Баня для свекрови.

Рассказ
– Вот ведь неугомонная! И как она, на веранде -то? Комаров там ... Да и холода скоро.
– Ну, скоро не скоро. А она уж ... Пора б, знаешь ли, и честь знать. Комаров повыгоню. Только не сегодня. Ног не чую. Хоть бы пожалел, чай для Лизки твоей стараюсь. Так нет, все только упрекнуть могут...
С мужем тетка Валентина не ладила. В последнее время никак не находили они взаимопонимания. Ссорились и подолгу не разговаривали частенько.
Сегодня она умаялась за день так, что, и правда, сил уж не на что не осталось. Опять на мужа сорвалась. Весь день она приводила в порядок маленькую комнатушку в доме: освобождала ее, перетаскивала с нанятыми мужиками вещи, обдирала старые обои.
В доме их было всего-то три комнаты. В большой – по вечерам сидели они с Николаем у телевизора, сюда звали гостей, во второй – спали они, а в этой маленькой горнице всегда жила мать давно умершего мужа Валентины, старая маленькая горбатая старуха – баба Поля.
Когда-то, лет двадцать пять назад, забрали они ее с первым мужем Алексеем к себе из глухой умирающей деревни. Вот уж и Алексей давно помер, и муж уже больше двадцати лет другой, а бабка всё живёт.
Детей у Валентины не родилось. Не дал Бог. Жена Николая тоже умерла давно. Сын его, когда сошлись они, жил отдельно. А вот единственная внучка Николая – Лизавета приезжала к ним частенько. Валентина девочку очень любила.
Вот и случилось так, что учиться поступила Лиза в институт – здесь, в Орле. И теперь пять лет жить будет с ними. Валентина была рада-радёшенька. Нерастраченную свою материнскую любовь уж давно подарила она этой неродной ей девчонке. Лиза была доброй, наивной и славной девочкой. Гостила у них всегда с удовольствием.
Надо сказать, что небольшой дом Валентины считался не бедным домом. Тратилась она щедро на хрусталь и ковры, стояла в очередях на дефицитную мебель и технику. Всё у нее было по лучшим канонам того времени.
Вот только в одной комнате – комнате бывшей свекрови, не менялось ничего. Старый деревянный шкаф с закругленными углами и облезлым деревом, высокая кровать с круглыми железными набалдашниками и торчащими пружинами, комод, из которого с трудом выдвигались ящики – вот и вся мебель.
Обои в комнате давно б пора менять, но Валентина не спешила. Она потихоньку, про себя, распланировала, какой уют создаст там, если бабка помрёт.
Наверняка, случится это скоро. Баба Поля мало ела, сохла, очень плохо видела, выходила из комнаты только в туалет да на кухню. Тихо лежала в своей комнате – ждала смерти.
Мыла бабку Валентина очень редко и неохотно. Каждый раз, когда приходила эта необходимость, нервничала, ругалась и ворчала. А баба Поля неизменно просила прощения – столько хлопот оттого, что никак ей не помирается.
– Уж, прошу-прошу Бога, чтоб забрал. А оть никак. Уж прости меня, Валечка, старую.
Баба Поля париться любила очень. Праздник для нее. Но было ей неловко это показывать, и она старательно морщились и торопила нервную недовольную Валентину.
– Да ладно, Валь, уж не пуд на мне грязи-то. Обмылась, да и хватит.
Ну, а когда Лиза сообщила о поступлении, Валентина решилась – ждать боле невозможно. Пускай бабка на веранде доживает, а в комнату она решила заселить к сентябрю новоявленную студентку.
Кровать с набалдашниками разобрали и перенесли на веранду, с трудом, проржавевшую, собрали там. Тряпье бабкино Валентина запихала в мешки – на выброс. Шкаф решила подреставрировать и оставить, а комод отдала мужику-помощнику, в сарай.
Грянул в комнате бабки Аполлинарии ремонт. Теперь горница посветлела от беленого потолка, чистого крашеного хорошей эмалью окна и новых голубых обоев. На красно-крашенных досках пола – новый мягкий палас, а на паласе – новый диван. Валентина любовалась.
Баба Поля приняла веранду, как должное. Так и сказала Валентине.
– Спасибо тебе, Валечка. Хорошо мне здеся.
Она давно уж решила, что до зимы не доживёт. Комары ее не кусали, или не чувствовала уж она их укусов. Чуток дальше до туалета, но этот путь с клюкой и по стеночке, она ещё преодолевала. А свежий воздух ночи только бодрил.
Сквозь стеклянные окна веранды со всех сторон видела она сад-огород – почему-то вдаль виделось лучше, даже разглядела подол соседки в огороде соседнем. Утром ударял в глаза ярко-алый рассвет, пахло землёй и травами, оглушительно пели птицы. Баба Поля спускала ноги с кровати, морщилась от боли в суставах, но радовалась восходящему солнцу.
Чего уж тут осталось жить-то!
Но в конце августа приехала Лиза и всё изменила.
– Вы чё, тёть Валь! – возмутилась она и, никого не послушав, просто перевела бабу Полю на новый свой диван.
Как не нервничала тетка Валя, как не упрашивала девушку баба Поля, видя недовольное лицо снохи, все равно Лиза стояла на своем. Самолично разобрала старую бабкину кровать и вернула ее в комнату. А потом прыгнула на нее сверху.
– Ого! Да тут пружины в зад впиваются. Нет, пусть бабулька на диване спит, а я тут ...
Валентина протестовала до тех пор, пока Лизавета не надулась и пригрозила уйти на квартиру. Тетка махнула рукой. Лизу она любила, потерять не хотела.
А уж на следующий день, расстроенная и озадаченная таким поведением полувнучки, поехала в город – искать кровать. Не на торчащих же пружинах девчонке спать! Дело это было не скорое – мебель в магазинах отсутствовала.
Лиза и на пружинах спала, как убитая. А вот баба Поля в первую ночь, в одной комнате с девушкой, спала плохо. Обычно вставала она по ночам –болела спина от пружин торчащих, кряхтя и охая, садилась на койке, дремала сидя. А тут боялась пошевелиться, чтоб девчушку не разбудить. Да и диван был новый – упругий, непривычный телу. Полночи лежала, выпучив глаза.
Утром, вроде, только придремала, проснулась Лиза. Вылезла из-под белого одеяла в зелёной своей пижаме и затараторила:
– Ну, бабуль, подъем. Сейчас завтракать будем. Дядя с тетей на работе. Ты кофе любишь?
– Что ты, Лизонька. И не пробовала. Разе можно? Дорогой ведь.
– Вот и попробуешь. Хватит лежать, подъем!
Она вскочила на ноги, потянулась, оправила кровать, глянула на бабулю.
– Кто первый умываться?
– Ты, милая, разе я обгоню тя?
Покряхтывая, баба Поля встала. Как лежать, коль на кофей зовут? А когда после умывания на кухню пришла, уж и омлет пред ней и душистый напиток кофе.
– Разе съем я столько? Я ведь, как птичка уж ем, Лизонька. Лет-то мне сколь?
Она поклёвала омлет, пригубила кофе.
– Не пивала такой горечи! – морщилась, – Хошь бы сахарку кинула.
Лиза звонко смеялась, все ей было весело. Сахарку пришлось кинуть ещё три ложки к первым двум. И только тогда баба Поля вдруг почувствовала вкус и некую радость от питья.
– Гулять пойдем?
– Чего-о? Какие уж гульки? Помирать мне пора.
– Это дело всегда успеется, а пока ...
Она мигом улетела и вернулась уже в халатике. В руках она держала халат Валентины.
– Давай, бабуль. Наденем вот это и на скамейку выйдем.
– Что ты! Что ты! – замахал руками баба Поля, – Это ж Валентины халат-то, новый.
– Да? – посмотрела на халат Лизавета, – Ну и какая разница? Погуляем и снимешь. А то в твоём уж какая гулянка? Смотри вон – затертый весь.
Но баба Поля руками махала, надевать чужой халат отказывалась. Вскоре выяснилось, что второй ее халат ещё в худшем состоянии, чем первый. Надели кофту, Лиза повязала старушке свой газовый платок, и вышли во двор.
– Куды, куды ты меня тянешь?
Под ногами, угрожая сбить, болтался пёс Гаврила, но Лизавета тянула бабу Полю на уличную скамью, чуть ли не волоча на себе.
– Ой, девка! Ну, девка! Упаду ведь.
Однако дошли. Огляделась Поля. И не чаяла она, что на улицу уж выйдет! Мечтала – посидеть бы ещё хоть разок на этой скамье. Потрогала платок на голове. Вот ведь, сидит. Да ещё и в шелковом платке. Чего люди-то скажут? Совсем сбрендила старуха!
Лиза побежала к соседнему двору, сорвала ромашки растущие у забора.
– Держи вот! – бухнулась рядом.
Баба Поля утерла глаза.
– Ты чего это? Плачешь что ли? Ты чего-о, баб Поль? – удивлённо смотрела на нее Лиза.
– Да так. И не чаяла, что выйду... И ромашек уж лет сто в руках не держала. Видать, послал мне Бог ангела.
– Да ты чего? Мы с тобой ещё – ого-го. Ещё спортом займёмся. Для твоей спины спорт прописан.
Баба Поля стряхивала слезы, махала рукой и уже улыбалась. Вышла – уж и на том спасибо.
– Здорово, Аполлинария Евлампиевна. Вот уж удивила. Знать получше тебе? А Валентина говорила, что уж пластом лежишь, и не встаёшь почти. А ты ещё и в платке красном.
– Так ведь и лежу, а вот, Лиза притащила. Здорово, Катерина. Как сама-то?
Лизе на месте не сиделось. Она пошла собирать яблоки, а баба Поля осталась беседовать с соседкой Катериной. Та посетовала, что Валентина как-то не больно ее хорошо встретила, когда хотела она навестить старую приятельницу Аполлинарию. Вот и не приходила она – решила, что баба Поля при смерти.
– Так ведь при ней и есть, при смерти-то. Почитай, уж скоро.
– Держите, – протянула им по яблоку Лиза.
– Да что ты, дитя! Откудова у нас зубы-то?
– Да? Тогда дома я на тёрке натру. Будешь есть, ба Поль. Витамины это.
Потом баба Поля до обеда спала. А Лизавета, прополов морковь, лежала на широкой скамейке веранды, читала книжку и хрустела яблоками.
Разбудила бабу Поля на суп.
– Да, завроде, и не охота исть-то. Часто больно...
– Обед. Обедать надо обязательно. Чуток супчику похлёбай.
За обедом случился казус – облилась баба Поля.
– От свинья. Свинья и есть. Сто годов не мытая.
– Как это – не мытая? Суббота ж прошла.
– Так ить... Старуха. Чего меня часто-то мыть. Чай не трубочист..., – сказала баба Поля, и Лизавета почувствовала грусть, поняла, что мечтает старушка о бане.
– Завтра и затопим баньку. Я дядю Колю попрошу объяснить, как она там топится.
– Что ты! Что ты! – замахала руками баба Поля, – Тут другие порядки. Валентина обидится. Не нужно. Пошутила я. Недавно совсем мылася.
– Да я уж вижу. Вон голова-то "недавно мытая".
Вечером за столом Валентина хвасталась, что кровать для Лизы, ее стараниями, скоро привезут. Лиза похлопала в ладоши и завела разговор.
– А можно мы с бабой Полей завтра баньку затопим? Научите?
– С бабой Полей? С ума сошла. Ее ж мыть – целая проблема. Того и гляди рассыпется. Придет время, сама помою. Нечего тебе, молодой девчонке, в этой грязи возиться!
– Так помою ее, и сама помоюсь. И никакой грязи. Дядь Коль, ну научите баньку топить. Я справлюсь, – она сложила руки в мольбе, – И, кстати, тёть Валь, че-то я ни одного нормального халата у нее не нашла. Может спрятали куда?
Валентина жевала сердито, отводила глаза. Николай тоже смотрел на нее с осуждением.
– Найду я вам халаты. Чё у нас халатов что ль нет?
Всю ночь Валентина ворочалась. Вот ведь, хотела как лучше, а получилось – старалась зря.
На следующий день топила Лиза баню.
– Ох, – бормотала баба Поля, ожидая баню, – Думала уж помру, тогда уж и помоют последний разок. Но сжалился Господь, видать.
Лизавета подала клюку, отправились в баню. Там она усадила старушку в предбаннике, развязала платок, сняла рубаху, белье. Раздела догола, и вдруг упала на скамью напротив, закрыла лицо руками и заплакала.
– Чего ты, Лизонька? Напугала я тебя, карга старая, – она подхватила халат, прикрыла свое нагое сгорбленное тело, – Оденуся щас, не пужайся. Вот дура старая, вот дура, на тот свет пора, а она мыться удумала...
Баба Поля совала руку в рукав, не попадала, но Лиза встала, халат забрала.
– Нет-нет. Просто ... Просто жалко мне тебя стало, бабулечка! Так жалко! А мыться сейчас пойдем, вот я разденусь, и пойдем, – прикусила губу, чтоб успокоиться.
Она быстро скинула с себя одежду, подхватила под мышки бабу Полю. А потом долго мыла бабе Поле голову, взбивая на ее жидких волосах пышную пену, сотворяя из пены прически, дуря, вешая пену старушке на нос и уши. Натирала мочалкой ее спину, то и дело плескала воду на камни, ополаскивала старушку горячей водой.
Боль, глядя на искалеченное худое тело, периодически накатывала, но Лиза гнала ее.
Апполинария сидела, зажмурив глаза, тихонько улыбалась и слушала болтовню Лизаветы.
– Не жарко? Не плохо тебе, бабуль?
– Да ну. Бывало мы по два часа парились, а потом ещё и сухим парком. Волосы трещали. Выйдешь – голова кругом, холодной водой сполоснешь лицо, да и опять хорошо. Меня и муж возле бани высмотрел.
– Это как?
– Так мы с девками зимой в бане парились у Людки Гороховой на задках, у них большая баня была. А напаримся, потом рубахи натянем короткие, голышом-то стеснялись, да и в снег. А парни знали, вот и подглядели. Говаривал он потом, что я самая стройная да белая была. Вот и пошел за мной вечером ...
– Пошел? И чего, познакомились?
– Так а чего знакомиться-то? Раз пошел, знать жди сватов.
Лиза смеялась.
– И сколько прожили?
– ? Да кто б считал. Точно – до смерти. Говорят, вроде сорок семь ему было, когда погиб-то. Но метрики у него не было. Это уж потом мне женщина одна сказала. Она у председателя работала.
Глаза иссохшей и покореженной временем бабы Поли блестели живо. Лиза слушала и молчала.
Лишь одевая бабу Полю в чистое, обнаружила, что вся одежда ей велика. Догадалась – нету у бабы Поли одежки нормальной, крупная тетка Валя свое дала.
Она привела старушку в дом, уложила на диван и оставила блаженно дремать. Сама вернулась в баньку убраться там, но ещё долго сидела на скамье и думала думу. О бабе Поле думала, о старости и о жизни вообще.
Когда баба Поля проснулась, потребовала кофе.
Вскоре вышла Лиза на учебу. Баба Поля спала в последнее время крепко, к Лизе привыкла. "Послал же Бог счастье!" - думала.
Утром она сидела на новой постели, которую из-за мягкости уступила ей Лизавета, смотрела на суету ее сборов.
Девушка оставляла ей завтрак, грозила засунуть все за шиворот, если не съест, и убегала в бытие шумной молодости. А баба Поля провожала ее улыбкой.
И, глядя на эту дружбу, уж и Валентина стала относиться к свекрови по-другому. Раньше ведь как: сунет тарелку с утра молча, и, считай, накормила. А теперь называть начала, как прежде – матушка, заглядывала в комнату, звала по привычке резко, но уж не грубо:
– Иди, матушка, щи свежие сварила я.
Когда Лиза приезжала к ним ребенком, эту дружбу принимала Валентина, как должное. Мол, стар да мал – один ум. А теперь Валентина задумалась. Ох, Лизка! Добрая душа.
А Аполлинария уже сама худо-бедно выползала на уличную скамью. Пёс Гаврила все понимал, под ногами не крутился, шел рядом, садился возле ее ног, и оба они ждали Лизавету из института.
Баба Поля бывало и дремала сидя. До тех пор, пока Гаврила не бросался на дорогу – Лизу он чуял первый.
– Идёт мой ангел, – шептала старушка, и Лиза, будто из солнца, вырастала перед ней, – Ну, как сегодня-то? Успела ль писать свои лектории?
И Лизавета, подхватив старушку под руку, рассказывала той новости дня. Новостей было много, Аполлинария не усваивала и половины, но было так приятно слышать стрекотню девочки. А потом Лизавета кормила ее, легонько ворча, заставляя съесть больше.
Сентябрь подходил к концу, но дни стояли дивные, все ходили в летних платьях. Год случился урожайный. Лиза в воскресенье помогала тётке Вале варить яблочное варенье, а рядом на стульчике сидела Аполлинария.
Спина ее округлая мешала отвалиться на спинку стула.
– Баб Поль, вот ты говоришь, что красивая была, стройная, что муж за стройность полюбил. А откуда такая спина тогда? – спросила Лиза.
Она резала яблоки, рядом высилась гора долек. У плиты, помешивая варенье в алюминиевом тазу, стояла Валентина. Валентина этим вопросом никогда не задавалась, считала, что сгорбилась старуха просто от возраста.
– Спина-то? Так от немцев. Мы Веньку Косогорова в баньке прятали с Татьяной, соседкой молодой. Ранетого. Он и ходить не мог. Подлатали, ушел к своим. Успел. А немцам и доложил кто-то. Вот оне в сарае чего-то и нашли от него. Мне-то уж сколь лет было, сыновья на фронте, а Татьяна-то моложе меня, так ее увели, насильничали. Наши мужики потом на околице ее полуживую нашли. Но я не помню уж это. Меня тогда немцы прикладами отходили так, что я с осени до весны отлеживалась, кровью кашляла.
Меня Феодора выходила. Была у нас такая тут знахарка. Я тогда из молодых – сразу в кривые старухи угодила. Криво все срослось, долго руку левую другою рукою держала, ключица не так срослася, говорили. Жить не хотелось, да кто-то ж должен был мужа и сыновей с фронта ждать. Вот и жила.
Аполлинария замолчала, задумалась.
– Дождалась? – Лизавета слушала внимательно, да и Валентина уж не перемешивала свое варенье, обернулась.
– Чего? А... Нет. Похоронку получила аж после войны на мужа, а старшой без вести пропал. Вот только Лёшка и остался живым. В дом наш бомба попала, повредился. Так я сама потом дом строила. Бревна таскала, так ещё больше сгорбилася. Не прошла ещё спина-то, а я уж – за бревна. Так ведь пропали б зимой. Куда ж? Я ещё соседского мальчонку тогда забрала себе. Померла его мать.
Лизавета громко стукнула рукояткой ножа по доске.
– Ну, как же! Ну, как же так!
– Ох, – испугалась Аполлинария, – Испужала вас сказками своими. Простите, дуру старую.
Лизавета бросилась обнимать старушку, а Валентина буркнула:
– Это ты нас прости, матушка. А меня так в особенности, – она смахнула со щеки слезу – в варенье соль не требуется.
Появились у бабы Поли и новые халаты, и новые рубахи. Теплые, потому как дело шло к зиме.
– Так зачем столько-то? Помирать ведь скоро.
– Поживи ещё, матушка. Ведь не мешаешь никому.
Баба Поля уж давно решила, что этой осенью помрёт, а теперь, глядя на подаренного Богом ей ангела, на изменившуюся Валентину, порой мелькала мысль с короткой печалью: "А не пожить ли ещё?" Но всем нутром своим она чувствовала, что срок ее подошёл к концу.
Они с Лизой любили сидеть на веранде. Лизавета обложенная учебниками, готовилась к занятиям, а Поля дремала, сидя на скамье. Стала присоединяться к ним и Валентина, стучала своими спицами. И было так хорошо старушке в эти моменты.
Однажды баба Поля поднялась с трудом. Пришло время встречать Лизу, ау нее и сил нет. Но, пооклемавшись чуток, до калитки добралась. Посмотрела в обе стороны улицы и сразу поняла, что сидит тут последний раз.
– Бабуль, а я литературную работу написала о тебе в институте. Всё-всё точно – как ты рассказывала. И победила в конкурсе серьезном. В Москву теперь поеду. Там награждать будут, – Лиза как всегда возникла из солнца, когда Аполлинария дремала. Даже не слышала,как Гаврила рванул.
– Неуж обо мне?
– О тебе, точно. И фамилия твоя, и имя – Аполлинария Евлампиевна. Сказали, что рассказ этот лучший из всех присланных.
– Лучший говоришь? Так чего ж в нем лучшего? – не поняла баба Поля, – Чего хорошего, коль калекой баба стала?
Они ещё посидели. Погасшее было на минуту солнце вышло из-за облака, зажгло тонкий его край. И так хорошо было Аполлинарии сидеть тут со своим светлым ангелом, что даже на минуту ей показалось, что было и у нее в жизни истинное человеческое счастье, которое пахнет именно вот так – осенней землёй, травами и яблоками. И наверное, даже крылатые серафимы на небе жалеют, что нет у них счастья человеческого.
– Пошли, бабуль. Прохладно. Завтра выйдем ещё.
И не стала говорить старушка девушке, жалея ее, что сидит на скамейке и смотрит на улицу эту она в последний раз, что пришла пора ей помирать.
– Пошли, кофею страсть хочу.
На день следующий отказали ее ноги, устали носить искалеченное тело. Врачей звали, но те лишь разводили руками. Лизавета не теряла надежды, и только Валентина и Николай уж понимали, что приближается конец.
Валентина стала мягче, перестала скандалить с мужем, да и на работе подметили ее изменения.
Лиза уезжала в Москву, тревожась. А Аполлинария как будто ждала ее отъезда, крепилась из последних сил. Но как только девочка уехала, совсем загрустила.
Однажды вечером Валентина села рядом.
– Может хочешь чего, матушка?
– Так ведь ... , – баба Поля уже шептала, сил на разговоры не осталось, – Ничего уж... Баньку б вот, – вроде пошутила.
Мечта эта была нереальная. Уж с постели не встать, какая банька?
А Валентина задумалась. Столько ждала она смерти бывшей свекрови, а теперь вот за те думы свои стало стыдно. Вот приехала Лиза, и перевернула в ней что-то.
Растолкала Валентина спящего мужа. Николай запротивился: какая баня, коль ночь на дворе. Да и спину у него прострелило. Но нехотя пошел, баню все ж затопил.
Валентина вернулась к старушке.
– Затопили. Пойдем париться.
Валентина, сильная и крупная, подхватила исхудавшую свекровь на руки.
– Держися за меня. Держися, матушка.
На скамейке в бане она осторожно раздела свекровь, смахивая слезу – пока несла, с ужасом почувствовала, что та стала совсем легкой. Старуха молча, собрав вокруг рта скорбные морщины, смотрела на нее с благодарностью.
Валентина нежно мыла и споласкивала кривое, скрюченное старушечье тело, что-то говорила, стараясь прогнать набегающие слезы. А когда усадила бабу Полю на скамью, увидела тихую радость в блеклых ее глазах.
Она обтерла ее и одела, нежно подхватила и принесла в дом.
– Держися, матушка.
Говорить баба Поля не могла. Устала. Но и без слов Валентина видела, как благодарна ей свекровь.
Старушка смотрела в окно. На фоне темного уж неба трепетали на ветру голые ветви деревьев. И тут вдруг пошел снег. И ветер сразу утих, крупные хлопья валили медленно.
Знать – осени конец. А Аполлинария уж давно знала, что умрет этой осенью.
Она подумала, что где-то в Москве читают рассказ о ней, и стала представлять, что там написано. Она закрыла глаза и увидела себя в снегу возле бани в короткой белой рубашке – молодую, красивую, остроглазую и стройную.
И показалось ей, что было это вот только-только недавно, и будет ещё много раз впереди.
***
🙏🙏🙏
Посвящаю этот рассказ своей свекрови – Павлиновой Галине Яковлевне, ушедшей недавно ...
Автор : Рассеянный хореограф.