#связано_с_любовью

Марьяна Брай
"Связано с любовью"
"Знал бы прикуп, жил бы в Сочи"
Эх, назад бы мои годы! Вот тогда, со своим-то нынешним умом не совершила больше ошибок. Но одно дело - подумать об этом, а другое - оказаться в месте похожем на старую Англию, очнуться в теле юной особы, обрести повернутую на всю голову мать, которая хочет лишить их маленькую семью последнего, что осталось. И что теперь? А что еще? Разгребать, дорогая! Потому что там где они учились, мы преподавали!
Глава 1
«Знал бы прикуп, жил бы в Сочи» - именно эта затертая поговорка пришла мне в голову, когда вся фигня со мной и приключилась. Я, конечно, не кусала локти, не рвала волосы на голове, но не делала этого только потому, что локтей не достать, а волос очень жаль. Я могла бы подготовиться, но, как говориться…. Знал бы прикуп…
Я Анастасия Львовна Гришина, и мне в далеких девяностых было прекрасных двадцать лет. Я занималась шейпингом, курила американские сигареты, завивала волосы на резинки от носков. Красавицей я не родилась, но я сделала все возможное, чтобы ею стать. Я хотела одеваться не хуже других, кушать появившиеся и ставшие доступными деликатесы, ездить на большой белой машине, и поэтому, вертелась как волчок. Отговорка на разные «тебе бы выспаться», «побереги себя», у меня была только одна: - На том свете выспимся!
Стать девушкой криминального авторитета не мечтал на тот момент только мой дед – ветеран и я. Не потому что самодостаточная, а потому что говорить с ними было не о чем, да и ребяческая гордыня, желание сделать все своими руками и не остаться должной имели место быть.
Три точки на рынке, поездки в Турцию за товаром – особым спросом пользовались одежда, полотенца и посуда. Но и это меня не устраивало – хотелось больше и больше.
Говорить о том, что спала я в то время кратко и тревожно – ничего не говорить, к тому же, именно в этот период моей жадной до денег жизни и появился Игорек – одноклассник, которого в школе я вовсе не интересовала. А он меня? Еще как! Как и барышень нашего и двух параллельных классов. Вернулся с флота в момент, когда я привезла партию так ожидаемых всеми «лосин». Выставить на рынке я планировала их завтра, а сегодня с видом королевы всея двора вышла на променад с подругой – чуть менее удачливой в бизнесе, поскольку «Бабе место не на рынке» - так говорил ее новый друг Лёха по кличке «Кузов» – местный авторитет, которого боялись тогда даже милиционеры.
К слову, именно благодаря «Кузову» у меня не было проблем на рынке – такая вот «крыша» образовалась у меня благодаря Маринке – Лёха любил как она надувает губки и что-то просит. А я любила Маринку, потому что еще в яслях мы сидели рядом на одинаково холодных эмалированных горшках, а потом в школе менялись кофточками на «весеннем балу».
Марику привезли к кафе, как всегда, на «девятке». Шофер прошел в дымное нутро шикарного на тот момент злачного места. Позволить себе откушать там «Смирнова» или «Распутина» с мигающим на бутылке глазом, элитного салата из кальмаров могли немногие. У Маринки был телохранитель, над чем мы с ней неистово ржали. Тут и появился Игорек – синеглазая душа морей и океанов, бороздивший несметное количество воды, как он всех убеждал. Ленты по спине, форма по фигуре, гитара в руках, сигарета в уголке губ – таким он ввалился с друзьями в наше пристанище бомонда и братков, где и полагалось обитать тогдашним светским львицам.
Утром я проснулась у него. Лосины цвета «вырви глаз» свешивались с люстры, потому что все красное на люстре – к деньгам. Эта милая традиция еще тогда была завезена мною из Турции, и дома у нас не висели на осветительных приборах только трусы деда, который торжественно заявил: «не за то боролись коммунисты, чтобы их дети и внуки портки по лампочкам раскидывали». Так и жили – трусы висели незаметно от пращура, а деньги прибывали.
– Настюх, а ты ведь мне со школы нравилась, а сейчас и вовсе расцвела, – все еще пьяным голосом «лил» мне в уши Игорек, пока я, запивая анальгин водой из вазы со цветами натягивала свои лосины – рынок сегодня должен быть отменный.
– Трепи́, да я буду, – огрызнулась я, отворачиваясь, чтобы скрыть радостную физиономию – его ждали со службы человек пятнадцать, а он увел домой меня!
В общем, через пару месяцев мы справили свадебку, и, как положено, протекция Маринки и моя помогли Игорьку попасть в лоно группировки Лёхи Кузова. Через год мы купили квартиру, а потом и машину – образцовая семья новой версии страны.
Детей мы долго не планировали – Игорь предложил пожить для себя, но к двухтысячному, понимая, что перешагнула тридцатник, я загундосила о наследниках. Игорь дал добро, потому что и на ноги встали, и вроде как, созрели для материнства и отцовства – у нас и заводик свой был по деревообработке и изготовлению мебели, и мои друзья в администрации. А у нас с Маринкой уже не точки на рынке, а пара салонов красоты и бутики с одеждой. Лёха Кузов, Царствие ему небесное, к тому времени, как большинство таких же, успокоился на кладбище. Маринка не долго горевала – часики то тикают! Вышла замуж за ректора хорошего института, родила двоих детей. Я сама предложила вместе держать бизнес – девка привыкла к роскоши, вот и пусть продолжает жить богемой.
Когда врач сказал, что дело во мне, я не поверила, скрыла от мужа и полетела в Израиль – там врачи совсем другого порядка. Но там подтвердили, что уже поздно, вот если бы в двадцать обратилась – можно было бы изменить ситуацию, но теперь все – мамой мне не быть. Ревела белугой день и ночь, домой возвращаться не хотела.
– Стена плача скоро переедет в эту гостиницу, дорогая, потому что столько слез Израиль не видел даже там. Харэ, Настасья, не будь этой стеной, жизнь продолжается, – успокаивала прилетевшая Маринка. – Выносить может и другая женщина – денег хватит – я узнала.
– Марин, тебе легко говорить, у тебя свои родные дети, оба из тебя родились, а мне какую-то бабу чужую советуешь. Да понимаю я все, летим домой, надо Игорю рассказать.
– Не торопись рассказывать, пока с мыслью этой свыкнешься, там и Игорек согласится. Куда он без тебя? Все связи его от тебя и от меня – побоится он все потерять, да и с тобой уже сколько пудов соли съели, гулял, да, но ведь даже слова об уходе не сказал, и не пытался.
К моему сорокалетию Игорь уже знал о проблеме, молчал тогда три дня, но к юбилею вошел утром в спальню с цветами:
– Настюх, ну, не вышло, так не вышло. Я тебя понимаю, что не хочешь от другой бабы ребенка, я бы тоже, наверно, не смог… – улегшись за мою спину и обняв крепко, прошептал муж. У меня отлегло от сердца. Продолжили жить дальше.
Я открыла сеть спортзалов, где пропадала часами – стареть и толстеть не хотелось, только вот, и для души что-то требовалось. Посмеялись с Маринкой, посмеялись, что тяга к земле образуется после сорока, да и купила я за городом хороший новый дом – оциллиндрованный брус, терраса, балкон, газон от забора до забора, банька. Я занялась йогой и бегом, а еще, завела аж трех собак. Так незаметно время потянулось к полтиннику, но я и сама знала, что больше, чем на сорок два не выгляжу. А еще, начала присматривать детишек из детских домов – хотела взять сразу брата и сестру, и как оказалось, таких было много!
В один из вечеров, когда осталась в доме одна, вспомнила о своем увлечении школьном – пледы с помпонами из сложно намотанных на гвоздики ниток. Мама работала на заводе по производству пряжи, и дома этого добра тогда было навалом, а когда в начале девяностых ею начали платить зарплату, я и вышла на рынок с такими вот новинками в мире нищей моды. Именно с этих пледов и детских ковриков и начался мой бизнес на рынке.
Утром я прыгнула в свою Тойоту и рванула в ближайший магазин. Накупила полный багажник клубков, бруски, гвозди, шуруповерт и острые ножницы, чтобы вернувшись, сразу мастерить рамку – станок. Подъехали к дому вместе с Игорем. Ему удавалось жить за городом только в выходные. Последние десять лет он старался работать больше – говорил, для того, чтобы я могла пожить в тишине. Я занималась бухгалтерией и встречами с важными людьми, потому что так и оставалась хозяйкой нашей фирмы, которую заработала своими руками и ногами.
Мое анахаретство и занятость мужа меня не беспокоили – мне здесь было хорошо – камин, мои собаки, цветы под окном, речка за домом, лес полный грибов и ягод, намечающиеся дети, а он чувствовал себя мужчиной и кормильцем. Устала я за свою молодость, а здесь сон был таким крепким и полноценным!
– Это ты что строить принялась, женушка? – удивленно помогал мне вынуть покупки из багажника Игорь.
– Это для души, Игорёшь, для вечеров. Включу сериальчик, и буду мотать.
– Это хорошо, когда бабе есть что мотать, она не мотает мужу нервы, – как всегда, по-доброму пошутил и красиво засмеялся Игорь. Он знал, что обидеть меня – сначала надо три раза пообедать. Мы прекрасно провели выходные – в моем сердце крепла уверенность, что все у нас хорошо и деток мы вырастим чужих – успеют стать своими. Маринкины уже взрослые сын и дочь приезжают к нам на праздники и просто так – навестить. Мы с Игорем были крестными обоим. Я составила бумаги о наследстве, где мой дом и весь бизнес переходит компаньонке, знала, что Маринкина Наташка умничка, и никогда дом не продаст – выросла практически здесь, да и тянет сюда больше всего ее. Одно время Маринка даже ревновала, что дочь пропадает все выходные у меня.
Я хотела своих детей, и сразу, как только все оформим, заберем их, пообвыкнемся, тогда и им наследство оформится, а пока… Пока у меня была только Наташка – наша общая с Мариной дочка.
«Вы с дядей Игорем можете не беспокоиться, тёть Настя, потому что вы нам как вторые родители» - отвечала Наташка, когда я пугала ее, что заботиться придется о четырех родителях.
Игорь ушел в работу с головой – появлялся дома только в выходные, а иногда вообще - ночевать в воскресенье. Я знала, как выросла наша компания, знала, что мы догнали и перегнали всех производителей мебели в регионе, что вышли уже на заграничный рынок. Все мои просьбы «придержать коней» и пожить спокойно для себя он пропускал мимо ушей, отвечая, что «либо бежать, либо лежать». Я тоже так считала, и знала, что в бизнесе останавливаться нельзя. Я не хотела принижать его самооценку, но на деле, он был лишь исполнительным директором, и решать ему ничего не нужно. Проводит все время на работе и это повышает его чувство собственной значимости? Ну и ладно, лишь бы ноги в тепле, да не болел.
Новый салон фитнеса и йоги я собралась открыть осенью, и сейчас мои помощники подбирали мне этаж в новостройках – туда заезжают молодые семьи, и, если зайти в новый район первыми, ты так и останешься единственным спортзалом навсегда.
Я нехотя отложила немного недоработанный белый плед из чистой шерсти, который готовила мужу в подарок – он прекрасно дополнит кресло качалку, что я недавно купила и решила установить на террасе. Представляю, как он будет доволен, и как долго будет смеяться – он начал курить трубку несколько лет назад, и будет выглядеть с ней в этом кресле и с пледом как Шерлок Холмс.
Пришлось ехать самой, потому что помещение, что мы присмотрели для фитнеса было спорным, а эти вопросы решала я лично. Благо, выходной, пробок в этом направлении мало, и долетела я до «Паруса» - так назывался жилой комплекс, минут за двадцать. Дольше мне делали макияж и маникюр на дому – я не позволяла себе выйти из дома без полного антуража – привычка, оставшаяся с девяностых.
Место было просто прекрасным: хорошее расположение, близость к лесу и озеру, дорогие квартиры, а это значило, что переедут сюда только обеспеченные семьи. Хозяин помещения пригласил меня в кафе, что уже работало несколько недель. В зале сидела семья, несколько парочек и бабушка с внуками. Уютно, чисто, бариста приятный – я сразу отметила, что достаток в кафе точно будет – выбрали хороший семейный формат.
– Анастасия Львовна, я не хочу продавать помещение, а только сдать в аренду на пару лет, – вкрадчиво щебетал современный бизнесмен – молодой, зализанный. Заказал смузи из сельдерея и моркови, часто употреблял английские словечки не к месту. Я понимала, что он хочет: дождаться, когда бизнес раскрутится, место прикормится, квартал заселится, а потом самому открыть здесь то же самое, только с перламутровыми пуговицами.
– Яков Сергеич, вы же понимаете, что два года – время на выход в ноль, а значит, мне не особо выгодно соглашаться. Пять лет – минимум! И потом вы можете здесь открывать свою станцию по накачиванию жоп, и я понимаю всю вашу схему. Как и остальные арендаторы, так что - решайте, сюда зайдет топовый фитнес зал или абы кто, – я отвернулась от него, зная, что мой вариант - лучший.
За чистым стеклом была детская площадка. Удивительных форм и цветов горки и карусели, красивые клумбы и цветники, счастливые дети. Выходной день, дома еще не полностью заселены, но людей много. Я цепким взглядом рассматривала публику – ребятки, что нашли здесь помещение не обманули – люди тут не бедные.
Дети постарше носятся по беговым дорожкам, играют с собаками, маленькие в песочницах в окружении мам – наседок. Малышка в легкой розовой шапочке с голубыми глазами не рассчитала своих сил, и упала, перешагивая обрамление песочницы. Губы надула, закричала. Подбежала мама – лет тридцати, может чуть больше, а за ней и папа, или это дедушка? Седоват, но одет в молодёжное.
– Папа, я хочу на ручки, мне больно, – кричала малышка. Мужчина взял ее на руки и повернулся к кафе.
– Игорь? – шепнула я, потом резко встала, но быстро сообразив, села обратно.
– Что вы сказали? – переспросил сидящий рядом арендодатель Яша.
– Уйдите с глаз моих. Ваше время вышло. Теперь все переговоры только со мной, и только по телефону, – резко и грубо шикнула на него я.
– Да что вы себе позволяете… – начал было Яша, но я сделала такое лицо, что его словно сдуло ветром. Не знают они времен того самого бизнеса, а оно было именно с таким лицом!
Я безотрывно смотрела на детскую площадку, где мой Игорь утешал малышку лет трех, а ему помогала женщина лет тридцати. Здесь же стоял мальчик лет восьми – десяти.
– Полина, ну, прекрати, ты же принцесса! – браво засмеялся он, прижав к себе девочку, ткнулся ей в шею и выдохнул, от чего та залилась смехом. – Сын, держи сестру, идемте в кафе, и закажем мороженое. Вам здесь нравится? – он опустил ее на землю, и обратился к сыну.
– Да, только вот ребят моих здесь нет, пап, – дулся парнишка.
– Будут и новые друзья, главное – самому быть настоящим мужчиной, – очень педагогично, терпеливо и с любовью объяснял ему Игорь. Мой Игорь, мой муж, который согласился не иметь детей, который пел мне песни под гитару в единственный выходной день, когда приезжал ночевать в дом. Игорь, для которого я как дура связала плед, купила качалку, а на нем сейчас одежда, которую носят двадцатилетние. Игорь не противился взять детей из детского дома, в редкие выходные мы вместе смотрели на сайте фото, обсуждали, договорились, что возьмем десятилетних – двенадцатилетних, и сможем их воспитать.
– Боже, а ты ведь и не состарился, ты подтянут, ты счастлив, – шептала я, словно разговаривая с ним. Благо жалюзи были чуть прикрыты, и меня он точно не видел. – Игорь, как так? Как теперь мне жить?
У меня что-то оборвалось внутри. Мне казалось, что я лечу в пропасть, и уже вижу камни, на которые мне предстоит рухнуть, но кадр слишком долго длится. И я наслаждаюсь этой своей болью, разглядывая счастливые лица мужа, женщины с красивыми завитками волос, точеным телом и чуть полноватыми, но стройными ногами. Я смотрю на этих детей, что безоговорочно похожи на мужа, и туманом накрывает мое сознание.
Глава 2
Как только они подошли к двери кафе, я подскочила, и торопливо пошла в женскую уборную. Я знала, что Игорь перед едой пойдет в мужскую – он никогда не садился за стол, не помыв руки на два раза. Хре́нов хирург -– шутя обзывала я его, когда он заворачивал рукава рубашки выше локтя, и тщательно намыливал каждый палец.
Быстро плеснула в лицо водой, не задумываясь о том, что весь макияж сейчас потечет, и я превращусь в клоуна. Вода охладила горящие веки и губы. Вошла женщина с малышкой. Мне так хотелось постоять там, рядом с ними еще несколько минут, рассмотреть ее, увидеть в ней изъяны, услышать ее неженственный голос, заметить, что она груба с дочкой – мне хотелось, чтобы она была недостойна его… Чтобы она была хуже меня…
Она улыбнулась мне приятной улыбкой, красивым и нежным голосом предложила помощь, увидев мое лицо, но я выскочила из туалета, а потом и из кафе за несколько секунд до того, как из уборной вышел мой муж с ее… с их сыном. Завернула за угол, трясущимися руками открыла дверь машины, залезла в пахнущее «диор» нутро моего железного коня и впала в ступор. Она была хороша, молода, добра и внимательна. Его женщина была матерью его детей – это было самое главное. Она его женщина в полном смысле этого слова. Она мать! Мать!
Я не курила лет пятнадцать, но в этот момент вспомнила, что в «бардачке» валяются забытые Маришкой сигареты, потянулась, достала пачку, на автомате включила прикуриватель. Фильтр, зажатый между зубами знакомо скрипнул, прикуриватель отщелкнулся. Я поднесла его красную горячую спираль к сигарете и с наслаждением затянулась. Дым в первые секунды ожег горло, но потом резко ударил в голову. Легкость пробиралась к сознанию так же осторожно, как страх – как жить дальше?
– Вот так, Настя, вот и пожили для себя, вот и порешали все мирным путем, - я сама услышала свои слова, словно говорил человек, сидящий рядом. Голова заболела как-то в одну секунду – видимо, поднялось давление.
– Марин, ты недоступна, но как прослушаешь, приезжай ко мне, а, – наговаривала я сообщение в телефоне. – Оказалось, Игорь обманывал меня – у него женщина и двое взрослых детей. Приезжай, – я посмотрела, на свои сообщения, и не дождавшись уведомления, что они доставлены, повернула ключ зажигания.
Я вырулила из квартала на трассу и рванула в центр города – решение у меня созрело мгновенно. Это сейчас я думала о том, что нужно было поехать в гостиницу, вызвать Маринку и тихо все решить. А тогда я ехала к нотариусу – весь мой бизнес, что лишил меня юности и сна должна получить только Наташка. Активы Игоря невелики, но позволят ему не прозябать, позволят жить скромно и по любви, растить детей, а вечерами смотреть сериалы, а не новые квартиры за мои деньги. Видеть его в своем доме я не могла и не хотела.
Нотариус – тоже человек, и за хорошие деньги вышел на работу в выходной, и сделал все документы быстро. Теперь всеми счетами могла распоряжаться только я, а после того, как меня не станет, дай Бог, не скоро, Наташка. А то у него и времени то нет со мной побыть в выходные, а вот квартиры покупать и гулять с ней – есть. Обида прожигала в сознании огромную дыру.
Очередной звонок Марине так и не прошел, я, понимая, что делаю что-то совершенно глупое, записала ей очередное сообщение:
– Марин, я приняла решение, и хочу, чтобы ты его не оспаривала со мной. Я оставила Игорю его активы, все остальное оставила Наташке. Только вот, знаешь, я видела этих детей, и я признаю часть своей вины… Возможно, я помогу детям, когда пойдут учиться, а если меня не будет уже, то Наташка. Просто потому, что дети не виноваты. Приезжай ко мне, и еще раз прошу – эту тему мы не оспариваем, - я нажала «отправить», но уведомления о прочтении так и не появилось. Видимо они поехали в лес на прогулку.
Закончив все дела, я заторопилась домой. Вырулила на трассу, и старалась не представлять, как он обнимает ее, целует, как всю неделю ложится с ней спать, как обнимает и целует перед сном детей, как они завтракают вместе. В голову лезли мысли о том, что единственный день со мной он скучает о них, или вовсе – испытывает отвращение. Голова болела уже невыносимо – боль переместилась от висков к затылку. Рукой в сумке нащупала эналаприл и спазмалгон – снизить давление и снять спазм сосудов.
– Давай, Настюха, держись, там, где они учились, мы преподавали. Неужели и этого не вывезем? Из бо́льшего дерьма находили выход. Я больше никогда не буду «Стеной плача»! – зло хохотнула я, запила таблетки водой из бутылки, завинтила ее и пошла на обгон – фура тащилась передо мной вот уже десять минут, а мне надо было быстро – закрыть ворота, сменить код на замках, смыть с себя косметику, надеть свой любимый халат, лечь на диван и обнять собак.
Завтра Игорь не сможет попасть в дом, а в понедельник обнаружит, что он просто исполнительный директор с достаточно хорошей зарплатой. Останется ли он работать на меня? Лучше, если нет.
Бутылка воды не легла в подстаканник, а бухнулась под ноги, но опускать голову было нельзя – надо успеть – впереди встречка, и водитель уже «моргает» дальним светом. Нет, не успею, лучше вернуться в свой ряд.
Ногу на тормоз, а педаль просто застыла, я давлю сильнее, но она стоит в одном положении, и машина летит на скорости сто тридцать километров. Встречке некуда деться, я вижу испуганные глаза молодой пары в этой машине, и поймав только одну свою мысль в долю секунды, что эта чертова бутылка часто падала, но ни разу не закатывалась под тормоз, резко поворачиваю руль влево.
Тяжелый «Ленд Крузер» ломает ограждение, я лечу вниз, и вижу те самые камни, но сейчас они складываются в моих глазах в камни «Стены плача». Я приближаюсь к ним как в слоу-моушн1 - это слово я узнала от Маринкиной Наташки – она снимает документальное кино. Я улыбаюсь. Ловлю себя на том, что слишком много мыслей я успела обдумать, и вижу теперь не только камни, а уже бумажки, свернутые в трубочки, и засунутые между камней известной всем стены. Их, как и я оставляют там люди с самым заветным желанием. Последней мыслью было: «если есть Стена плача, значит где-то есть Стена смеха». И все гаснет.
Дым и пыль, поднятые автомобилем, что упал с высоты пятиэтажного дома поднимается вверх до разломанного ограждения, поднимается в небо. Люди, остановившиеся на трассе, смотрят вниз, кто-то уже бежит по склону чуть дальше места падения. А в сумочке красивого изумрудного цвета запела Нина Симон – это звонила Марина, но я этого уже не слышала…
---------------------------------------------------------------------------
– Марин, мне кажется так поступать нельзя, - выйдя сразу за Мариной, которую под руку держала Наташка, начал осторожно Игорь. Для самых близких поминки Наташка устроила в доме Насти – хотела, чтобы люди собрались там, где ее второй маме было хорошо.
– Что нельзя, Игорь? Тебе не понравились поминки? По-моему, все было очень хорошо. И люди собрались близкие, и вспомнили о ней хорошо, - голос женщины дрожал, она поправила черный платок, что вместе с полным отсутствием косметики неузнаваемо менял ее лицо. Марина, казалось, постарела лет на пять.
– Я знаю нотариуса, к которому обращалась Настя, - он закурил, и тяжело выдохнув, поднял глаза на Марину. Та смотрела на него немигающим, тяжелым взглядом. – Она все оставила Наташе…
– Да, и я согласна с ее решением, извини, но… Я не могу тебе помочь сейчас ни в чем.
– Я хочу опротестовать наследование, - слова давались ему легко – он давно ничего и не у кого не просил.
– Это твое право, но хочу сказать, чтобы ты не тратил силы и время… Она сделала дарственную, а все активы по фирме, как и право на владение оформлены так, что комар носа не поточит. Я, наверно, не стала бы и вовсе сейчас говорить с тобой об этом, потому что это страшное горе для меня и моих детей, что считали ее своей второй матерью, да и в последние годы Наташка с ней жила, а не ты.
– Вы хотели все загрести под себя? – он бросил окурок, голос его дрожал.
– Нет, Игорь. Мы хотели, чтобы она была счастлива. А сейчас, прошу тебя, уходи. Этот дом больше не твой. Если хочешь забрать свои вещи, прошу, я готова даже сейчас помочь тебе в сборах, но сделай так, чтобы мы больше не пересеклись.
– А компания? А завод? Кто будет управлять ими? – сейчас он не выглядел уже тем холеным мужчиной, что мог позволить себе если не все, то многое. – Я должен остаться на своем месте, как минимум…
– Дядя Игорь, я не против, но директора я уже сменила, на неделе мы начнем проверку, и если я увижу, что ты и там умудрялся обманывать маму Настю, то ты не просто не останешься на месте, ты сядешь. Это я так, просто, чтобы принял решение – оставаться или уходить. Уйдешь сразу – не буду мешать устроиться в другое место. У тебя хороший послужной, - неожиданно для Игоря Наташа описала все, в чем просто не могла разбираться, и он опешил, поскольку думал, что эта молодая женщина – несерьезная, творческая натура, не склонная к анализу, да и вообще, «золотая молодежь».
– Вот так вы значит со мной? За все годы, что я искренен был с вами?
– С Настей надо было быть искренним, Игорь. Я виновата лишь в том, что в тот день, когда ей нужна была моя помощь, нужно было услышать мое «я сейчас приеду», уехала в загородный клуб, выключив телефон. А самое обидное – я включила его совсем чуть-чуть опоздав. Я все знаю, Игорь. Я не хочу слушать ее сообщение снова, но я отправлю тебе его. Чтобы ты понял причину ее аварии. Может тогда у тебя не останется вопросов к ней… И к нам.
– Какое сообщение? – он присел на красивую кованную скамью перед домом. На ней все еще лежала большая оранжевая подушка, на которой сидела Настя, пока собаки гуляли рано утром.
– Она видела тебя в тот день с твоей семьей, - коротко и зло ответила Марина.
Он наклонился вперед – ему трудно стало дышать. Все крутилось перед глазами, и казалось, еще вчера все было хорошо: бизнес, дом, отдых где захочешь, новая машина хоть каждый год, дорогие рестораны, квартира, что оформлена на Вику…
– Дядя Игорь, она просила помочь детям, но только тогда, когда они вырастут, когда будут совершеннолетними. Чтобы ни вы, ни ваша новая жена не использовали их на свое усмотрение. Я готова открыть счет, и он пригодится им для учебы. Думаю, это честно, - присев рядом на скамью, сказала Наташа. Игорь смотрел на девушку, и удивлялся – она ведь никто Насте, а похожа на нее даже тем, как улыбается. Откуда все это? Почему он раньше не замечал этого? Потому что она и правда, проводила с ней больше времени?
– Если вам станет легче, мать моих детей отказалась от меня… - он сглотнул, достал из пачки новую сигарету и щелкнул зажигалкой. – Я рассказал ей о том, что остался ни с чем… Я думал она любит меня.
– Те, кто тебя любили – мы и Настя, но без нее, и после причины ее смерти, эта любовь к тебе отрубило, Игорь. И больше того, мне неприятно видеть сейчас тебя, а не ее. За последний месяц ты три дня был дома. Я это знаю точно. А Наташка может на пальцах пересчитать воскресенья, которые Настя ждала тебя домой, наготовив супов и пирогов. Наташа приезжала в пятницу после работы, и была у нее до утра воскресенья, если ты звонил и говорил, что едешь, и до понедельника если ты говорил, что не сможешь. Так что, мне тебя совсем не жаль, потому что твоя любимая женщина не умерла. Она отказалась от тебя. Умерла наша любимая женщина, - Марина поставила точку в разговоре отвернувшись, и направившись к дому.
– То есть, я остался на «полянке»?
– Да, Игорь, козлы очень любят полянки. Хотя, позволь тебе напомнить о твоей квартире, где ты так любил оставаться, чтобы работать не покладая рук, - не оборачиваясь, ответила Марина и вошла в дом. Собаки, что сидели возле Наташки, забежали домой вместе с ней.
– Наташ, ну хоть ты пойми меня – я остаюсь ни с чем, - он чувствовал, как в груди растет пустота и наполняется болью и страхом.
– Если вдруг из-за меня погибнет мой любимый муж… может быть тогда? Но, не думаю, дядя Игорь, потому что мы говорим друг другу правду. Он никогда не встретит меня с моей второй семьей. Знаешь почему? Потому что я не шкура, которая живет из-за благ. А ты оказался шкурой, - Наташа встала со скамьи, обняла себя руками, чтобы согреться, или может, чтобы не растерять той злости, что кипела, глядя на этого человека.
– Наташк, да ты ж не дрянь, чтобы бросить меня одного в беде, а? – он сказал это почти шепотом, но она услышала. Остановилась и не оборачиваясь, ответила:
– Я – нет, а вот ты – да. Иди, отец сейчас выйдет. Лучше тебе уже уехать.
Игорь вызвал такси, но вспомнил, что с карты оплатить нельзя. В приложении отметил оплату наличными, вышел за ворота и посмотрел на дом. Он не хотел его, он хотел жить в городе – жизнь там кипит ключом, город живет даже ночью, и в этом ритме он чувствовал себя молодым, активным. Он хотел, чтобы ему завидовали, чтобы ему подражали, а не вот этого вот загородного благолепия с сидением в старческом кресле-качалке.
Машина приехала через час. Он уже начал мерзнуть – ночь выдалась прохладной.
– Командир, дай телефона позвонить, а? с бабой поругался – трубку не берет, - по-свойски хлопнул по плечу водителя, и тот передал ему улыбнувшись поюзанный самсунг.
- Держи, брат, не беспокойся особо, купи ей цветы, шоколад, и все наладится, - подбадривал его таксист.
– Да я ей квартиру трехкомнатную в новостройке купил… Обставил. А она меня как собаку – за дверь.
– Сильно провинился то? Другая баба?
– Она – другая баба… - вдруг стало невыносимо холодно и пусто – словно выключили свет во всем мире, будто погасли звезды, и нет вокруг даже эха. Водитель говорил что-то, смеялся, а Игорь понял, что не хочет звонить Вике.
– Давай на Никольское, - неожиданно наклонившись вперед, перебил он парня, что рассказывал уже о своих дрязгах с женой.
– Проспект?
– Кладбище, командир. На кладбище.
– Ты чего, свихнулся? Ночью?
– Да, сейчас. Я один там хочу побыть, без людей.
– Ну ты это… Может утром, слышишь? А кто умер –то?
– Жена. Из-за меня. У тебя выпить нет?
– Нет, мужик, нет у меня в машине. Может в магазин тебя завезти? – беспокойный тон выдал в водителе, что он его там и оставит – у магазина.
– Нет, вези к северному входу, - больше Игорь не сказал ни слова, и вышел, расплатившись, у северных ворот Никольского кладбища.
– Вызывай еще раз, я стоять не буду, сам понимаешь – деньги нужны.
– Да, езжай, спасибо.
Казалось, даже автомобиль выдохнул, простившись с пассажиром. Когда огни от машины пропали в темноте, и он оказался здесь, под фонарем, освещавшим вход совсем один, он подумал, что чувствовала Настя, когда увидела его там? Она плакала? Рядом не было Марины… Он опустил голову и побрел по главной аллее. Здесь недалеко – всего минут пять ходьбы…
Фото на кресте – ее день рождения, куда он опоздал аж на четыре часа. Она никогда не трезвонила каждые десять минут, она просто верила ему, она доверяла ему. Те дети, которых она показывала на сайте приюта его совсем не беспокоили, а она была одинока и несчастна – она постоянно была одна. Если бы не Наташка…
– Насть, прости меня, я прошу, а сам понимаю – не простил бы за такое никогда. Пришло время нам поменяться местами. Теперь я остаюсь один, и нет мне места больше ни среди наших друзей, ни с моими детьми. Я надеюсь на одно – есть этот самый Рай, только и там мы с тобой не встретимся – у меня не будет ключей от него.
Он сел на лавку, опустил голову на сложенные на коленях руки, и наблюдал за тем, как пустота внутри захватывает все больше и больше.
В себя его привел звук от сообщения в вацапе. Вика! Он трясущимися руками открывал сообщение, надеясь на то, что все наладится, все обязательно наладится.
«Я видела в обзоре ее аварию, Игорь. Я вспомнила - видела ее тогда, в кафе. Она плакала в туалете. Она погибла, узнав о нас! Ты врал мне столько лет! Я нашла номер ее племянницы, ну или крестницы. Наташи. Она рассказала о том, как она мечтала иметь детей. Ты врал, что она просто не хотела их, и жила исключительно для себя! Она жила для тебя! Больше не пиши мне, и не звони. Детей, если соберешься стать им отцом, будешь видеть по минимуму. Я никогда не смогу отмолить того, что мы сделали!»
--------------------------------------------------------------------------
Боль, с которой невозможно дышать, врывается в сознание, и я не могу сдержать крика. Я сама слышу свой визг, но крупица мысли доносит до меня – я жива, я не разбилась! Грудь, мышцы, ребра, легкие – все охватывает нестерпимым огнем, и я понимаю, что от крика и глубокого вдоха будет еще хуже. Ребра. У меня сломаны ребра. Губ касается что-то холодное, и в рот льется жидкость, которую я жадно глотаю. Сознание мутнеет, я засыпаю, или проваливаюсь в забытье? Снова приходит темнота.
Яркий свет бьет по закрытым векам, заставляет зажмуриться. Невозможно открыть глаза, потому что боль в голове нарастает. Давление? Нужно выпить таблетку, но для этого нужно разлепить веки. Пытаюсь поднести руку к лицу и тело пронизывает боль.
– Ай, да что же это такое? – шепчу я, и все же открываю глаза – солнце и правда, бьет прямо в окно. Закрываю глаза, лежу несколько минут. Запах – вот что мне не нравится – запах свечей, как в церкви, никогда не могла выстоять службу с бабушкой, что водила меня на всенощную. Кружилась голова, тошнило, и могла потерять сознания от нехватки воздуха и этого запаха – ладан и дым от свечей.
– Эй, кто-нибудь здесь есть? – стараюсь говорить я как можно громче, но голос выходит писклявым, детским. – Эй, люди! – уже кричу я, но голос не меняется.
– Рузи, не вертись, милая, – голос женщины меня напугал – я не знала ее. Может это больница? Да, точно, я упала с дороги на машине. А боль в груди – перелом. Это медсестра, или может быть это санитарка.
– Где я? – голос никак не удавался, и пищала я как котенок.
– Дома, дома, матушка отошла на службу – вся церковь молится за тебя, вот видишь, ты и очнулась, – понесла какую-то чушь женщина. Я с трудом отвернула голову от окна и снова открыла глаза – передо мной сидела светлая девушка в легком платье, похожем на вафельное полотенце, только серое, а вот воротничок был белоснежным, как и косынка, завязанная назад.
– Ты кто? И о какой матушке ты мне говоришь? Видимо о той, к которой тебя отправят, когда узнают какую дичь ты здесь несешь! – зная, что с персоналом надо посерьезнее, старательно вывела я, но в сочетании с писклявым голосом, вылетающим из моего горла, слова возымели совершенно не тот эффект, коего я ожидала.
– Я не понимаю тебя, Рузи. Если ты не будешь слушаться, я встану и уйду отсюда! – сменив тон на более грубый ответила женщина. – Я Морти – ваша служанка, и твоя матушка не платит мне уже два месяца, так что, дай мне убраться здесь пока ее нет, и уйти туда, где деньги за работу дают ежедневно!
– Почему ты называешь меня Рузи? – переспросила я, понимая, что это все – лютая фигня, и сейчас лучше дождаться врача. Но взгляд соскакивает с ее полного, в веснушках лица и перемещается на стену и дверь. Облезлая штукатурка, картина в рамке, где изображены незнакомые люди в странных одеждах, поднимаю глаза на потолок – деревянные балки, покрашенные черной краской. Головой крутить сложно, но я поворачиваю голову ровно и смотрю в ноги – за кроватью столик на красивых резных ножках – когда-то он был чистым и дорогим, это сразу видно – ручная работа, а сейчас весь залит воском от свечей.
– Морти, прошу тебя, открой окно и погаси все эти свечи – мне нечем дышать, – меня пугал мой голос.
– Матушка не одобрит, да и ты сама – понимаешь, что просишь? У тебя ж кроме писания и молитв при свечах и дел-то никогда не было?
– Молитв? Прошу, позови врача. Может Маринка уже приехала, посмотри в приемном, прошу тебя.
– Крепко тебя приложили то видать. – испуганно, но уже снизив голос сказала женщина, что называла себя Морти.
Солнце зашло за тучу, и картина за окном, стала новым открытием для меня – окно и крыша дома напротив мне были видны как свои руки. Между домами было метра два, не больше.
Зрение у меня было не очень, и после сорока я начала носить очки, а потом перешла на линзы. Я моргнула, смежила сильнее веки, поняла, что линз нет. Привычно закатила глаз, превозмогая боль поднесла руку к лицу и попыталась снять линзу – удостоверилась, что линз на мне нет. Черепицу на крыше я могла разглядеть невооруженным взглядом. Черепица! Да! Не ондулин, так похожий на нее, и даже не дорогущая черепица из лиственницы, а именно черепки, сложенные друг на друга. Глиняные, кое где побитые, но те самые из книжек со сказками Ганса Христиана Андерсена.
– Я под наркотой в больнице, и мне снится Оле Лукойе, мать его подери, но почему именно эта фигня, а не что-то более приятное? Почему не Куба, почему хотя бы не мой дом, а самая тупая сказка из всех, что существует? – прошептала я и принялась рассматривать дом напротив более внимательно.
– Рузи, прошу, не пугай меня. Ты никогда такое не говорила. Вы хоть и не платили мне давно, но ты всегда была доброй девочкой. Если твоя мать услышит это, она вызовет церковников, и они будут водой изгонять из тебя дьявола, – искренне напуганная Морти встала и сложив руки на груди, словно обнимая себя, смотрела на меня как на что-то страшное.
– Рузи? А Настя? Имя Настя, Анастасия, оно вам ни о чем не говорит? – аккуратно спросила я.
– Рузи… – женщина аккуратно покачала головой и испуганно бросилась к двери.
– Хренузи, идиотка! Да кто ты, черт подери, такая? Где я и что с моим голосом? – кричала я вдогонку своим смешным фальцетом. И тут подумала – а может у меня трубка в трахее, и поэтому голос такой? Движения руки снова принесли боль, но я дотянулась до шеи. На ней ничего не было, только кости, выпирающие из кожи. Провела рукой ниже – ключицы острые как камни, тощая грудь.
Я почувствовала, как расширяются мои глаза. Поднесла ладони к лицу – это не мои руки. С трудом отдернула одеяло – на серой постели лежало тело девчонки в длинной рубахе и ноги как у олененка Бэмби.
– Это не я! – вырвалось само из горла. И голос не мой, и тело тоже, – прошептала я, и тут мне стало страшно по-настоящему. Шизофрения? Или все же наркотики? А может я в коме? Потрогала грудь – больно. Двигать плечами больно, дышать глубоко – нестерпимо больно.
– У меня сломаны ребра! – выпалила я, и услышав снова этот голосок, добавила: - у нее! Нет, это невозможно, Господи, ну пусть уже придет кто-то адекватный и все разъяснит… И тут я вспомнила Игоря, его женщину, ту голубоглазую девочку, и мальчишку, смотрящего на него с нескрываемой любовью.
– Черт бы вас всех подрал, дорогие вы мои, черт бы вас подрал! – почти прокричала я и кто-то охнул справа. Я так же с трудом повернула голову. Там стоял еще один персонаж моего личного сумасшествия – женщина лет пятидесяти, полная и неухоженная: кое-как причесанные волосы накрыты шалью, что должна была, вероятно, красиво струиться по плечам, но на деле висела как паутина, в которую она влетела головой, синее платье прямого кроя с чуть расклешённым подолом, кирпичного цвета жилетка, подбитая мехом, который может раньше и выглядел достойно, но сейчас был похож на мокрую кошку. Но самое неприятное – ее лицо! Глаза ее были вытаращены на меня так, будто я продала ее почку и печень.
– Что ты говоришь? Имя Сатаны в нашем доме не произносили не разу, кто научил тебя этому? – заурчала она нараспев, от чего мне стало еще страшнее. Бог вернул тебя к жизни, и сейчас тебе надо молиться еще усерднее, нежели раньше. Кто в тебя вселился? – она, похоже, реально верила в заселение чего-то кроме глистов в человеческое тело.
Так, Настя, разберемся потом, а пока будем улыбаться и махать – решила я, и улыбнулась. На помощь пришла Морти:
– Госпожа Лаура, она еще не отошла от того питья, что дал доктор. Он сказал, что может видеть небывалое, – прошептала Морти, стоящая за спиной этой страшной бабы. – Ваша дочь никогда бы не посмела призывать его, называя его имя. Она набожная и такого чистого душой ребенка не видел еще свет. А то, что лошадь Епископа рванула, так это не из-за нее, а из-за мышей.
Еписком, лошади, мыши, да еще и я – дочь этой припадочной, – думала я. Да, наркотики мне поставили забористые. Выживу – книгу напишу. Только вот странно – чувствовать боль под препаратами. Лучше помолчу, иначе не выходя из комы меня в этой самой коме убьют в процессе изгнания дьявола из тощего тала. Отнеси Господь. Я закрыла глаза и постаралась отстраниться. Голоса начали удаляться, и я забылась тревожным сном.
Маринка приехала с детьми, Игорь с трубкой в кресле, а Маринкин муж обещает, что обязательно закажет ему шапку как у Шерлока. Мы все смеемся, запах от готовящегося в казане плова просто сводит с ума, становится густым и ароматным, а потом невыносимо душным. Я начинаю хватать воздух и просыпаюсь – в комнате стоит дым – мы горим? Я пытаюсь кричать, но так в легкие попадает еще больше дыма.
Глава 3
Я всматриваюсь, и вижу женщину, что ходит по комнате с тарелкой, на которой дымит и потрескивает ветка с иголками. Боже, она хочет меня убить? Через боль я переваливаюсь на бок, опускаю голову ниже кровати, и руки неожиданно нащупывают таз с водой. В нем тряпка. Я вынимаю ее из воды и чуть сдавив в ладони, отжимаю, прикладываю к лицу – так легче, хоть и болит теперь все тело, но дышать легче.
– Я не могу дышать, откройте окно, – с трудом смогла сказать я, и женщина, похоже, услышала меня и остановилась. Подошла к постели и присела на край.
– Рузи, доченька, я не отдам тебя дьяволу. Бог с нами, и он защитит нас, – прошептала она, наклонилась, видимо, в попытке поцеловать, но передумала – больше никак я не могла объяснить этот ее жест. После она встала и резко вышла из комнаты, продолжая бубнить слова молитвы.
Я боялась боли, что сковывала каждый раз, когда я двигалась. Я снова перевалилась на бок. Болело в правом подреберье. Аккуратно стащила ноги на пол, стараясь не напрягать правую сторону встала на колени на боку. Боль исчезла. Значит, правый бок. Вспомнила, что надо перетянуть грудную клетку, иначе так и не смогу дышать, но сейчас важно было открыть окно – легкие уже горели огнем и слезились глаза, а эта сколопендра еще и двери закрыла.
Благо, окно совсем рядом с кроватью. Один шаг, который дался мне сложно, но вот я уже опираюсь о подоконник. В наклоне вперед намного легче, значит, все же, одно или два правых ребра. Но какого черта это тело? Я понимаю, что я Настя, что мой муж – козел, хоть и выглядит как идеальный муж Игорь, я знаю, что я разбилась в машине, когда уезжала от того идеального рекламного ролика, в котором мой муж играет роль отца семейства.
А вдруг я сплю? Я дома, и все это мне снится. Скоро Степан – мой большой и теплый пес лизнет меня в лицо, и я проснусь, поругаю его, что так рано встал, но открою ему двери, и за ним побегут Баська и Прошка, а сама сварю кофе и выйду на террасу. Там еще теплые утра, хоть и попахивает уже началом осени. А вечером приедет Игорь, и я расскажу ему о своем сне. А он рассмеется своей белозубой улыбкой – особенно его рассмешит то, что одет он в моем сне как молодящийся дурак.
Но я слишком хорошо чувствую боль в правом боку, слишком сильно пахнет дымом, и слишком уж ровно все повторяется: эта баба – набожная сумасшедшая, меня называют одним и тем же именем, боль реальная, ситуации во сне не перескакивают, как это обычно бывает. Это точно не сон! Это какая-то дичь.
Я дернула створку, и она со скрипом отворилась. Глубоко вдохнув чистый ночной воздух, чуть разбавленный цветочными ароматами, я потянулась к постели, пытаясь нащупать то самое полотенце, которым закрывала лицо. Оно лежало на краю. Отвернувшись обратно к окну, я опустила локти на подоконник и принялась выжимать узкую и длинную полосу – эту я точно смогу обмотать два раза вокруг грудной клетки и завязать. Простыня для этого не годится – слишком уж жесткая и большая.
Обернула концы вокруг своего… ну, относительно своего тела, но пока я решила считать его своим, иначе, и свихнуться не долго. Старательно втянула живот, которого в этом туловище, похоже, не было априори, и завязала на груди узел. Теперь я могла дышать и даже чуть распрямилась. Протопала к столу и потушила свечи. Столик напоминал стол в церкви во время Пасхи – горело не менее сорока свечей. Тетенька, ты точно того, - подумала я в сторону двери, за которой продолжались песнопения.
Вернувшись к окну, я осмотрелась – двухэтажный дом, напротив такой же, как, впрочем, и вся улица. Дома каменные, или же просто вместо облицовки использован «плитняк». В свете луны камень отсвечивает белым.
– Святоша Рузи выжила, смотрите, ребята, – раздалось с улицы, и я, присмотревшись, увидела внизу пятерых пацанов лет десяти. Один из них указывал пальцем на меня. Снова то самое имя. Значит, я Рузи. И у меня остался только один вариант – я умерла, и родилась в другом теле, но если учесть, что попала во взрослое тело, а не новорожденное, его прежняя хозяйка умерла? Не, фигня какая – то.
Я аккуратно вернулась в постель. Взяла кружку, стоящую на прикроватном столике и жадно выпила половину. Влажная тряпка промочила сорочку, но то, что она теперь охлаждала больное место очень радовало. Я легла и укрылась одеялом – с улицы тянуло прохладой, но одеяло было теплым, хоть и тяжелым как камень. Я легла на бок и накрывшись с головой провалилась в сон.
Проснулась от чувства голода. Повязка не давала глубоко вдохнуть, но благодаря этому я больше не чувствовала той острой боли. В комнату вошла Морти и увидев раскрытое окно, свела брови:
– Рузи, ты сама вставала, или его раскрыло ветром?
– Сама. Ночью эта… мать ее… матушка жгла здесь что-то, и мне нечем было дышать. Морти, а у нас есть что-нибудь поесть?
– Да, девочка, я сварила кашу, и собиралась проверить – не спишь ли ты. Вижу, что ты уже лучше себя чувствуешь, значит, мне не придется оставаться здесь до вечера – ты и сама управишься.
– А… матушка… она на работе? – мне нужно было знать где эта странная женщина, которая называла меня своим ребенком, но в то же время, чуть не задушила ночью дымом.
– На работе? Ты что, с ума сошла? Твоя матушка в руках окромя свечи и ложки ничего не держала. Вышивает правда, но ни одной законченной работы ее я не видела, – хохотнула Морти но тут же моментально осеклась.
– Не бойся, она мне тоже не нравится, и я ее даже боюсь, – решила я успокоить женщину. – Морти, только не говори ей, что я спрашиваю тебя, но мне нужно кое-что знать.
– Если что плохое – ответа не дождешься, а доброе отвечу, – насторожилась светловолосая барышня, что нравилась мне все больше.
– Я не помню, как я здесь оказалась, и как жила раньше. Что со мной случилось, кто я?
– Неужто, прямо вот ничего?
– Вообще ничего не помню, расскажи мне хоть самую малость, и иди, я скажу матушке, что ты до вечера сидела со мной. А где она, коли не работает? На что мы живем?
– Она в церкви каждый день, только вот и утра бы хватило, но она думает, что чем дольше стоит с молитвой, тем безгрешнее будет ее душа. А на что живете… Так муж ее – твой отец был купцом. Она сразу после его смерти отнесла отложенное им серебро в церковь, а вам оставила несколько десятков серебряных. Они все и закончились. Теперь ей из церкви дают каши да хлеба, вот она сама там поест, а тебе раз в день приносит.
– Много серебра-то отдала? – до меня начинало доходить что тут вообще происходит.
– Дак, в руках не унести. Сундук-то на телеге отвозили, – с болью, словно отдали ее деньги, ответила Морти. – Пока батюшка ваш жив был, хорошо жили, он ее в узде держал, все сам, все сам, она знай только с рассветом вставать да песни петь.
– Понятно. Значит, мы нищие…
– Так и есть, Рузи, скорее всего она и домик ваш церкви отдаст, да в монастырь вас обеих приберет. Только я тебя вовсе не узнаю – как подменили, вроде.
– Я совсем ничего не помню, только не говори ей, мне выздороветь надо, на ноги встать. Дай мне еды, и расскажи пожалуйста про то как жили, что я умела.
Морти кивнула и вышла из комнаты. Судя по скрипу, там была лестница на первый этаж. Потом тишина, и снова скрип – поднимается обратно. Я встала как ночью, и подошла к окну. Проехала телега, за ней легкая бричка, или как назывались эти телеги для людей, что-то вроде облегченной кареты? Да ну? Лошади в упряжи, дети с голыми задницами, платья в пол, зонтики эти дурацкие от солнца. Мне моментально вспомнилась картинка «Портрет незнакомки». Прошли три женщины с воротничками как у Морти, потом два мужика в сюртуках, или это плащи такие… на головах кепки, ноги в сапогах.
Морти вошла с подносом, на котором дымилась миска с кашей и большая кружка с чем-то ароматным.
– Это какао? – с надеждой спросила я.
– Нет, на какао даже у меня денег не хватает. Это кофе на молоке! С гордостью заявила она, но я была рада сейчас всему, и в первую очередь потянулась к кружке. И правда, кофейный напиток, как давали в детском садике или школе. На молоке с сахаром и чуточкой ванили. Каша рисовая на молоке, с маслом. Все как у меня дома, только вот на улице все очень странно, да и дома тоже. И тело у меня чужое, а так… да… все просто отлично, прямо вот всегда бы так и жила… Да, это сарказм, но сейчас ныть – самый плохой вариант.
Морти отошла к окну, и рассказывала оттуда, видимо, не хотела смущать меня взглядом пока я ем. Не плохая и не глупая женщина, эта Морти, да еще и работает бесплатно!
– Матушка ваша всем говорит, что Бог ее среди всех выделил и дал святое дитя. Все сначала смеялись, а потом поняли – ее капеллан давно начал обрабатывать – как понял, что отец долго не протянет. Знал, старый лис, что тот денег оставляет. Только вот отец ваш этого не предусмотрел, а так бы мог жалованье положить ей на каждый месяц, жили бы себе тихохонько. А сейчас вот на улице окажетесь, или в монастыре.
– А мне сколько лет? – я снова откинула одеяло – перед глазами торчали коленки – «бульонки» – тощие ноги, и огромные, в сравнении с голенью колени. Это ж надо было так вляпаться – в тело подростка. И что мне прикажете делать, уважаемая судьба? Ожидать переходного возраста, снова бороться с системой? Не, я не осилю второй раз.
– Пятнадцать, можно бы уже и замуж, только вот, ни приданого ни роду от вас, да и не каждый поверит, что с головой у вас все в порядке, – с жалостью продолжала Морти.
– Значит, мать готовит нас для монастыря… А я могу не идти туда? – я поставила поднос на постель и повернулась к Морти. Та сидела не шевелясь, с широко раскрытыми глазами.
– Ну, отец, поди и мне долю оставил. Так?
– Должно быть, – задумчиво сузила глаза Морти.
– Это значит, мать не сможет отдать дом церкви, понимаешь? Можешь узнать? Есть в доме какие документы или что тут нужно, чтобы дом передать?
– Есть, есть, деточка, сейчас я всю корзину принесу, и ты сама глянь, я-то ведь не грамотная, а ты и книгу с песнопеньями ангельскими читала, и молитвы Единому Богу и его детям.
– Кому песни? – тут мне стало еще страшнее.
– Единому Богу нашему… и его детям.
– Отцу и Сыну, и Святому духу?
– Нет, ты чего это. У нас Единый Бог и его Дети, которых он изгнал из Рая, а потом вернул, и сейчас Он и трое его детей правят миром. Ты ж сама мне все рассказывала, да еще и подробно. Видать, и правда, задело твою голову.
– А что со мной случилось то?
– Епископ приезжал в Лефат, вы с матерью и бросились его встречать, да хотели поближе подойти, да приложиться к руке его, а тут у него лошадь понесла, карету в сторону, вот тебя и пришибло. Думали не выживешь.
– Куда приезжал говоришь Епископ?
– В Лефат. Так город наш зовется.
– А год сейчас какой?
– Сто раз по двести и еще пять.
– А страна какая?
– Сторона?
– Ну, город наш где находится?
– У большого озера за железной горой… – начала было Морти.
– У шкафа, на пороге, где в Нарнию дороги? – начинала закипать я.
– Нет. Это Биртания.
– Ну, отлично. Нарния значит где-то недалеко, думаю, – стараясь не скатиться в истерику, шутила я, чем вгоняла Морти в ужас. – Я шучу, Морти. А сейчас, можешь идти, только будь добра, Морти, покажи мне туалет, и принеси горячего чая.
– Туалет в коридоре. Тут еще матушкина спальня и молельная комната. А внизу кухня и гостиная. Ну, и прихожая небольшая есть. Не заблудишься, только вот, пожалуй, не надо тебе пока спускаться.
– И так, значит, мы купцы. Без рода, без денег, но с Богом, которого купили за сундук серебра. А в нагрузку у меня ударенная пыльным мешком матушка. Это как раньше – к конфетам «Метелица» и тушенке всегда полагался салат из морской капусты. Отличное место и перспективное время, – бурчала я себе под нос, пробираясь к туалету. – Бир… Тания. Да, у Бога плохое воображение, раз он не может придумать мирам разные названия, мог бы хоть как создатель Икея – рандомно выбирать буквы и получать новые слова. Сейчас я точно была уверена, что это не розыгрыш, но надежда оставалась.
Как бы средне я не училась в школе, но уверена на тысячу процентов, что нет такой веры, такой страны и такого города. По географии у меня была тройка, но я точно знала, что Волга впадает в Каспийское море, что Гулаг – это не архипелаг, и что нет в мире города с названием Лефат.
Входная дверь хлопнула. Морти ушла, оставив на моей кровати корзину с документами. Как и обещала. Понимает, что девочка в опасности с этой ехидной. Как дожила до пубертата – тайна, покрытая мраком.
Ну что же, хоть одно осталось неизменным – мы снова купцы, а из хорошего… У меня новое тело. Да, тощее и цвета весеннего неба, но, как говорится, были бы кости, а мясо наро́стим. Самое главное – я, возможно, смогу стать мамой! Хоть бы! Хоть бы не проснуться завтра парализованной в больнице с белыми стенами, и лицом Игоря надо мной…
Глава 4
Я вернулась в постель после ухода Морти, нашла в корзине бумагу, в которой было прописано следующее: «Владелец дома 46 на Мортимер-роу Барнабар Элистер – купец, завещал все свое имущество, кое находится по этому адресу своей супруге Лауре Элистер и дочери Розалин Элистер в равных долях».
Дальше были детали и описание состояния, в котором не был учтен сундук с серебряными монетами. Эх, мамка, мамка, ума у тебя как у канарейки, а все туда же – в первую очередь к сундукам с деньгами, прижала бы свою тощую задницу, и молилась тихонько дома, прямо вот, сидя на сундуке и молилась бы, так нет, обязательно надо людям показать, как Бога любишь. А капеллан шустрый, гляжу. Без лоха и жизнь плоха. Сидит поди сейчас вместо нас на этом сундуке и Бога с его детьми благодарит. Вот с чем еще надо разобраться – что это за вера такая!
Я спрятала корзинку под кровать, а бумагу на дом запрятала в туалете – щель над окном была не видна за шторой, и свернув достаточно свежий документ гармошкой, буквально, отремонтировала дыру. Чистота и тепло мою родительницу вообще не беспокоят. Так что, бумага там в полной безопасности. Быстрее бы на ноги встать, а там хоть осмотреться – что за место, что за люди. Но, видать, и хорошие люди есть, раз эта Морти бесплатно возле меня крутится. Хотя… пока надо быть со всеми как с врагами.
Заснула я моментально – слишком много движений сделала за утро, но обещала себе ежедневно ходить, так как помню что врач говорил Игорю, когда тот руку сломал – ходить, двигаться, выполнять легкую работу – быстрее придешь в норму. Проснулась от запаха свечей в полной темноте. Ну, хоть какая-то стабильность. Надеюсь, она новых мероприятий не задумает, а то не доживу до заживления ребер. Делала вид, что сплю, а как она ушла, снова открыла настежь окно. Есть хотелось страшно.
Морти говорила, что мать приносит мне еду. Это та самая еда, что утром приносила Морти, или есть еще какая-то еда? Организм растущего олененка просил пищи. Но спускаться по лестнице я еще опасалась. Выпила холодный, но сладкий чай, принесенный Морти в прикуску с зачерствевшим хлебом. Урчать в животе перестало. Легла, укуталась и заснула с мыслью «Чем быстрее утро, тем быстрее завтрак».
– Каши сегодня матушка не оставила, пришлось мне вернуться домой, дома взять тебе немного, а то ведь прозрачная почти, – с жалостью говорила Морти. Я проснулась и посмотрела в окно – было пасмурно.
– Отчего же ты тогда из дома носишь. Денег тебе не платит, сама еды не оставляет. Помоги мне спуститься вниз, проверим что есть в кухне. Мне эти твои три ложки – мертвому припарка - до обеда кое-как перебиться, а вечером желудок уже со мной человеческим голосом начинает разговаривать.
– Кто с вами разговаривает?
– Дед Пихто, иди вниз, Морти, и чай завари. Достань все, что есть. Я в туалет, а потом крикну тебя – встретишь на лестнице.
– Хорошо, хозяйка, – спокойно ответила Марти. Не нашла я в ней второго дна, слишком проста она для того, чтобы притворяться. Просто добрая, вон, и еды принесла. Выйдя из туалета, я жадно набросилась на кашу и хлеб, оставленные женщиной на столике. И правда, мало этого.
– Морти, я иду, подстрахуй меня на лестнице, крикнула я вниз.
– Чего сделать? – переспросила появившаяся внизу светлая голова.
– Поднимись, поддержи меня, а то мало-ли, рухну, так еще и головой ударюсь.
– Так может, стукнитесь, да и вспомните все заново?
– Чего-то мне не больно хочется все вспоминать, Морти. Пусть так останется.
– Да, и мне кажется вы на нормальную стали походить, а то свечи да песни, песни да свечи, свечи да…
– Хватит, я поняла, – перебила я Морти. – Не знаешь где у матушки остатки денег хранятся?
– Нет, что ты. У ней документы-то взяла не боясь, потому что ужо не берет их пару месяцев – считай с того времени как получила наследство. Положила туда бумагу и так не вынимала больше корзину. А где хранит деньги я не знаю.
Кухня поражала своей плитой – большой, чугунной, она занимала половину всего помещения. Топилась она по всей видимости, дровами. Никаких труб я не увидела. Газ еще не провели, или вовсе не открыли. Это ж надо! Плита на дровах!
Мы с Морти достали из-за занавески, за которой обнаружились полки, три мешочка. В одном рис, во втором пшено, а в третьем - сухари.
– Отлично. Пару дней я теперь точно не умру, а там придется молитвами, – прошептала я себе под нос, осматривая кухню: стол, стена с полками за шторкой и та самая печка типа очага, с трубой, уходящей в потолок. Внизу печурка под дрова, сверху плита. Круги открываются – можно и на открытом огне, а можно на железных кругах кашеварить, только вот у нас сейчас дилемма – рис или пшено? Больше нам переживать вообще не о чем.
– Разводи костер, Морти, будем варить кашу «Дружба». Других рецептов из этого набора продуктов я не знаю. Молока бы еще, но у нас тяжелая судьба, нищета и малахольная мать. Ладно, надо наварить еды, потом думать.
– Хозяйка, я кашу такую не знаю. Дров принесу, воды. Огонь разожгу. А там вы сами только, боюсь не справлюсь.
– Конечно не справишься, это же надо сколько мозга, чтобы две крупы вместе сварить. Это только специально обученные люди могут, – ответила я ей в след и засмеялась от звука своего голоса. Моя злая ирония никак не вязалась с этим ангельским голоском.
Кое-как расходившись, я сварила кашу, прибрала остатки крупы в пустую миску, накрыла крышкой, чтобы, упаси Бог, не полакомились мыши – мне сейчас каждая крошка дорога.
Матушка явилась как всегда – когда уже стемнело. Если первые дни я не могла дотянуть, и засыпала, то сегодня я решила встретить ее внизу – уж больно хорошо было у разогретой печи, да после большой миски каши.
– Бог наш видит святую душу и пригревает ее своим взором, – с порога завела шарманку Лаура – мать моего нового тела.
– Видит, видит, матушка, только согревает меня каша в желудке, да очаг, что Морти разожгла. А вот те люди, которым ты наследство спровадила, теперь сами согреваются, а мы голодом чаще, – ответила я женщине. Она начала было снимать платок, но, видимо, очумев от моих слов, замерла с открытым ртом.
– Чего встала как вкопанная? Где ужин мой? Ты опекунша моя, судя по всему, так чего же дитя не кормишь, вон, мослы одни – откуда ни посмотри, – оголила я свои колени. Она уставилась на них.
– Святость в лишениях, а ты, коли неблагодарная, и забыла, что наш священник говорит, пора в церковь идти, и слова свои замаливать, – зашипела Лаура.
– Ладно, скажи, ты ела чего сегодня? – я поняла, что перегнула палку, и решила придержать «коней».
– Завтраки и обеды в церкви бесплатны для истово верующих…
– А для их детей как же? Я еще хожу еле, ты думала, что мне силы нужны? Хоть бы кусок хлеба принесла, – пробурчала я себе под нос, и аккуратно встав, направилась к лестнице – то еще испытание, скажу я вам.
– Иди, иди, и думай о словах своих, может Бог и простит тебя! – уже громко кричала она мне в след. Я вошла в комнату и воткнула в дверную ручку, роль которой выполняла штука, похожая на скобу, палку от метлы, что принесла снизу, вернее, я опиралась о нее на лестнице. Нечего тут дымить.
– А сейчас, детка, ложимся и спим – сон наше единственное лекарство, потому что он бесплатный, – сказала я себе, улыбнулась, и залезла под одеяло – каша приятно тяжелела в желудке. Долго думала о том, что не похоже, чтобы здесь было хоть что-то отдаленно похожее на социальную защиту. Быстрее бы встать на ноги, чтобы осмотреться. Еще нужно придумать что здесь делать, да и есть ли у меня вообще, права. С этими мыслями и заснула.
Еще пару дней приходила Морти, и мы вместе варили кашу – она приносила молоко и немного хлеба. Морти рассказывала о городе, чем он живет, кто здесь главный, какие праздники в городе самые важные, с какими соседями лучше и вовсе не вступать в диалог. Вечером перед приходом матери я запиралась и просто засыпала – уставала от самых простых дел страшно.
Через неделю я проснулась, и поняла, что могу дышать полной грудью – боль была тупой, и такой далекой, что походила больше на рассказ о ней, а не саму боль.
– Сегодня на городской площади будет рынок, а еще, говорят, что будут представления и даже силачи, – рассказывала Морти, отваривая мне два принесенных с собою яйца.
– Морти, слушай, а сколько тебе лет?
– Тридцать три, – удивленно ответила она.
– И у тебя двое детей? Муж?
– Да, они с матерью мужа остаются дома, пока я хожу. Никто не знает, что я вам помогаю, иначе не отпустили бы ни за что, а мне тебя жаль – ты на мою старшую дочь очень похожа, да и годами вы почти вровень – ты на год ее постарше.
– Во сколько же ты вышла замуж?
– В пятнадцать, – удивленно ответила Морти.
– Значит, думаешь, и мне пора?
– Пора, только я же говорила – не возьмет тебя никто.
– Твоя правда, набор костей, метр кожи и голубые озорные глаза, – решила я пошутить.
– Не голубые, а зеленые, – серьезно ответила Морти. – Тебе лучше говорить, что тебе тринадцать, а то засмеют.
– Зеленые глаза? Слушай, а почему у нас дома зеркала нет? Ты знаешь, что такое зеркало?
– Конечно, я ж не из провала!
– Из чего?
– Из провала – это место такое у нас на окраине – там шахта была, она осыпалась, а кое-какие деревянные своды остались, там зимой нищие живут. Вот у них только зеркала дома нет.
– А еще у нас… Мда, чот вообще грустно все. А ты мне можешь принести зеркало?
– Твоя мать считает, что зеркала для зла, она на ощупь причесывается.
– Да я уже поняла, что мне сказочно повезло родиться у этой женщины. Так что там с зеркалом?
– Давай тебя помоем – воду я уже грею, аж два ведра, – указала она на очаг. Причешу тебя, и на улицу выйдем. Дочка моя тоже на ярмарку придет, а мы по дороге в витрину посмотрим. Ты себя раньше только в ней и видела.
– Я совсем страшная? – вздохнув, спросила я.
– Не совсем, а если кормить, то красавицей станешь – у тебя и глаза отцовы, и волосы. И мозги, вроде, тоже его теперь.
– Ладно, поправиться – это нам как два пальца…
– С такой матерью, да еще в монастыре… Не советую мечтать, – перебила меня Морти, поняв, что я хотела сказать. Для меня, всю свою жизнь, борющуюся с лишними кило, ощущать себя дистрофиком было ново – я могла сесть на табурет, рядом поставить на него стопу, а колено в этот момент прижималось к груди. Вернее, к месту, где она должна быть. Ощущения новые и от этого просто дикие. А еще, на табурете сидеть было больно – кости упирались в дерево.
– Ладно, Морти, раньше времени не надо меня оговаривать, решила мыть, иди и мой, – прервала я беседу и тихонько, по привычке, начала подниматься наверх.
Небольшая сидячая ванна занимала угол в туалете. Морти принесла туда два ведра воды, что согрелись на очаге, потом разбавила холодной, заставила меня раздеться и залезть в воду. Кожа, сразу, как я разделась, стала похожей на голубую пупырышную курицу, что покупала моя настоящая мать в восьмидесятых. Так вот почему они были такими – их долго не кормили, а потом ощипывали еще до смерти, они моментально замерзали и умирали от своего же вида. Я засмеялась, чем страшно напугала Морти.
– Я подумала, что на курицу похожа, – решила я успокоить ее, показав ей мурашки на бедре.
– Ты видела курицу? – она так удивилась, что даже перестала поливать меня водой. Словно я заявила, что видела динозавра.
– А ты нет?
– Я видела, а вот ты… Священники запрещают ее есть тем, кто в церковь ходит. Даже твой отец никак не мог уговорить мать, и кормить тебя мясом. Сам он ел в харчевне.
– Мне во сне приснилась курица. Может когда-то на рынке видела, вот и запомнила, - ответила я, а в голове пронеслось: «Вот ты ж не мать, а ехидна».
– Может быть, - вроде, успокоилась Морти и начала расплетать мне волосы. К слову, эти две косы средней толщины были хорошего медного оттенка – такой не получишь ни одной краской.
– А тут без кос ходить нельзя? – уточнила я.
– Можно, только твои волосы потом не причешешь, если под дождь попадешь.
Продолжить чтение на Литнет https://litnet.com/reader/svyazano-s-lyubovyu-b365094?c=3801338&p=3