Помолчали. Слышны были ходики, и как цербает бабуля ложкой по дну кастрюли - варит поросятам на утро. - Чернички не хошь с молочком? Дед нам с тобой принес, а я и запамятовала. Знает, что люблю я. - Давай, - но видя, что отвлекает бабулю от дел, Оля взялась сама, - наведу я, баб. Сколько тебе? - Да немножко. А ты не жалей, наберёт ещё дед. Не спится ему с ранья-то, вот и ходит, меня подкармливает. Скоро малину понесет. А я ругаюсь - вон дни какие прохладные. Чернику с молоком давить не стали, бабушка любила так. Оля гостила у бабули часто, предпочтения ее знала. - А я решила, о ком писать буду. - Решила? Так чего ж... - баба Маня слабо махнула рукой, - раз решила, так и пиши. Про кого решила-то? - она подцепила чернику ложкой, сунула в рот, и опять направилась к плите. - О вас с дедом напишу, о вашей любви. Бабуля обернулась, улыбка сошла с ее лица. - О ко-ом? - отвернулась хмурая, как обиделась. - С ума сошла девка! Народ смешить... - проворчала. А Ольгу, и правда, терзали ещё сомнения. Она, студентка - будущая журналистка, должна была написать курсовую о святой, бесконечной и чистой любви. Она подбирала афоризмы и эпитеты, она сочиняла речевые обороты. Перебрала кучу вариантов, а потом вдруг поняла, что наилучший из них - тут, в этом самом доме ее любимых бабушки и деда. - Баб, почему смешить-то?! Ассоль и Грей встретились, да и все. Что там дальше, поди - узнай. Маргарита с Мастером в иной мир ушли. Прикинь: Мастер после пережитого в психиатрической клинике, и Маргарита после - от сердечного приступа. Ну, а как кончили Ромео с Джульеттой или Анна Каренина, к примеру, ты знаешь. А вы с дедом вместе долгие годы. И дети у вас, и внуки, и любовь все эти годы. Разве нет? - Нет, конечно. Это в книжках - любовь. А в жизни-то... - бабуля замялась, - ... и нету никакой любви! - Уж прям нету? Неужели вообще не было? - С дедом-то? Ох... Поначалу-то приглянулся, конечно. Я его на станции приметила, нас туда погнали зерно разгружать. А жарища была, мы в пыли все, платье к телу липнет. А он от колонки идёт, рубаху на ходу надевает, тело мокрое, чуб... Вот и приметила. - И он тебя, да? - Да какое там! - бабуля пошла в чуланчик, взяла что-то своё. - Како-ое! Нас, баб и девок, толпа целая. Потные все копошимся там в вагонах. Да и я соплюшкой ещё была: мала, худа. Кто на меня глянет? - А когда ж глянул? - Когда... Когда к тётке Липе мы его на себе притащили. Дрались они. А мы с Любой Дерюгиной и идём. Ох, крик мы подняли, разбежались все. А он лежит: чи живой, чи нет. Потом очнулся вроде, вот мы его на себе в ближайший дом и притянули. Отлежался там у Липы, а я ж... Переживала, да и перед тёткой неловко - притянули заботушку. Там я была, рядом. Вот он потом ко мне и пришел. А я ж с бабкой жила, говорит: - Гляжу я на тебя, Маша. И чего тебе сиротой маяться? Переходи к нам с матерью, я не обижу. Вместе-то лучше. Хочешь, так и бабку свою бери. Собрала я узелок, да и пошла. Бабка не захотела идти, перекрестила меня да отправила. А я иду, если б видел кто, пла-ачу. Страшно так, а вроде и идти хочется. Кому ж замуж-то не охота? А я говорю, маленькая была, невзрачная, недомерок, в общем, и приданого - платок цветастый да юбка дарёная. Думаю: иди, девка, пока зовут. - А свадьба? Баб, а свадьбы что ли не было? - Да какая свадьба! Говорю же: чё про нас писать, не по-людски у нас все. Но жить начали нормально. Мать у него хорошая, сразу полюбила меня. В дом, шаркая разутыми уж ногами, зашёл дед. - Охохонюшки! Таки дела. Там под доской-то сгнило все, чистил. Бабушка забегала вокруг него: лила на руки, совала мыло, велела снимать рубаху. - Зачем? Зачем сам-то? Говорила ж... Витьку б позвали. А теперь спотел вон, переодеваться пошли, - дед утирался, а бабушка причитала, - Ольга-то чего удумала, смотри-ка. Говорит - про вашу с дедом любовь напишу. А ума сошла, девка. Уж не знают, чего и писать-то. Дед посмотрел на внучку осуждающе, покачал головой - с супружницей был согласен. Он ушел переодеваться и отдыхать, а Ольга с бабой Маней беседу продолжили. Прошли бабуля с дедом обычный путь деревенской семьи: дом построили, троих детей воспитали, внуков растить помогали, работали, держали и продолжают держать немалое хозяйство. Брак официальный зарегистрировали, когда первого сына Маша родила. - Так, как не любовь -то, баб? Ты его спасла, считай. Может, и убили б... - Да ну, брось! Парни-то тогда часто дрались. Хотя было, прибили однажды одного у нас из Николаевки. - Ну вот! - Так ведь и он меня спас, было дело. - Тебя? Это когда ж? - Так вторым, Сенькой, я беременная была. Ну, дядей Арсением твоим. А мы дом строили. И вроде было ещё время-то у меня в запасе. Но мы в лугах были в этот день, на сенокосе. Видать, там понаклонялася. А домой вернулись - давай бетон на фундамент заливать. Я помогаю, знамо дело. Новый дом уж больно хотелось мне. Вот и прихватило - села, а встать не могу. Так и схватил меня под коленки в охапку, к Петьке Задорнову за телегой со мною побежал. А его и дома нет. Так он к фельдшерице на руках меня до Филина нес. Я ору, а он молчит и тащит. - Донес? - Так его Петька нагнал на телеге, сказали ему. Там, в телеге, и родила. Из комнаты вышел дед. - Ты чего у форточки-то села! Знобко ведь, - подошёл и согнал бабку с табурета у окна, прикрыл форточку. - Опять прострелит, насидишься! - Дед, так ты роды принимал? - Лучше б и не принимал. Потом, когда она мать твою рожала, извелся весь. Как вспомню... - Да-а, я ему кричу, пуповину вяжи, а он белый весь, за телегу держится, того и гляди дитя уронит. Сама уж управлялась. - Сама... ага... сама... Я тебя успокаивал да тужиться заставлял, а ты орала, как оглашенная, на весь лес. Сама она... как же... - Вот. А вы говорите, не любовь! - вставила Ольга. - Это ж... Это у кого ещё муж у жены роды принимал? А? - Да какая любовь? Люди прочтут - ухохочутся, - спорил дед. - Нашла тоже - любовь! Ты, мать, ей всё расскажи. Не утаивай. Может, поймет тогда. Жизнь - штука сложная, - вдруг предложил он. Бабушка махнула рукой, подхватила спицы, уселась, завела петлю, делала вид, что занята очень. - Перестань! Она ж дитя ещё... Чё позориться-то? - Да какое дитя? У тебя уж Сашка был в ее годы. Расскажи-расскажи... - Ба-а? - протянула Ольга, но бабушка лишь махнула недовязанным носком, нахмурилась. Ольга перевела глаза на деда. - Разбегалися мы. Было дело, - кивнул он. - Расходились? - Да не расходились, - не выдержала бабуля, - хоть уж и к тому дело шло. Дед вышел. Видать, что стыдно было за тот свой поступок ему до сих пор. - Расскажу уж. Мальчишки уж подросли у нас. Нормально вроде все. Сашке уж шестнадцать стукнуло. А тут... - бабуля наклонилась, перетянула нить, застучала спицами. Видать, нелегки те воспоминания. - Докладают мне по весне как-то: муженёк на станции к другой бабенке бегает. А я знаю её, она на станции работала одно время. Красивая, дородная, грудь колесом, коса с кулак. Не мне, пигалице, чета. А я, понимаешь, первое чего - Саньку, сына, вспомнила: заметила, что глаза прячет, вроде как - сказать чего мне хочет, а боится. Сразу поняла - знал малец. Может, и Сенька знал, но он-то поменьше, не понимает ещё, а Сашка... И так обидно мне стало: домой пришла, чемодан и мешок ему набрала, на крыльцо выставила. Жду, трясуся. Он пришел, понял все. Вроде как объясняться начал, а я слышать его не могу, говорю: - Не меня, сынов позоришь! Уходи к ней, не позорь! - Ушел? - Уше-ол... К матери. Раз пришел домой, два. Не пускаю и не разговариваю. Он потом говорил, что и не думал, что сердце у меня такое железное. Там-то он кончил все, а обратно вернуть меня долго не мог. Она посмотрела за окно: - Чем-то долго он там, раздетый-то, – сощурилась, приглядываясь. - Запил он тогда крепко. Мама Зоя приходила, плакала, просила: пропадает, говорит, сын. А я... - бабушка вздохнула. - И жалко было. Он во двор придет, с мальчишками возится, за хозяйством смотрит, а я и головой не веду 0 не могу простить. А сама закроюсь в чулане после - сижу-у, слезы ручьями. А зимой пьяный пришел как-то, лег под калиткой и уснул. Снегом его припорошило. В общем, с Сашкой домой его притащили. Смотрю на Саньку, а он ревет - отца жалко. Ну, уж и я заревела. А он потом рассказывает: проснулся, дома, опять глаза закрыл, думал - снится, так хотелось, чтоб сон этот подольше длился. - Простила, значит? - Да ну. Разе прощается такое? Ну, потом мы вот мать твою Танечку и родили. Нам уж под сорок было. Сгладилось все, как другой виток, - она улыбнулась тому давнему, мелькнувшему в памяти, потом вздохнула, - свекровушку мою схоронили, хорошая женщина была. А потом заболела и я. О бабушкиной болезни Оля знала. Онкология по части женской, да ещё и не на первой стадии, была замечена. И мама не раз рассказывала, как сдалась бабуля, приготовилась помирать, как боролся за нее дед, поднимал, таскал по врачам, взвалил на себя все хозяйство, пока лечили ее. А потом уговорил - ехать в Москву, оперироваться. - Не хотела я, рукой махала. Врачиха тогда так и сказала - поздно, мол, чего рыпаться. А вот - живу. Бабушка посмотрела в окно: - Чего он там опять? И куртку не надел. Настудится! Поди, что ль, домой кликни его, куртку возьми. Волнуюсь... Ольга вскочила на ноги, на лице - улыбка: - Баб, так что? Нету любви никакой? - Почему? Есть, наверное. В кино больше-то, да в книжках твоих. Вот и пиши о том. - А в жизни? - А в жизни... Да не знаю, може и есть где, только не у нас, - бабушка держала в руках дедову куртку. - А что ж у вас-то тогда? - Так почем мне знать. Это вы, молодые, в любовях уж этих разбирайтесь. А нам-то чего? - она подтолкнула Ольгу. - Ступай, ступай, а то куртку-то не надел, стервец, застынет. Ступай... Натали Павлинова #жизненныеистории