотрела она в потолок, не чувствуя невыносимой духоты затхлого угла палаты, не слыша стонов и храпов больных людей. Перед ее глазами яркими цветами распускались знакомые узоры невиданной красы, любимая рука согревала ее холодеющие пальцы, и волшебный ковер — самолет уносил Марьюшку и Костика в вечную страну покоя и любви. Евгения Кривцова..Ковер(рассказ)
- Давайте поговорим о любви, - предложила изящная девушка с измученным
лицом.
Она лежала в палате на самом удобном месте — недалеко от окна, где
солнце по утрам играло шалыми зайчиками, а коварный сквозняк не решался
пойти в атаку. Девушке было 38 и когда — то у нее был муж. Несколько лет
назад у нее обнаружили опухоль головного мозга, и с тех пор она стала
многоопытной больной. В палате девушка пользовалась авторитетом.
- А че про нее говорить, - жизнерадостно откликнулась толстая Валя, чьи
необъятные трусы парусились по всей батарее, - любовь есть, а, значит,
надо рыбку съесть, - и молодо залилась своей шутке, привычно держась за
больную спину. В миру Валя работала поварихой и благотворное влияние
разнообразных вкусов и запахов выработало у нее неизменный оптимизм и
благодушие.
- Зря веселишься. Это у тебя все просто, любить - значит трахаться, да
самогон жрать. Нет, девочки, любовь — не шутка, а шрам в душе, -
печально выдала высокая женщина с зелеными руками и непривычным именем
Сима.
Зеленорукая Сима стала такой благодаря холодовому ожогу. В сильный мороз
она в легком халатике побежала в соседний дом застукать мужа с
любовницей, а потом у подъезда выла от горя и унижения. Она застудила
руки и попала в неврологию, и теперь муж, предусмотрительно тепло
одетый, стенал под окнами больницы, вымаливая прощение. Соседки по
палате считали Симу везучей обладательницей неверного, но раскаявшегося
супруга и завидовали ей.
- И где только ты, Симка, такого совестливого мужика откопала, - бурчала
толстая Валя,
- мой и гуляет, и пьет, и руки распускает, а чтобы повиниться — никогда.
Лечили Симу в больнице согласно последним достижениям медицины —
зеленкой. Она старательно и умело страдала, торжествуя в душе над
отвергнутой соперницей.
- Ну- у, началось, - себе под нос, но так, чтобы услышали все,
проворчала самая молодая обитательница палаты — двадцатипятилетняя
Леночка, красавица стервозного типа. Она искренне не понимала, как
измученных страданиями женщин могут волновать любовные антимонии. У
самой Леночки были подозрения на некоторые отклонения, но не более того.
Она не желала иметь ничего общего с обитателями многоместной палаты и
готовилась перейти в одноместную — люкс, оплаченную « папиком».
Женщины оживились и радостно защебетали, вспоминая интересные и
пикантные любовные истории из своей и чужой жизни, на время позабыв о
терзающих болях и мрачных мыслях.
Не слышно было только двух человек. В темном и душном углу лежала
древняя старуха, косматая и неопрятная. Она пребывала здесь так давно,
вела себя так тихо и безучастно, что женщины начали относиться к ней как
предмету обстановки, больничной мебели. Старуха никогда ни на что не
жаловалась, покорно подставляла иссохший зад под иглу шприца, молча
ковыляла в сортир, согнувшись дугой под тяжестью грыж и прожитых лет.
Никто и никогда ее не навещал.
Единственной помощницей старухи в больничном быту стала обитательница
другого угла, еще более темного и душного, скромная женщина мышиного
вида. Звали ее Любой, и была она из тех тихих и неприметных тружениц,
что выносят на своих плечах всю тяжесть бытия. Она молча слушала веселую
бабью трескотню, но сама в разговор не вступала.
- А ты что молчишь, притаилась как мышка? - вспомнила о ней веселая
Валя. - Расскажи что- нибудь интересненькое про неземную любовь, или не
встречала такую?
- Я расскажу вам про ковер, - вдруг тихо прошелестела Люба и немного
сконфузилась.
- Что, что? Нет, бабы, вы слышали, мы тут про любовь терки трем, а она
собралась про собачий коврик нам мозги пудрить! - в упоении собственным
красноречием развеселилась Валя.
- И все -таки я расскажу про ковер, - тихо, но твердо сказала Люба.
- Заткнись, Валентина, - осадила собравшуюся в очередной раз пошутить
повариху старообразная девушка. - Давай, Любаша, рассказывай.
Люба оглядела притихших женщин, прерывисто вздохнула и начала свой
рассказ.
« Это было в девяностые, как сейчас повадились говорить, «лихие» годы.
Для меня и моих близких то было ужасное время. На комбинате, где я
проработала много лет, стали задерживать зарплату, а потом и вовсе
платить перестали. Когда несколько раз высадили из трамвая как «зайца» и
пришлось полтора часа ковылять до работы, силы оставили меня. Ушла я с
комбината, а денег за отработанные месяцы мне так и не заплатили. Муж
мой к тому времени уже умер, сгорел от водки, на руках дочка, да мама —
пенсионерка. Не знала, что и делать, где копейку добыть. Да что я
рассказываю, все помнят как тогда люто приходилось, люди голодали, да из
окон выбрасывались. Правда, теплилась в душе надежда, что все
образуется. А мы жили только тем, что на даче выращивали.
Так вот. Встретила я случайно давнюю знакомую, такую же бедолагу как я.
Гляжу, выглядит она неплохо, щечки круглые и сама резвая. И предложила
она мне работу.
- Иди, - говорит, - Любашка, к нам в соцзащиту, денег платят мало, зато
стабильно. А это сейчас самое главное.
Ну, выбирать не приходилось. Пошла. Конечно, было полегче, чем у станка
пахать. Случалось и отпроситься в школу к дочке на собрание и самой
побарствовать на больничном. Однако, были свои минусы.
Ходили мы по адресам и обследовали неимущих на предмет получения ими
помощи от государства. И чего я только в этих походах не насмотрелась! И
больных ребятишек, голодных и несчастных, никому, даже родителям своим
не нужным, и спившихся и опустившихся донельзя людей, бывших когда - то
на хорошем счету. Тогда я и поняла, что горе и беда всегда рядом с нами
бродят, стоит только пошатнуться, да на коленки упасть, так и набросятся
на тебя, повалят и сожрут без остатка.
А главное, в жизни нашей нелегкой всегда есть те, кому хуже, чем тебе.
Поэтому Бога я не гневила, небольшой зарплате рада была, а вот за людей
переживала сильно. Характер такой дурацкий, но так уж меня мама
воспитала.
И вот как — то пришли мы в одну квартиру. Вроде все как всегда: стены в
прихожей облупились от старости, рамы окон покорежены, пол древний
щелястый, того и гляди ногу сломаешь. Нищета — не то слово! Однако,
необычного было больше.
Жили в этой квартире два человека: бабушка с дедушкой, на вид им лет по
семьдесят. Вокруг нищета да разруха, а сами они чистенькие и умытые,
друг друга ласково величают: он ее «Марьюшка», она его «Костик», прямо
как в сказке. И с нами разговаривают тихо и спокойно, без надрыва.
Интеллигенты, сразу видно.
Ну, старичок поздоровался, извинился, да в комнату подался, а мы вместе с
Марьюшкой стали обход делать. А что смотреть, когда и так все ясно.
Санузел без ремонта сто лет тоскует, однако, сантехника помыта. В кухню
зашли — там кошка сидит, тощенькая, но чем - то хрумкает. Плита газовая
древняя, времен царя Гороха, зато на стене картина висит - портрет
Марьюшки в молодости. Ах, красивая она была, глаз не отвести, глаза
голубые, а волосы светлые, сейчас такие только крашеные водятся.
Засмотрелись мы на «Марьюшку», а она сама говорит:
- Муж мой меня рисовал, он ведь художник.
- Да что Вы? Настоящий?
- Да - да, настоящий, Строгановский институт окончил. Ругает меня, что
портрет на кухне повесила, а мне так уютней, здесь ведь шебучусь весь
день.
- Художники живут совсем не так как вы, денег у них всегда полно, девать
некуда, - недоверчиво высказалась моя напарница.
- Да ведь это кто заказы выполнял, или на большой простор вырвался. А
мой Костик никогда лозунги, да витрины не малевал, а писал то, что душа
требовала. Да вот оказалось, никому это не нужно. Кое — какие картины у
него на выставку брали, но продавались они плохо. Конечно, был бы жив
сыночек, не позорились бы мы перед государством с протянутой рукой. А
так, и моя учительская пенсия, и его, - слезы, да и только.
- А что с сыном случилось, бабушка?
- В Афганистане погиб. Восемнадцать ему было. А как он рисовал, какой из
Петеньки художник бы вышел ! Он животных любил писать, да так, что
звериный взгляд человеку в душу глядел. Да вы присядьте, выпейте чайку, а
я принесу его рисунки, покажу.
Не успели мы ответить, как старушка уковыляла в комнату, оставив нас с
чаем и жалкими скукоженными рогаликами.
- Вот это да, Любаха, настоящие художники нам еще не попадались. Вот бы
этот Костик мой портрет нарисовал, - размечталась напарница.
- Ты что, не поняла? Он на заказ не рисует, только по вдохновению.
- Негусто за вдохновение выручишь нынче, вон в какой нищете старики
оказались. Пенсия — гроши, а сына нет, помощника. Да что это мы
расселись? Пойдем комнату смотреть, да и отчаливать пора, еще шесть
адресов впереди.
И мы пошли в комнату, квартира - то однокомнатная была. Встали на порог,
а дальше шагу не посмели ступить. Почему? А вот представьте маленькую
темную конуру в которой и богатства всего — черно - белый телевизор.
Зато на полу во всю ширь, от самого порога, раскинулся шикарный, светлый
с цветастым рисунком ковер, необычайно красивый. Я подобного никогда в
жизни не видела, такой он был яркий и веселый, а уж пушистый... От него
все вокруг светлее и уютнее делалось. Казалось, сам ковер — самолет из
сказки прилетел к старикам и улегся в их комнатке немножко отдохнуть.
- Вот это да! - не удержались мы.
И начали расстегивать молнии на сапогах. Понятно, что красота,
раскинувшаяся перед нами, требовала осторожного обращения.
- Девочки мои дорогие, не утруждайте себя, не разувайтесь, - замахала
руками Марьюшка, а Костик согласно закивал головой.
- Да как же не разуваться, мы такой ковер топтать не посмеем.
- А он непростой, а нарисованный.
- Как нарисованный?
- Да так, потрогайте.
Мы нагнулись и запустили руки в ковер, но ощутили лишь холод половых
досок. Мы видели высокий пушистый ворс, зовущий поваляться и понежиться
на нем, но пальцы упирались в твердое дерево.
- Это муж мне подарок на годовщину нашей свадьбы сделал, - рассказала
Марьюшка. - Я всегда мечтала о таком, да пока деньги случались - ковры в
дефиците были, ковры появились — деньги кончились. Вот Костик и
нарисовал, чтобы меня порадовать. Прекрасно получилось, не правда ли?
Как настоящий вышел.
Марьюшка довольно посмотрела на Костика и взяла его за иссохшую
узловатую руку. Старичок ласково улыбнулся в ответ и тихонько пожал ее
маленькие пальчики.
Девочки, не поверите, но мы,..мы....»
Люба замолчала, глядя в окно, за которым шел мягкий пушистый снег.
В палате стояла тишина.
- Да — а, вот это настоящая любовь, - наконец нарушила молчание
потрясенная Сима.
- Романтика, ешкин кот, - неуверенно поддержала ее Валя. Терзаемая
эмоциями, она еще не определилась с выводом.
Женщины, сраженные незамысловатым рассказом, высказывали мнения по его
поводу. Кто — то восхищался талантом художника, но большинство говорило о
чудесной любви, пронесенной героями Любиной истории через года.
- Ну вы даете! - вдруг громко и зло бросила красавица Леночка. - Чем
восхищаетесь, что неземной любовью называете? То, что дед этот семью не
мог обеспечить? Видите ли, вдохновение у него. Натуральный неудачник
этот Костик, вот и все, а что на полу намалевал, так видно, совесть на
старости лет проснулась. Жену пожалел, а сам ведь всю жизнь ей испортил,
красавице. Да что с вами разговаривать! - она странно всхлипнула и
выскочила из палаты, громко хлопнув дверью.
В палате озадаченно затихли.
- Мне кажется, я что — то подобное слышала , - вдруг подала голос до
этого молчавшая девушка — авторитет. - Точно, у О. Генри есть рассказ
про последний лист, там бедный художник засохший лист как живой
нарисовал. Слушай, Любовь Петровна, а не придумала ли ты всю эту
историю?
Люба вспыхнула и отрицательно мотнула головой.
Женщины недоверчиво шушукались и переглядывались между собой.
- А чем дело кончилось? - спросила Сима. Уж она - то нисколько не
сомневалась в подлинности услышанного.
Люба благодарно взглянула на Симу, встрепенулась и ответила:
- Да ничего больше и не было. Поставили мы плюсики в протоколе и пошли
дальше. Только после этого случая ушла я из соцзащиты. Как - то все
стало казаться ненастоящим и неискренним, все эти обходы, расспросы. А
старичков я никогда больше не видела и ...
- Стойте, - вдруг истошно заголосила Валя, - стойте! Вспомнила ведь я,
вспомнила! Стариков - то этих бандюганы зарезали. Залезли к ним в
квартиру, думали ковром поживиться. А когда облом вышел, со злости и
прирезали хозяев, деда — точно, насмерть. Это даже по телевизору
показывали, вот!
И, выпалив все на одном дыхании, она с победным видом всезнайки глянула
на соседок по палате.
Женщины ужаснулись , запричитали по старикам, возмутились кровожадностью
бандитов «лихих девяностых». Но в их причитаниях, в их возмущении
явственно ощущалась неискренность и принужденность посторонних людей,
движимых лишь жадным и болезненным любопытством.
Наконец наступил час отбоя, и больные стали укладываться спать. За окном
величаво падал снег, гордые снежинки ярко сверкали в лунном свете,
мороз вступал в свои права, а в больничной палате, несмотря на казенную
обстановку, было тепло и уютно. Постепенно под сладостным влиянием
уколов и капельниц больные заснули тревожным неспокойным сном.
Люба не спала. Известие о гибели стариков так взволновало женщину, что
даже мощные антидепрессанты оказались бессильны перед тоской, охватившей
все ее существо. Только сейчас она поняла, что все эти годы ее
поддерживало и вселяло веру в лучшее воспоминание о людях, сохранивших
яркость и молодость чувств среди беспросветной мглы. И теперь чудесное
видение необычного ковра, бывшего для нее «огоньком в пути», казалось,
поблекло, стерлось и рассыпалось под грубыми подошвами сапог жестоких
убийц.
И еще одна больная не сразу уснула в эту длинную зимнюю ночь. Невидящим
взглядом смотрела она в потолок, не чувствуя невыносимой духоты затхлого
угла палаты, не слыша стонов и храпов больных людей. Перед ее глазами
яркими цветами распускались знакомые узоры невиданной красы, любимая
рука согревала ее холодеющие пальцы, и волшебный ковер — самолет уносил
Марьюшку и Костика в вечную страну покоя и любви.
Евгения Кривцова.