дочку в церковь, причащает, подаёт батюшке записочки.

В общем, портит ребенка своим отсталым мировоззрением.
Конечно, скоро она дочку заберёт и всё исправит. Скоро, но не сейчас …
– Эх, заберу тебя, уедем с тобой на море, Зая моя! А там знаешь, какие закаты? Там закаты –алые, там восходы – млечные, вечера – кромешные, наши встречи – вечные…, – декламировала она, обнимая Зою.
Они сидели во дворе, обнесенном частоколом, по которому бродили куры. Дом, хоть и был срублен из толстых лиственничных бревен, осел и перекосился: нижние венцы его ушли в землю, середина крыши провисла.
Рядом стояла большая бочка для воды, вода мутная жёлтая текла в бочку с крыши.
– А вода там солёооная, Зайка. Да… И чистая, не то что ваша тут, – она опустила пальцы в бочку, покачала головой и вздохнула, – Заберу. Только погоди чуток. Дай мне время.
Никого роднее, красивее и дороже мамы у Зойки не было. Бабку она тоже любила, но она была уже старая, некрасивая и совсем не такая, как мама.
Мама и пахла по-особому. Какими-то неведомыми цветами. И Зое всегда казалось, что эти цветы непременно растут возле моря. Возле того моря, к которому скоро поедут они с мамой.
– Бабуль, а мы с мамой к морю скоро поедем. А там вода солёооная и чистая, не то что у нас тут, – хвастала Зойка, когда мать уехала.
– Пое-едете. Конечно, поедете, – баба Кира вздыхала, смотрела в окно, – Тольки картоху-то доедай, доедай, а то и силенок-то не станет. До моря-то далече ведь. А у матери яще дел полно, дай ей времячко…
Зоя лет до пяти не понимала, что такое – поэтеска. Так маму называла бабушка. Но в один из приездов мама Рая привезла тоненькую книжицу. Сказала, что это она ее написала. Зоя поняла это буквально. После отъезда матери, она, вытерев грязные ручонки о штаны, осторожно взяла книжку, рассматривала буквы и восхищалась – как можно было так красиво и так ровно написать все эти буквы.
Она брала тетрадку, пыталась, как мама, нарисовать в нее ровные мелкие буковки, которых она ещё и не знала.
– Чаво ты тут? – бабуля к вечеру валилась с ног, а внучке не спалось, – Та подишь ты! Вона как красиво у тебя выходит!
– Нет. У мамы лучше, – сердилась Зоя.
– Ну так ведь, она уж выросла, поэтеска. И ты подрастешь, научишьси. Спать давай-ка.
И бабушка выключала свет. Зойка нехотя перебиралась к себе в постель, но ещё долго лежала и мысленно писала витиеватые закорючки.
Мамой она гордилась.
Лет до шести она и не задавалась вопросом – почему у всех мамы рядом, а у нее – далеко. Баба Кира сама ходила в старье. Сколько помнила Зоя – на ней всегда была куча одежек: на кофточке ещё кофточка, сверху халат и фартук. Чулки подвернуты на резинки, панталоны и калоши. Хозяйство – чего ещё надо?
Только в церковь баба Кира надевала тёмно-серый шерстяной сарафан, голубую кофту и цветастый платок. Шила она сама давным давно на старой рабочей своей машинке “Зингер”. Этим делом “заразила” когда-то она и Раису, потому и пошла она в швейное.
А сейчас баба Кира обшивала и обвязывала внучку. Зоя одета была добротно, хоть и не шибко современно, но для деревни – самое то: ткани проверенные, нити – шерстяные. В деревню приезжала лавка, и баба Кира с деревенской дотошной старательностью неизменно выбирала товар и тратилась на внучку: обувка, колготки.
Детсада в деревне не было, всех и развлечений – поноситься с ребятней по широким деревенским дворам и бездорожным улицам.
Раиса приезжала всё реже. Что-то там у нее не клеилось. Однажды, в очередной отъезд, взяла со стола свой, привезенный ранее, сборник.
– А я заберу, ба? А то раздарила всё, а у вас тут все равно валяется.
– Так ведь как же? Зойка вядь буквы из него рисует. Оставила б девчонке.
– Ну, дай ей другую книжку. Пусть рисует. Скажи – тоже моя. Все равно ведь не читает.
И когда хватилась Зоя книжки, баба Кира так и сделала. Ребенок же …
– Вот, мать другую оставила. Тоже она написала, дяржи, – протянула книгу в зелёном переплете, которая стояла на полках подальше.
Зоя погладила обложку, аккуратно положила книжку на стол. Эта книга была толще первой, красивее. На обложке –золотые буквы. Теперь буквы перерисовывала она оттуда.
Но однажды летом, когда было ей лет шесть, пришла с улицы вся потрёпанная, в слезах и без пуговиц на вязаной с ажуром и жгутом новой кофте.
– Зойка! Чё стряслося? – бабушка взмахнула руками.
– Он…он…, – Зойка рыдала, показывала на улицу.
Оказалось, подралась с Витькой Макагоновым. Он сказал, что мать ее бросила, что шляется не пойми где, а бабка “из себя все жилы тянет”, не ест и ничего себе не покупает, потому что мать денег не шлёт.
– Я говорю: моя мама – поэтеска. Она книги сама пишет! А он сказал, что это враки всё. А это же не враки, баб, не враки! – Зоя плача побежала в дом, схватила “мамину” зеленую книгу и понеслась на улицу.
Баба Кира поймать ее не успела, разве угнаться ей? Но понимая, какое разочарование ждёт девчонку, пошла следом. Дети там были и постарше – читать умели.
– Нет! Нет! – истерично кричала Зойка, – Вы все врёте. Это мама моя написала, мама! Это мамина книжка.
– Дура ты, Зойка. Вот же написано: С. Есенин. Лирика. Это Сергей Есенин написал, а не мама твоя…
Дети гоготали, кидали друг другу зеленую книгу, Зоя пыталась книгу отобрать. Они подбежали к проходящему парню, попросили его подтвердить. Тот тоже улыбался, сказал, что книга Есенина, предлагал учиться читать.
Баба Кира появилась из-за угла, она сильно задыхалась.
– Баб, скажи! Скажи! Это ж мамина книга! –рванула к ней правнучка.
Кира молча протянула руку к притихшим детям, книгу ей отдали.
Она взяла Зойку за руку и повела домой.
– Перяпутала я. Прости меня, Зоюшка, плохо читаю, вот и перяпутала, – она шла чуток в развалку, тянула правнучку, – А мама привязет тебе свою книжку. Вот в следующий раз и привязёт. Напишу я ей, она и привязёт.
Зоя молчала, уже не плакала.
–Дай, – она протянула руку, забрала книжку и вдруг с размаха бросила ее в заросли крапивы.
– Зойка! –остановилась от неожиданности баба Кира, глядя в высокую раскидистую крапиву,– Ты чаво это? В чем книжка-то виновата? Ее ж тоже человек писал, старалси.
– Зря старался, – Зоя не оглядываясь пошла к дому.
Лезть в сырую крапиву не хотелось. Кира пошла следом за правнучкой.
Чуть позже к Зойке прибежала подружка ее Света Перова. Она была чуток младше Зои.
– А я верю тебе. Верю, что мама это твоя написала. Дураки они, Зой .
– Не верь. Не мама это. Я ненавижу эти книжки и поэтесов всех ненавижу!
– А маму? Маму как? – Светлана выпучила глаза.
Зойка молчала. Она ещё и сама не поняла – что там не так с ее мамой?
***
Раиса уже знала хлеб поэта – нелёгкий хлеб. За восемь лет у неё вышло всего две тоненькие книжки стихов, и теперь, ожидая третью, она подрабатывала, выступая со своей лирикой в заводских и районных домах культуры, на школьных и студенческих мероприятиях и других торжествах.
Когда-то писала она стихи для школьной стенгазеты, а потом, в училище швейном, сочинила она целую балладу. Ездила, выступала, победила на конкурсе. С тех пор начала писать стихи. Стихи эти даже публиковали в местной газете.
Швейное дело Раю интересовало исключительно с точки зрения нарядов для себя. После обучения пошла она работать секретарем в издательство. Там-то и познакомилась с заезжим журналистом Михаилом Забродиным, который приехал в их район из Курска для освещения лесных пожаров. Беременность тоже была методом отвоевать его у жены. Именно тогда перебралась она в Курск.
Но Забродин, как от огня лесных пожаров, бежал и от этой провинциальной поэтессы. Правда, помог – устроил ее на работу в Курске, похлопотал в отделе культуры.
Дочку пришлось оставить бабке, которая вырастила когда-то и ее. Матери у Раи не стало рано.
Вскоре вышла она замуж официально. Муж ее тоже был из среды поэтической, был слабохарактерным и несчастным, пьющим и вечно страдающим. Он исчезал надолго и возвращался неожиданно. После мытарств брака, в конце концов, они разошлись, и муж ее исчез. Рае досталась комната в коммуналке, комната не была пределом ее мечтаний, она не ладила с соседями.
Три последние года жила она с инженером каблучной фабрики –молчаливым и нудным типом, но зато в его отдельной квартире. Обоих это сожительство устраивало. Раиса была вполне хороша собой, иногда мила и добродушна, хозяйственна и щедра.
Вот только ему она казалась странной из-за какой-то излишней манерности, из-за того, что не мог он понять – какая она в жизни реальная. Раиса всегда играла определенные роли. То она наивная и милая, то коварная и гордая, то деловито-холодная.
Надо сказать, что довольно странной её считал не только он. Рая вечерами увлеченно шила себе экстравагантные наряды. Стоило ей увидеть на ком-то широкие брюки или многоуровневую юбку, тут же бросалась шить она это себе. Благо – ткани в магазинах лежали, кроила она отменно и быстро, а старенькую списанную ручную машинку отдала ей за так одна костюмерша. В ход шли и модные журналы. Рая всегда выглядела особенно, носила длинные платья и широкие юбки, отличалась от простых скучных обывателей.
Ведь так и должно быть: она – поэтесса.
С инженером они расстались. И опять Раиса вернулась в свою коммуналку.
Надежда на славу, на жизнь красивую, на то, что встретит она свою любовь, что скоро ее заметят, оценят и придет к ней счастье, у Раи была неиссякаема. Она мечтала о жизни богемной. Она ждала эту самую жизнь.
Конечно, она прекрасно понимала, что баба Кира – не вечная, что с ребенком ей не легко. Она писала об этом стихи, стихи эти ей особенно удавались – они были слезными, кричащими о горече предстоящей утраты, неизбежности смерти и тоски по дочери.
Сначала она определенно решила, что заберёт дочь к школе. Но тем летом случился у нее роман со скульптором. Она даже стала его натурщицей, чем очень гордилась. Уже осенью они расстались, а дочку она так и не забрала.
В деревню съездила. Показалось ей, что бабка совсем испортила девчонку. Стала она дерзить, отвечала резко. Но потом по-детски таяла, прощалась уже ласково. Рая всегда умела найти правильное объяснение. Обещала ей – забрать следующим летом.
– Не обманешь? – вдруг спросила дочь, глянув на нее из-под бровей.
Рая аж задохнулась от такого предположения.
Она рывком обняла свою Заю, так звала она ее всегда, прижала к груди, выговорила с придыханием.
– Ну, что ты! Что ты родная моя! Как можно думать так! Я люблю тебя! Люблю! Ты слышишь! Люблю! – она целовала и обнимала дочь.
Роль несчастной матери очень хорошо ложилась на ее артистично-трагический характер.
Зоя верила. Как можно было не верить такому материнскому порыву?
***
– Как бабушка -то, Зой? – спрашивала тетя Нина, продавщица магазина на тракте.
Зимой Зое пришлось взять на себя все хозяйство. Бабушка разболелась. Вот и сейчас приехала она с соседом, дядей Гришей, в магазин.
– Лежит. Кисель варю. Только его и пьет.
– Сама варишь-то?
– Сама. Это не трудно совсем. Я умею.
– Молодец, Зоенька. С такой внучкой и поболеть можно.
В деревне все друг друга знали. Бабу Киру и Зою жалели. За курями приглядывала бабушкина подруга – старая баба Наталья, ее внучка с Раей когда-то выросли вместе – подружками были, не разлей вода. Лекарства носила почтальонша Настя, за продуктами Зою возила семья соседей Перовых, дядя Гриша разгребал снег, колол дрова, а Колька – тракторист особо тщательно расчищал площадку перед их домом и подбрасывал угля.
Печь умела топить Зоя сама, да и приготовить могла. Поначалу часто заглядывала к ним Наталья и тетя Оля Перова, а когда убедились, что Зоя готовит вполне сносно, заглядывать стали пореже.
– Вот ведь. Нашей бы Светке так. Это ж надо! Молодец, Зоечка. И бабушка твоя молодец, научила.
Все подружки Зои в школу пошли. Она бегала к Светке, с завистью смотрела на прописи.
– Смотри, мы уже читаем. Это “А”, это “У”, а вместе – “ау”.
– Ау? А это?
– Это мы ещё не читали.
– Уа, кажется. Вон малыш нарисован – плачет.
Учебники Светки Зое нравились очень. Но она верила: в школу она пойдет в Курске, потому что летом к себе ее заберёт мама. Она обещала.
Бабушка лежала в горнице на старом диване, которому было уже лет сто. Диван был широким с высокой спинкой и подлокотниками. Вечерами Зоя забиралась к бабушке в ноги.
– Баб, а это что за буква?
– “Зэ” Имя твое с нее начинается. Вторая – “О”, а потом “Я”. Вот и получаетси – Зоя. Авось полегчает мне, схожу в школу-то, возьму тябе букварь. Чай дадут что ли…
Но после долгого лежания, пришлось все же бабе Кире ехать в больницу. Наталья, подруга, уговорила.
– Зоя? А чего Зоя-то? Вон она какая. Ко мне пойдет пока. За хатой и хозяйством присмотрим, не горюй. А тебя там быстро на ноги поставят. Только вот не приеду, не обессудь, ноги-то не ходють, колено вон…
Но и в больнице бабу Киру деревенские не оставили. Забегали: то один, то второй, привозили передачки, сообщали, что у правнучки все хорошо.
К бабе Наташе внучка приехала, Лизавета. Помогает, управляются. Уговаривает в Курск поехать, к ней, или в Нижний – к сыну со снохой, но баба Наталья пока не соглашается.
А Лиза приехала, когда уж Зоя освоилась в Натальиной хате.
– Тетя Лиз, баба Наталья велит эту сковородку в печку убирать.
– Да? – Лиза крутила в руках помытую сковороду, – Ты тут уж настоящая хозяйка. Спасибо, что бабушке моей помогаешь. Сейчас – ты, чуток – я, а к весне мама моя подъедет. Все уговариваем ее к нам ехать, а она всё никак. Тут ей нравится.
– А я тоже скоро уеду.
– Уедешь? – Лиза убрала сковороду.
– Да. Меня мама этим летом заберёт. Я в школу там у нее пойду.
– Это хорошо. А ты стихи какие-нибудь наизусть учила?
– Стихи? Нет. Но я молитвы знаю. С бабушкой учили. Хотите расскажу? Иже еси на небеси…
– А буквы знаешь? – глазастая стеснительная, но деловитая маленькая девчушка ей все больше нравилась.
Она лишь отдаленно напоминала мать. И Лиза все никак не могла понять – почему девочка у Киры? Ведь мать жива-здорова и насколько известно – процветает. По крайней мере внешне. Как-то видела ее Лиза на областном смотре художественной самодеятельности среди школ: шуршащая юбка с фатином, кофта с бахромой по рукаву и кричащие серьги. Подходить тогда Лиза не стала: видела мельком, да и дети ее уже стояли на старте выступления.
– А буквы знаешь?
– Знаю. Но не все.
– Ну, вот что. Сейчас мы с тобой тут все уберем и пойдем буквы доучивать.
– Правда? – и в глазах столько радости, но она быстро затухает, – Не получится ничего, – резюмирует девочка.
– Это почему же?
– У меня букваря нет.
Лиза улыбнулась.
– А я – учитель. Я и без букваря учить имею. Вот увидишь. А ну-ка, пошли …
Эти несколько дней были для Зои счастливейшими.
– Вы не знаете, мама скоро приедет? Она обещала бабушке книжку стихов на женский день привезти.
– Обещала, значит привезет. Ты жди, Зоя.
Лиза закусила губу. Эх … Какая девочка славная.
Потихоньку-полегоньку баба Кира шла на поправку. Стимул весомый – правнучка у нее.
***
Рая не ожидала: на заводском празднике в честь дня женского, где читала она стихи со сцены, вдруг за летучий рукав широкой цветастой кофты ее одернули …
Лизавета?
Они учились в одном классе, дружили, да и жили в деревне рядом.
Рая держала в руках букет цветов, спешила на банкет.
– Лиза? – Рая огляделась, как будто ожидала увидеть тут всю деревню.
– Я… Здорово, Рай.
– Откуда ты тут?
– Да вот. Тебя решила послушать. Очень хорошо читаешь.
– Да? Спасибо …
Почему-то эта похвала ничуть не обрадовала. С Лизаветой они даже не переписывались. От бабки она знала, что вышла Лиза замуж, муж ее – работяга. А Лизка поступила в педучилище и работает в школе.
Даже узнав, что живут они в Курске, Рая не заинтересовалась. Зачем? Во-первых, среда это не ее, не богемная, а во-вторых, самой ещё особо хвастаться нечем – она ещё в пути к достижению основной своей цели.
И вот Лиза здесь. Откуда? Может муж работает здесь?
– У тебя тут работает кто-то?– она оглядывалась, боялась, что центральные места стола займут, а ведь это женский день, ее праздник.
– Друг мужа. Он помог тебя найти.
– Меня? Зачем?
– Захотелось повидаться. Разве ты не рада?
– Рада, голубушка моя, рада. Но, Лиз, не вовремя сейчас. Меня там ждут, понимаешь? – но сразу уходить было неловко, поэтому спросила, – Ты как вообще?
– Да потихоньку. В школе работаю, институт заочно окончила. Муж на том же заводе, что и раньше. В гости приезжай, приглашаю.
– Ох, времени совсем нет, Лизавета. Вот и сейчас спешу, прости…
– Беги, беги. Понимаю – ждут. С праздником тебя, Рай.
– И тебя, и тебя! – Рая не оглядываясь, быстро пошла в банкетный зал.
Ну, конечно! Как и ожидалось, все центральные места рядом с администрацией завода уже были заняты, пришлось сесть в конце стола, на задворках. Туда ее кто-то позвал.
Рая включила роль скромной забытой всеми поэтессы.
Все ещё суетились, усаживались. И тут с центрального стола громко крикнул мужской голос:
– Елизавета Борисовна, сюда, пожалуйста.
Лизка прошествовала мимо нее, прошла к центральному столу и села там рядом с женой заместителя директора. Уже вскоре там сидела и Рая. После торжественных речей, подошла к Лизавете, защебетала приветливо.
– Переходи сюда, Рай, чего ты там?
– Ну, что Вы… Я уж и там как-нибудь. Я не надолго…
Но народ уже двигался, поэтессу усадили.
С той самой встречи дружба возобновилась. И как бывает – старые отношения очень быстро стали близкими. Рая стала вхожа в их дом, познакомилась с Георгием – мужем Лизаветы.
Была у этой пары своя беда – Лиза не могла выносить ребенка. Уж несколько раз скидывала, и теперь беременность была совсем невозможна.
Георгий погоревал, но смирился. Жену он любил, здоровье ее для него было важнее всего. А Лиза – в лице своих неугомонных учеников видела чуть ли не своих собственных детей, занималась ими, переживала за них, почти как мать. Этим хоть немного сгладила свою беду бездетности.
Тему дочери подруги Лизавета подняла всего однажды. Рая заламывала руки, плакала, оправдывая себя, говорила о своих страданиях, клялась, что этим летом дочку заберёт.
Припоминая этот драматический эпизод их разговора, больше Лиза о Зое не спрашивала.
Летом Раиса засобиралась с ними на юг. Ехали они дикарями, со знакомыми, совсем не против были взять с собой и Раису. Поэтесса на отдыхе вполне кстати.
Но за неделю до поездки Раиса пришла к ним в слезах. Ее сборник раскритиковали, отказали в издании. Лизы дома не было. Георгий, как мог, по-мужски, успокаивал подругу семьи. Она рыдала, бросалась ему на грудь, сквозь всхлипы ругала редактора и всех издателей вместе. Тушь ее потекла, она направилась в ванную.
Георгий слышал продолжительный плеск воды. Она его несколько утомила. Пусть умоется уже и уходит, – думал он. Рая вышла с распущенными волосами, глаза – как большие черные вишни.
– Мне так плохо, Жор, так плохо.
Она села рядом, упала ему на колени. От неожиданности он поднял обе руки, потом опустил их на шикарные ее распущенные волосы. И вдруг она поднялась и быстро, что-то шепча, запустила руку ему под рубаху, начала ее расстёгивать, потом взялась за ремень.
– Только молчи, молчи, Жор! Я сразу… сразу полюбила тебя … Я больше не могу так, не могу без тебя.
Георгий схватил ее за запястья, усадил рядом, встал, поддерживая спадающие брюки.
– Ты чего? Ты чего это, Рай?
Она говорила прозой, говорила стихами, но он уже ничего не хотел слушать.
– Ступай домой, Рай. Тебе отдохнуть надо. Эко – помутнение на тебя нашло!
Он вызвал ей такси, еле выпроводил из квартиры. Она клялась в любви, винилась перед Лизой и рыдала. Потом вылетела пулей и преувеличенно трагично бросилась в такси.
Лиза очень удивилась, когда Георгий заявил, что Виталий, их друг, категорически против брать с собой на море чужого для них человека.
Лиза немного обиделась на Виталия, но Рае пришлось отказать. Лизавете было неловко, она долго продумывала речь, но Рая встретила новость легко:
– Да я и сама уж подумала, что не поеду. У меня появились другие крайне интересные планы, – Раиса была загадочной.
– А за дочкой когда? Ты ж забираешь ее? Ей уж восемь… Она, кстати, хорошо читает. Способная девочка.
– Дочку? Наверное … Если обстоятельства не помешают, то конечно.
И Лиза, уже поняв некую театральную сущность подруги, поняла – не заберёт. Но ведь Зое – восемь. Пора б во второй класс, а она ещё не пошла и в первый.
С тоской подумала, как она б собирала своих детей в школу. Тетрадки, обложки, форма, ранец… Так не хватало ей материнства!
– Рай, а у нас даже нет твоего сборника. Где можно купить? Хочется почитать.
– О Господи, вот – держи. Это второе издание. Третьего, видно, не будет.
***
Зоя прижимала к груди мамин сборник. Он точно был мамин. Теперь она и сама могла прочесть. Приезжала тетя Лиза, это она привезла мамину книжицу.
Вчера к ним с бабушкой приходила учительница из школы, она записала Зою в первый класс школы соседнего села. Теперь бабушка волновалась. К школе готово ничего не было, а шли уж последние деньки августа.
Мама так и не приехала. А Зоя ждала и ждала, каждый день сидела у окна или стояла у калитки, смотрела на дорогу, ведущую к тракту.
– Не обмани меня, мамочка… Не обмани, – молилась своим святым.
Она уже несколько раз прочитала мамину книжку. Читала одну строку, поднимала глаза, повторяла про себя, пытаясь понять смысл, но то ли она была мала, то ли смысл был слишком витиеватым – понимала Зоя не всё.