Томас Гейнсборо родился 14 мая 1727 г. в крошечном городке Садбери, что в восточной части Англии. Он был самым младшим, девятым ребенком в семье.

Мать Гейнсборо — Сюзанна — увлекалась живописью. Особенно хорошо у нее получалось писать цветы. Ее работы не сохранились, но, судя по всему, именно она вдохновила Томаса на первые эксперименты с кистью и холстом.

Его отец — Джон Гейнсборо — торговал сукном, сделанным на дому пряхами и ткачами, и владел городской монополией на изготовление саванов. Периодически ему приходилось совершать довольно дальние деловые поездки в материковую часть Европы — во Францию и Голландию. Джон обладал мягким характером и часто прощал должников, что в итоге привело его к банкротству. У разорившегося торговца шерстью и многодетного родителя Джона Гейнсборо вряд ли нашлись бы деньги на обучение отпрыска, если бы не трагедия в семье. Его брат и племянник были убиты при нераскрытых обстоятельствах, оставив своим родственникам приличное наследство. Дядя Томаса Гейнсборо (тоже, кстати, Томас) завещал 40 фунтов стерлингов, чтобы мальчик нашёл себе «лёгкое ремесло». Именно эти деньги, как пишет Марк Биллс, директор Дома Гейнсборо в Садбери, позволили семье в 1740 году отправить подростка в Лондон на обучение к гравёру Юберу Франсуа Гравело.

Это посмертный портрет отца художника. Работа демонстрирует превосходную зрительную память Гейнсборо. Записка его жены Маргарет, прикрепленная к задней части рамы, гласит:
Портрет отца Гейнсборо, нарисованный моим мужем через три года после его смерти, поразительное сходство. В этой работе художник проработал каждую деталь отцовского лица, в том числе морщинистый лоб и плотно сжатые губы.

Гейнсборо был прирожденным живописцем. Он вспоминал впоследствии, что в детстве, когда еще и не помышлял стать художником, на несколько миль в округе не было такой живописной группы деревьев, или даже одинокого прекрасного дерева, или зеленой изгороди, оврага, скалы, придорожного столба на повороте тропинки, которые не запечатлелись бы в его воображении настолько, чтобы он не мог зарисовать их со всей точностью наизусть».

В 13 лет он уговорил отца отпустить его в Лондон учиться ремеслу пейзажиста. Ученические годы художника связаны с Лондоном, где он обучался сначала серебряных дел мастерству, а затем у Френсиса Хаймена, посредственного, но популярного портретиста. Заметное влияние на Гейнсборо оказал французский рисовальщик и гравер Гюбер Гравело, познакомивший его со стилем французского рококо. По большому счёту, Гейнсборо был самоучкой и искусство любимой пейзажной живописи постигал по картинам голландцев XVII века. Значительное влияние на становление собственной манеры Гейнсборо оказала живопись Антуана Ватто и знакомство с голландским пейзажем 17 века. Его первыми опытами были маленькие пейзажи, которые он часто продавал за гроши торговцам. Потом Томас занялся портретами.

Этот миниатюрный портрет – один из самых ранних сохранившихся рисунков Гейнсборо, написанных им в 17-летнем возрасте во время учёбы в Лондоне у Уильяма Хогарта. Надпись на обороте гласит: Энн Линч, / нарисованная Гейнсборо / в Ипсуиче / 1744. Скорее всего, это посмертное изображение дочери (птица с распростертыми крыльями – символ смерти) Эдварда Линча, судебного пристава Ипсуича.

В 19 лет Гейнсборо женился на Маргарет Барр, незаконнорожденной дочери герцога Бофора, который закрепил за ней пожизненное наследство — 200 фунтов в год. Молодые люди выбрали для бракосочетания необычное место — Мейферскую часовню, знаменитую тем, что там венчали вступающих в брак против воли родителей. Вероятно, семье Томаса не слишком нравилось происхождение невестки.

В Лувре хранится автопортрет художника с супругой: перед нами галантная сцена, в которой юноша восхищенно смотрит на свою спутницу, одетую в нежно розовое платье. Картина выполнена в модном французском стиле рококо, когда в живописи было принято создавать атмосферу непринужденной романтики. Следует отметить, что, по мнению современников художника, Маргарет была невероятно хороша собой. В браке у Гейнсборо родились две дочери, чьи портреты также сохранились.

Томас Гейнсборо c юности и до самой смерти был невысокого мнения о своих способностях. Это сейчас мы знаем, что в XVIII веке лучше и тоньше художника в Британии не было. Но сам Гейнсборо до такой степени не верил в свои силы, что решил: в Лондоне ему точно никогда не добиться успеха. А раз так — надо ехать в провинцию. «В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов». Ну, или в Ипсуич, что, в общем, одно и то же. Гейнсборо рассуждал так: люди там простые, неприхотливые. Заказчики не будут привередничать, как избалованная столичная публика. А значит, Гейнсборо сумеет прокормить жену и двух дочек.

Скоро помещик из пригорода прослышал, что в Ипсвиче поселился художник, и прислал за ним своего слугу. Окрылённый перспективой хорошего заработка Гейнсборо поспешил к нему. Всю дорогу он радостно гадал, что именно закажет ему богатый эсквайр. Вид своего поместья? Сцену охоты с чистокровными лошадьми и породистыми собаками? Семейный портрет?

В поместье Гейнсборо ожидали жбаны с краской и щётки. Оказалось, хозяин желал, чтобы ему покрасили двери и окна. Как ни низко Гейнсборо оценивал свой талант, это оказалось чересчур. Он резко развернулся на каблуках и удалился без объяснений.

В работе Гейнсборо использовал необычные вещи, а обычные превращал в необычные. Чтобы добиться тонкого и плавного («текучего») мазка, он пользовался жидкими красками и очень длинными кистями. Длина их составляла до 6-ти футов — около 180 см. Работать такими кистями можно было только стоя. Так Гейнсборо и стоял за мольбертом с полутораметровой кистью по 5−6 часов в день. Ближе к старости это стало чудовищно тяжело: просто удержать такую кисть требовало усилий.

Много нужного для работы художник находил на кухне. К возмущению кухарки, утаскивал оттуда кастрюли, чтобы разводить в них краски и химичить с лаками. Тени на полотне он намечал кусочком губки, притороченным к палочке, блики — маленьким кусочком белил, зажатым щипчиками для сахара. Шутили, что после того, как на них положил глаз Гейнсборо, щипчики в городе сразу подорожали

Это первый коммерческий отпечаток с работы Гейнсборо. Живописный вариант произведения утерян или уничтожен. В Галерее Тейт осталась незаконченная картина с группой цыган вокруг походного костра, которая предшествовала утраченной. По словам правнука друга Гейнсборо Джошуа Кирби, у художника был заказ от джентльмена из окрестностей Ипсуича написать группу цыган. Когда примерно две трети работы было завершено... тот пришел посмотреть на картину и остался ею недоволен; она ему не понравилась. На что Гейнсборо ответил: Тогда вы ее не получите, – и, взяв перочинный нож, разрезал ее поперек.

Если Гейнсборо задумывал писать пейзаж, он сооружал модель ландшафта прямо у себя в мастерской. В ход пускалось всё, что попадалось в кладовой или просто во дворе под окнами. Гейнсборо приказывал слуге тащить из кухни простой дубовый стол и начинал колдовать над композицией. В дело шли любые подручные материалы: веточки, камешки, песок. Тёмный передний план он сооружал из пробки, средний — из глины; скалы выкладывал из кусков угля, кусты — из мха и лишайников, дальние леса на горизонте — из цветной капусты. Рисовать просто по памяти Гейнсборо не любил.

Популярность Гейнсборо не радовала. Дело в том, что он искренне считал своим призванием пейзажи. Но их никто не хотел покупать: в Англии это еще не вошло в моду. Вместо этого окружающие осаждали его, чтобы Гейнсборо написал их портрет.

У художника была феноменальная способность передавать сходство. А еще он удачно оказался «в нужное время в нужном месте», когда переехал в курортный городок Бат, кишащий праздными и богатыми бездельниками. Любимым развлечением в Бате были купания — в воду погружались одетыми, прямо в камзолах и треуголках. Вторым модным развлечением стало позирование обаятельному чудаку Гейнсборо.

Но череда сменявших друг друга самодовольных физиономий угнетала портретиста.
«К чертям всех джентльменов! — жаловался он в письме молодому коллеге, — для художника нет злейших врагов, чем они, если не уметь их держать на приличном расстоянии. Они думают, а может быть иногда и вы тоже, что вознаграждают ваши заслуги своим обществом и вниманием».

Однако, несмотря на брюзжание Гейнсборо, ажиотаж только рос. Заказчики записывались заранее, закупали огромные роскошные рамы для своих гостиных, а потом долго ждали, когда у художника дойдут до них руки. Ожидание могло длиться и год, и два.

«Природа портретной живописи такова, что происходит постоянная гонка, — философствовал Гейнбсоро, — один дурак возникает вслед за другим, точно их блоха укусила, и этого достаточно, чтобы свести меня с ума».

Иногда Гейнсборо не выдерживал и бросал начатую работу. Так было, когда некий аристократ всё время переспрашивал, сумел ли Гейнсборо запечатлеть его породистую ямку на подбородке. Или когда другой стал требовать, чтобы Гейнсборо перед каждым сеансом портретирования являлся на утреннюю молитву.

В конце концов, не выдержав перенапряжения, Гейнсборо слёг. Положение было настолько серьёзно, что местная газета поспешила раструбить о смерти всеми любимого живописца — это казалось неминуемым.
Однако Гейнсборо выжил.
В качестве оплаты счетов за лечение,которые приходили Гейнсборо регулярно, был написан, согласно семейной легенде, портрет доктора Мойси по прозвищу Доктор Обдиралов, услугами которого пользовался в том числе и Гейнсборо.

Абель Мойси, единственный сын врача . Сын эскулапа сделал выдающуюся академическую, юридическую и политическую карьеру, на протяжении почти 20 лет представляя Бат в парламенте Великобритании. На рентгеновских снимках видно, что Гейнсборо придавал модели разные позы, прежде чем найти ту, которая позволила продемонстрировать как личные качества, так и общественное положение Абеля Мойси.

На портрете изображен Дюпон Гейнсборо, племянник и ученик Гейнсборо, сын старшей сестры художника Сары. Мальчик стал официальным подмастерьем Гейнсборо в 1774 году. Юноша работал ассистентом в студии мастера, создавал гравюры в технике меццо-тинто с живописных произведений Гейнсборо, а позже – и картины в манере своего дяди. Камерный портрет, заключенный в овал, представляет нежный образ юного Дюпона. В течение многих лет этот очаровательный портрет был известен как питминстерский мальчик, по названию деревни, где, как считалось, мальчик ассистировал художнику. Вот так писала о его создании в XIX веке английская детская писательница Джулиана Юинг:
В прошлом году я впервые увидела картину Гейнсборо, изображающую темноглазого деревенского мальчика, который был нанят, чтобы растирать краски для художника в загородном доме в Сомерсетшире, где тот работал. Однажды художник увидел своего маленького помощника, когда тот, держа палитру с кистью в руке, смотрел вверх, словно в поисках вдохновения. Стой как стоишь! – воскликнул Гейнсборо; и, схватив холст, он написал этот портрет.
Какова в этом доля правды или вымысла, сказать не берусь. К сожалению, Дюпон прожил всего 42 года.

Перед нами модно одетый джентльмен, свободный независимый художник, знающий себе цену. И это выражение лица с надменно приподнятой бровью, точно переданный на автопортрете внимательный взгляд, от которого не ускользнет ни одна деталь, – главные достоинства картины.

Автопортреты Гейнсборо не очень жаловал и создал их за свою жизнь всего несколько. Но этот был задуман мастером в качестве подарка близкому другу, музыканту и композитору Карлу Фридриху Абелю. Последовавшая вскоре смерть Абеля стала огромным горем для самого Гейнсборо и его семьи. Автопортрет остался незаконченным. Но именно его Гейнсборо считал самым удачным и завещал использовать как образец для всех последующих воспроизведений в гравюре.

Портрет композитора и музыканта Карла Фридриха Абеля из Национальной портретной галереи, а также эскиз к нему показывают зрителю музыканта на пике сил и карьеры, как раз во время организации совместно с Иоганном Кристианом Бахом знаменитых концертов в Лондоне на Ганновер-сквер, для оформления которых Гейнсборо написал на стекле музу комедии Талию.

Абель познакомился с Гейнсборо в Бате и стал одним из ближайших его друзей художника. Гейнсборо брал у него уроки игры на виоле да гамба и часто расплачивался за них своими картинами и рисунками. В Абеле он нашел благодарного поклонника. По воспоминаниям биографа художника, Генри Анджело, все стены его апартаментов были увешаны рисунками Гейнсборо.

Гейнсборо обожал музыку и сам был превосходным музыкантом. Дружил с музыкантами больше, чем с художниками. Играл практически на всех музыкальных инструментах, какие только существовали в Англии XVIII века — от цитры до виолы да гамба (прообраза современной виолончели). Переезжая в новый город, Гейнсборо тут же вступал в местное музыкальное сообщество. В таких кружках профессионалы и любители, вроде него, музицировали и весело проводили время. В музыке тогда чрезвычайно ценилась импровизация, а в импровизации Гейнсборо, обладавший хорошим слухом, был очень силён. Мог исполнить на слух любую мелодию на гитаре или скрипке, клавесине или флейте. А также на гобое, фаготе, арфе и лютне. Правда, как говорил его приятель, Гейнсборо «никогда не хватало прилежания выучить ноты».

Часто заседание музыкального кружка заканчивалось тем, что друзья-музыканты стаскивали с головы Гейнсборо парик и начинали перебрасывать его другу другу под аккомпанемент всеобщего хохота.

«Меня тошнит от портретов», — жаловался Гейнсборо. Но тут же утешался: «Зато у меня есть пять виол да гамба!»

Друзья у Гейнсборо были под стать ему самому — беспокойные, но весёлые и изобретательные. Например, он дружил с человеком по имени Генри Бейт. Генри имел сан священника, но решил посвятить себя публицистике. Журналист из него получился отменный — талантливый и зубастый. Со многими из тех, кого задевали его статьи, Генри Бейт дрался на дуэли. А когда решил переключиться на дела поспокойнее — музыку и сельское хозяйство, — за ним всё равно следовало прозвище «драчливый пастор». Когда Генри Бейт получил неожиданное наследство (с непременным условием, что прибавит к своей фамилии «Дадли»), он стал издавать газету Morning Post, чуть позже основал Morning Gerald. О Гейнсборо в его газетах писали только хорошее.

Еще одним другом Гейнсборо был моряк и торговый агент по имени Джеймс Кристи. Этот тоже решил взяться за совсем новое дело — начал торговать картинами с аукциона. Происходило всё в пыльных помещениях печатного склада на Пэлл Мэлл. Гейнсборо жил неподалёку и иногда забегал к другу развеяться. Обычно Кристи стоял за кафедрой с молоточком и, блистая красноречием, нахваливал очередной товар, который хотел сбыть публике. Остроумный Гейнсборо подшучивал над ним и над всей этой новой для всех ситуацией. Кристи не обижался. Очень скоро он стал просить Гейнсборо заглядывать к нему почаще: в дни его посещений продажи возрастали на треть. Секрет был прост: в лёгкой и веселой атмосфере люди легче расстаются с деньгами. Так что успех аукционного дома Christie`s начался с шуточек Гейнсборо.

Это один из самых лиричных и проникновенных пейзажей Гейнсборо и одна из последних его работ: картина была закончена за полтора года до смерти художника. Картина заслужила лестные отзывы критиков, оценивших мягкие ритмы композиции и в особенности рассеянные по небу и просвечивающие сквозь ветви деревьев облака, которые подчеркивают восхитительное очарование пейзажа.

Однажды Гейнсборо не на шутку увлёкся эйдофузиконом. Так называлась штука, которую в начале 80-х годов XVIII века сконструировал театральный художник Лоутербург. Это было что-то вроде современного проектора слайдов — с поправкой на то, что электричество заменяли свечи. Лондонцы приняли изобретение «на ура»: уж очень им нравилось смотреть, как на стене тёмной комнаты возникают в потоке света картины природы — леса и горы, грозы и закаты, наводнения и пожары. Как только Гейнсборо увидел всё это — потерял покой и сон. Мог думать только об эйдофузиконе. Немного успокоился только когда собственноручно сконструировал копию и изготовил несколько «слайдов» — вот где пригодилось его искусство пейзажиста. Особенно удачным вышел лунный пейзаж. Хороша была и гроза. Когда во время показа за окном разразилась гроза взаправдашняя, Гейнсборо полез на крышу, чтобы сравнить зрелище в природе с тем, которое нарисовал сам. И с чердака, счастливый, кричал: «Лоутербург, наш гром лучше!»

К собакам Гейнсборо относился с нежностью. Даже его первая сохранившаяся подписанная работа — это портрет бультерьера Бампера. На обороте рукой Гейнсборо написано «замечательно умный пёс». Собаки позировали Гейнсборо наравне с хозяевами и нередко выходили на холсте более симпатичными, чем их владельцы. Однако не все разделяли добрые чувства художника к «друзьям человека». В 1770-м году Гейнсборо написал портрет герцога Баклёя. На нём молодой аристократ обнимает любимую собачку. Королевское общество Эдинбурга, которому портрет был подарен, его с возмущением отвергло: это же так неприлично!

Каждый год на годовщину свадьбы Гейнсборо писал портрет своей супруги, и эта картина, вероятно, также была данью давней традиции. Этот камерный портрет жены в технике миниатюры художник написал, когда Маргарет было за пятьдесят.

Под конец жизни Гейнсборо часто ссорился со своей женой Маргарет Барр. С возрастом она становилась всё более скупой и ворчливой. Гейнсборо быстро вспыхивал, ругался. Но мириться шёл всегда первым: писал жене трогательную записку от имени своего пса Фокса. А адресовалось письмецо любимому спаниелю жены Тристраму. На Маргарет запрещённый приём действовал безотказно. Она тут же садилась сочинять ответ собаке Гейнборо: «Мой дорогой Фокс! Ты такой добрый и любящий, а я, маленькая несносная жёнка, всегда тебя огорчаю, так давай поцелуемся и не будем больше об этом вспоминать. Всегда твоя любящая Трис».

Гейнсборо умер от карциномы 2 августа 1788 года. Биограф художника Джексон утверждал, что его последние слова были: «Все мы отправимся на небо, и Ван Дейк с нами».

Похоронен на кладбище церкви Святой Анны (англ.) в Кью (англ.), расположенном на Кью-Грин (англ.). Он выразил желание быть похороненным рядом со своим другом Джошуа Кирби. Позже его жена и племянник, Дюпон Гейнсборо (англ. Gainsborough Dupont), были похоронены вместе с ним.

Цитаты взяты из книги Е.А.Некрасовой «Томас Гейнсборо»
Людмила Ладик