Предыдущая публикация
Философ Иван Ильин рассчитывал, что фашисты освободят Россию.
А как отнёсся к нападению Германии на Советский Союз писатель Иван Шмелёв (установку нового памятника на кладбище Шмелёву Владимир Путин тоже, как и Ильину, по утверждению Тихона Шевкунова, оплатил из своей зарплаты)? Сам Иван Шмелёв после окончания Второй мировой войны отрицал, что симпатизировал Гитлеру. Но как было на самом деле?
«Древний русский край, отрезок Псковщины»
Вот строки из письма Ивана Шмелёва, отправленного своей близкой знакомой Ольге Бредиус-Субботиной. Написано 9 октября 1941 года, когда гитлеровские войска вплотную приблизились к Москве: «Ведь вчера был день… преп. Сергия Радонежского России покровителя. Я ждал… Я не обманулся сердцем, Преподобный отозвался... Я услыхал фанфары, барабан - в 2 ч. 30 мин., - специальное коммюнике: прорван фронт дьявола, под Вязьмой, перед Москвой, армии окружены... идёт разделка, Преподобный в вотчину свою вступает. Божье творится не нашими путями, а Его, - невнятными для нас. Сроки близки. Оля!»
Как видите, писатель не только роман «Лето Господне» в это время писал, но и подобные письма. Шмелёв здесь духовно связал двух людей – Сергия Радонежского и Адольфа Гитлера. Преподобный в вотчину свою вступает. Видим Гитлера, а подразумеваем Сергия Радонежского. Энтузиазм Шмелёва, пожалуй, превзошёл энтузиазм Ильина. Во всяком случае, Шмелёв здесь откровеннее.
О симпатиях и антипатиях к Гитлеру – чуть позже, а сейчас о другой связи – связи Шмелёва с псковской землёй.
В Печоры и Изборск писатель Иван Шмелёв приехал вскоре после того, как у него умерла жена. Он и сам был готов умереть. «Мне, скоту, надо было сдохнуть, а не ей умереть так нежданно, так непонятно отойти, - написал он Ивану Ильину. - Она вся Святая! Вся, вся. А вот я, проклятый, ещё влачусь, для чего-то... никчемный, гад ползучий, противно смотреть на себя». Это было летом. А осенью Шмелёв приехал в Латвию и Эстонию - поближе к России. Так появился очерк «Рубеж».
Владимир Путин возлагает цветы на могилу Ивана Шмелёва.
«В начале осени 1936 года мне довелось посетить древний русский край, отрезок Псковщины, и ныне русский до глубочайших корней, но включённый игрой судьбы в пределы эстонские: побережье Чудского и Псковского озер. Городище, Изборск, Печоры... Много я вынес из этого посещения: и радостного, и горького. Видел Россию-Русь. Она была тут, кругом», - написал Иван Шмелёв. Для эмигранта, дружившего с Деникиным и Ильиным, посещение мест, в то время принадлежащих независимой Эстонии, было единственной возможностью увидеть Россию. И не только русскую землю, но и большевиков - через окуляры бинокля. Шмелёв в бинокль даже Псков разглядел.
«Помню, первое ощущение, что я здесь, что это земля - родная, испытал я на ощупь, ещё ничего не видя, - вспоминал Иван Шмёлев. - Поезд пришёл в Печоры. Было поздно, глубокий вечер. Я сошёл с вокзального приступка и споткнулся: площадь у станции замощена булыжником, и я разучился ходить по нему. Этот толчок земли так всё и осветил во мне, и я сразу узнал осенний воздух родного захолустья - вспомнил. И стало родное открываться - в лае собаки из темноты, в постуке - где-то там - телеги, в окрике со двора бабьим визгливым голосом - "да черти, штоль, тебя окаянного, унесли... Мишка-а?", в дребезге подкатившего извозчика. И стало так покойно, укладливо, уютно на душе и во всём существе моём, будто всё кончилось и теперь будет настоящее...»
Шмелёв был человеком нетерпимым. Иван Бунин после «Тёмных аллей» ему казался писателем «порнографическим», автором «паскудографии», поддавшимся «старческой похотливости». В стихотворной пародии Шмелёв на Бунина Шмелёв срифмовал «Нобель» и «кобель».
Иван Шмелёв.
Да что там Бунин... Шмелёв в 1942-м написал своей последней любви Ольге Бредиус-Субботиной: «А знаешь, Л. Толстой, при всей гениальности художника-скульптора, был глуп?» (У Шмелёва есть литературные заметки с названиями «Как я ходил к Толстому», «Как я встречался с Чеховым»…)
Та поездка на эстонско-советскую границу в 1936 году была попыткой связать в душе две России - прошлую и настоящую.
В «Солнце мёртвых» Иван Шмелёв, не упоминая того, что большевики в 1921 году расстреляли его единственного сына - офицера армии Деникина, описал увиденное и пережитое во время революции:
«Звонкая была "Чайка", молодая дача. И молодые женщины на ней жили - врачи, артистки, - кому необходим летний отдых. И вот подошло время. Пришли и в городок люди, что убивать ходят. Убивали-пили. Плясали и пели для них артистки. Скушно!
- Подать женщин веселых, поигристей! Подали себя женщины: врачи, артистки.
Подать... кро-ви!
Подали и крови. Сколько угодно крови!»
Это краткое описание не только Октябрьской революции, но и почти любой революции. И не только революции. Пришли в городок люди, что «убивать ходят». В Славянск, в Мосул, в Ракку, в Алеппо, в Сонгми, Нанкин... Да хотя бы в Псков (в ХХ веке с Псковом такое случалось не меньше четырёх раз). В некоторых людях временами просыпается такая потребность - убивать. И люди не могут преодолеть в себе этого искушения.
Когда Шмелёв приехал в Печоры и Изборск, то не ограничился посещением монастыря и крепостных стен. И псковской землёй, аккуратно собранной в мешочек, тоже не ограничился - пожелал дойти до самой границы. Дойти до самого края и заглянуть в «пропасть».
«Чётким солдатским шагом идёт на Псков»
«В полуверсте от рубежа - караульный дом, - описал Шмелёв посещение эстонско-советской границы. - Не совсем охотно даётся разрешение на посещение "границы". Строгое предписание: не говорить с красными пограничниками, "не раздражать". Рубеж. Кустики, болотца - по ту сторону; с этой стороны - те же кустики, и у самой проволоки сторожевая вышка...»
Шмелёв попросил у эстонского пограничника, упорно не желавшего говорить по-русски, бинокль. Бывшая Псковская губерния в то время была разделена на две части, как позднее будут разделены ГДР и ФРГ, Северная и Южная Корея... Шмелёв ходил по русской земле и впивался глазами в русскую землю за пограничным столбом: «Пустое поле, за грядкой кустиков, в стороне какие-то постройки, - там, говорят, комендатура. Гепеу. Были деревушки - снесли. Пустыня. Мёртвая страна, но где-то тут... таится что-то, - такое во мне чувство. И оно вот-вот скажется, и я узнаю тайну. Меня влечёт - туда. Я не могу стоять на вышке. Я хочу ступить, коснуться родной земли. Вот проволока, в пять рядов, на кольях, - всё обычно. Пограничный столб, красное с зелёным, на утолщении выжжены серп и молот. Я подхожу вплотную, не слушая окриков эстонца, который может стрелять. Пусть стреляет. Там - только кустики, пустая боловатая дорога-стрела на Псков. Серо, пустынно там. И вдруг - луч солнца, из щёлки в тучах, и вижу... - снежное яичко! - там, на конце стрелы. Оно блистает, как серебро. Он влечёт к себе, сияньем. Это собор открылся. Блеснул оконцем, белизной стен, жестью. И - погас. Странное чувство – не настоящего, какой-то шутки, которая вот кончится. Так я воспринимаю это заграждение, "предел пути". "Отойдите! - кричит эстонец по-немецки, по-русски всё-таки не хочет! - Могут убить!»
Напоследок Шмелёв увидел в «пропасти» купол псковского Троицкого собора (как раз в это время в Пскове «решался вопрос» о его сносе).
О поездке в Печоры и Изборск Иван Шмелёв в окончательном виде напишет не сразу, а спустя четыре года после поездки - в апреле 1940 года, в Париже. Через несколько месяцев Эстония вместе Печорами и Изборском отойдёт СССР. Граница исчезнет. В тех местах, где гулял Шмелёв, начнётся «раскулачивание»... Но в апреле 1940 года Шмелёв всё ещё вспоминал 1936 год, вспоминал советского пограничника, который после смены караула «чётким солдатским шагом... идёт на Псков, к собору, укрывшемуся в мутной дали. Сквозь сеточку дождя ли, слез ли...»
Такая вполне понятная сентиментальность эмигранта и не менее понятная ненависть к людям, расстрелявшим сына, привела Ивана Шмелёва к симпатии к Гитлеру. К фашизму с его «порядком» Шмелёв присматривался уже давно - с конца 20-х годов, как и Иван Ильин.
Вот ещё одно письмо Ивана Шмелёва к Ольге Бредиус-Субботиной:
«30.VI.41. Милый друг мой… Послал Вам заказное письмо. Не оставляйте меня без вестей от Вас: мне так легко, когда Вы думаете обо мне, это мне даёт силы в моих трудах. Вы - благословение Божие мне, Вы указаны и ея светлой душой, я верю, - моей Олей.
Я так озарен событием 22.VI, великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола. Верю крепко, что крепкие узы братства отныне свяжут оба великих народа. Великие страдания очищают и возносят.
Господи, как бьётся сердце моё, радостью несказанной…
Знаю - теперь я могу писать, хочу писать.
Ваш Ив. Шмелев».
Это была непосредственная реакция Ивана Шмелёва на нападение Гитлера на СССР. 22 июня он воспринял как начало избавления России от коммунистов с помощью фашистов. Строго по давним замыслам Ильина.
Кого он имел в виду под Рыцарем? Самый очевидный ответ – Гитлера. Хотя защитники Шмелёва пишут, что это только литературный образ, символизирующий светлые силы («использует обобщённый образ борьбы со злом»).
К политическим темам в этой переписке он время от времени обращается. Фамилий «Гитлер», «Сталин» там практически нет. Если они и упоминаются, то под незатейливыми прозвищами «хирург» и «семинарист». К 1943-1944 годам, пожив при немецких оккупантах в Париже, симпатий к немецким фашистам у Шмелёва поубавилось.
«Славянская и германская души - широкие, большие души»
Когда фашисты напали на СССР, стало окончательно понятно, что таких людей, как Бунин и Шмелёв, разделяет не только разное отношение к «порнографии». «Прорван фронт дьявола!» - ликовал Шмелёв. Кто-то героически оборонял Москву из последних сил, а кто-то не скрывал восторг, предвкушая вступление гитлеровских войск в Москву.
Чем ближе фашисты приближались к Москве, тем оживлённее становился Иван Шмелёв, описывая свои чувства: «... Так крепко верю и так ярко чувствую, что славянская и германская души - широкие, большие души, и могут понять одна другую».
Своё отношение к немецким фашистам он высказывал не только самым близким людям. Он публиковался в оккупированном немцами Париже в газете «Парижский вестник». Позднее, когда Шмелёва будут упрекать в сотрудничестве с фашистами, он ответит: «Злой навет я обязан опровергнуть. Фашистом я никогда не был и сочувствия фашизму не проявлял никогда... А я утверждаю совсем обратное: я работал против немцев...»Ответ неубедителен. Каким образом он работал против? Может быть, тогда, когда участвовал в молебне, где благодарил Бога за «отнятие Крыма от палачей и бесов, от мучителей»? Свою радость по поводу захвата Крыма фашистами Шмелёв объяснит в письме Ивану Ильину: «... Всё равно: отняли у бесов Кр(ым) немцы, союзники, белые ли войска... одно было в душе: умученные не в их власти, не в их злобе!.. Не Крым от России отнят: священный прах вырван из окровавленных лап убийц...»
Наверное, ему было немного жалко русских, погибавших во время этой войны. Но в таких случаях всегда находится оправдание. Нашлось оно и у Ивана Шмелёва: «Это бой с бесовской силой... и не виноват перед Богом и совестью идущий, если бесы прикрываются родной нам кровью». Мотивы, которыми руководствовался Шмелёв, мало отличались от мотивов генерала и писателя Петра Краснова.
Сомнений в том, кому симпатизировал Иван Шмелёв в этой войне, нет. Историк Сергей Мельгунов записал 27 июля 1941 года в дневнике: «Шмелёв так и говорит: с фюрером - Бог». Но потом, видимо, кто-то из них отвернулся. То ли фюрер от Бога, то ли Бог от фюрера. Когда немцев отбросили от Москвы, «русский патриот» Шмелёв в Гитлере разочаровался. Ему казалось, что за Гитлером - преподобный Сергей Радонежский, а оказалось, это был кто-то другой...
О коллаборационизме Шмелёва много раз писали в послевоенное время. И не только в советских изданиях, но и в эмигрантских. Шмелёв, конечно, возмущался.
Но каких-то серьёзных мер против него не принималось. Многие его знакомые просто перестали с ним общаться. Марк Вишняк (когда-то делегат Учредительного собрания и один из издателей общественно-политического и литературного журнала русского зарубежья «Современные записки») рассказывал: «Я не был свидетелем поворота Шмелёва в сторону Гитлера как освободителя России и не касаюсь этого прискорбного периода потому, что, кроме самоочевидного возмущения, он ничего, конечно, не может вызвать».
***
«Его потонувшая в пирогах и блинах Россия - ужасна», - однажды написала Галина Кузнецова о творчестве Шмелёва, которого до сих иногда называют «самым русским из русских писателей».
Нет, не то чтобы ужасна его Россия, сколько странна его эмигрантская любовь. За блинами и пирогами, за «Святой Русью» такие люди как Шмелёв, перестали видеть и чувствовать русских. Пока «самый русский писатель» совершал молебны во «славу освобождения» с помощью немцев, в псковских и многих других концлагерях русские, евреи, украинцы умирали под прицелом «освободителей».
«У меня всё своё, как и понятие «греха» и «православия», - разъяснял Шмелёв Ольге Бредиус-Субботиной, указывая, что православие для него: - высшая свобода души, полная свобода».
Похоже, он дал себе слишком много свободы и не справился с ней.
Статьи
Эта статья в сюжете
Гиблое дело
Данную статью можно обсудить в нашем Facebook или Вконтакте.
У вас есть возможность направить в редакцию отзыв на этот материал.
#Подонки
Следующая публикация
Комментарии 5