— внук застыл на крыльце, в одной руке — рюкзак, в другой — телефон с полупойманной сетью, а взгляд упёрся в миску у калитки.
Жёлтая пластиковая, облупленная с краю, внутри вода. Свежая. Прозрачная. И немного с пузырьками, как будто только что налили.
— Ага, — дед не обернулся. Он стоял у стола, нарезал что-то, громко сопел и ничего больше не пояснил.
— Ты... для кого?
Тут надо сказать: внук приехал впервые за последние лет... ну, десять, наверное. Когда последний раз был — ещё рос во дворе Ральф. Огромный пёс, старый как сами деревенские качели. Умный был, зараза. Понимал всё. Даже когда ему ничего не говорили.
И теперь, через десять лет, дед по-прежнему живёт один. Только сам и тишина. А у ворот — миска. Как тогда.
Внук аккуратно прошёл в дом. Всё вроде бы так же: вытертая дорожка, запах затопленной печки, табуретка с продавленным местом. Только фотографий стало меньше. И часы остановились.
— Дед... — голос прозвучал неуверенно. — А Ральф же... ну, ты говорил, что он ушёл.
— Ушёл, — коротко бросил дед. — Но я его не отпускал.
Он говорил это, не поворачивая головы. Как будто боялся, что если посмотрит в глаза, то не выдержит. Или, наоборот, глянешь — а там пусто. И тишина окончательная.
На следующее утро внук встал по будильнику. Из города привёз привычку вставать в семь — на случай, если вдруг опаздывает в никуда. Выглянул в окно.
Дед снова вышел к калитке. В пижаме, поверх — телогрейка. В руках — та же миска. На этот раз он ещё и веником обмахнул ступеньки. Как будто ждёт гостей.
Поставил миску, отошёл, сел на лавку. Сидит. Не курит, не спит. Просто сидит.
Внук вышел, присел рядом. Ждал, что дед что-то скажет. Что пошутит про старость, про склероз, про привычку.
А дед вдруг выдохнул и сказал:
— Я пережил всех. Жену. Брата. Соседей. Твоего отца. И Ральфа.
Пауза.
— Но если он вдруг сегодня вернётся — я не хочу, чтоб воды не было.
Он сказал это тихо. Спокойно. Не жалуясь. Как будто просто решил сообщить.
Чтобы тот, кто остался, знал. Что не всё забыто. Что любовь — это не когда помнишь, а когда ждёшь. Даже если кажется, что не к кому.
Внук не знал, что сказать. В городе таких разговоров не ведут. Там принято включать новости или накидывать мем. А тут — живая тишина. Та, что гудит в ушах, если молчать достаточно долго.
— А зачем тогда мне писать, что «приезжай, дела есть»? — вырвалось немного грубо.
— Дела есть, — пожал плечами дед. — Дрова, сарай, мусор. И поговорить.
Последнее он добавил почти неслышно. Так, будто не хотел обязывать.
На третий день внук пошёл в деревенский магазин — хлеба, спичек и заодно просто пройтись. Там его узнала продавщица:
— Ой, ты ж Колькин-то внук! Ну надо ж! А я думала, он совсем один теперь...
— Один, — кивнул внук. — Но не считает себя таким.
— А... — продавщица переглянулась с очередью. — Он до сих пор с этим... ну, с псом? Всё ждёт?
— Царство небесное собаке... Я ещё тогда видела, как он его на санках тянул. Завернул в одеяло, аккуратненько так. И в лес... А потом сам пришёл. Без Ральфа. Только с миской. С тех пор каждый день воду ставит...
— Отпустил. Но не отпустилось, — не отрывая взгляда, сказал дед. — Ушёл — но остался. Тут где-то. Я иногда слышу, как он когтями по полу стучит. Или тяжело дышит, как раньше. Может, это память. А может... я не знаю.
Внук в ту ночь не спал. Он всё смотрел в потолок. Потом в телефон. Потом снова в потолок. Он вспоминал, как Ральф от него прятал тапки, как гавкал в окно, если он возвращался позже девяти. Как ложился, прижавшись к его ноге, и храпел, будто дремлет старый мотоцикл.
И он понял: дед не один. Он в доме, где когда-то любили — и продолжают. Просто без звука. Без присутствия. Без тела. Но с привычками, запахами, и миской у ворот.
На шестой день пошёл дождь. Тот, что со звуком, будто кто-то стучит по крыше костяшками пальцев — аккуратно, не торопясь.
Дед натянул свою куртку и ушёл к сараю. Внук остался дома. Сидел, глядя в окно, считал капли. Под утро он проснулся от странного скрипа. Будто кто-то шкрябал когтями по крыльцу. Может, дерево. Может, ветер. Может…
Он открыл дверь.
Серая, мокрая, молодая. Без ошейника. Худющая, с ушами, как у Ральфа. Только взгляд — не щенячий, а взрослый. Такой, что будто знает, что здесь его ждут.
Собака не лаяла, не просилась внутрь. Просто смотрела.
— Деда! — крикнул он в сторону сарая.
Тот не отозвался сразу. Потом вернулся, медленно, с лопатой в руке, остановился на крыльце.
Они стояли втроём.
— Он тебя искал, — сказал внук. — Или Ральфа. Или вы друг друга.
— Он… — дед опустил лопату. — Он, видать, просто знал, куда идти.
Собака осталась.
Имени у неё не было. Они называли её то Муха, то Душа, то просто «эй, иди сюда». А она приходила.
Дед всё так же ставил миску с водой. Теперь их было две. Старая и новая. Внук не спрашивал, зачем. Он знал.
Иногда дед сидел на лавке и говорил:
— Ты же знаешь, это не Ральф. Но он бы не обиделся.
Собака ложилась к его ногам, клацала зубами во сне, вздрагивала.
А внук смотрел и понимал: одиночество — это не тогда, когда никого нет. А когда ты не ждёшь, что кто-то может появиться.
Дед ждал.
И дождался.
N.L.
Присоединяйтесь — мы покажем вам много интересного
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 4