◼ ЛИДИЯ

После трапезной мы с моей москвичкой выпросились на новое послушание.
– Батюшка, – сказала москвичка, – раз уж мы приехали из экологически грязной Москвы на природу, дайте хоть свежим воздухом подышать.
И дали нам вволю надышаться свежим воздухом, послав на стройку мешать бетон. Никаких бетономешалок храм по бедности не имел, и мы мешали бетон вручную в большой бадье под руководством молчаливой паломницы Лидии. Молчалива же Лидия была настолько, что словечка из неё не вытянешь, но моя москвичка наседала на неё:
– Лидия, какая у вас специальность?
– Нехорошая.
– Вы кто – парикмахерша?
– Хуже.
Что может быть хуже парикмахерши, мама офтальмолога не представляла, а потому продолжала наседать:
– Хуже? Да бывает ли хуже? Лидия, объяснитесь же, наконец!
– Продавщицей я была в сельмаге и людей обжуливала, ясно? – не выдержала Лидия и схватилась за лопату, мощными движениями мешая бетон.
Без работы Лидия не могла. Она тут же сникала, тоскливо глядя в одну точку. И если мы с москвичкой, бывало, по часу нежились на солнышке, дожидаясь, пока каменщики выберут раствор из бадьи, то Лидия тут же отправлялась на стройку искать себе работу. Делала она это своеобразно – молча перехватывала лом у паломника и выворачивала валуны из древнего разрушенного основания стены. Однажды работавшему рядом с ней паломнику попался неподъёмный валун, и он хотел было позвать на помощь кого то, как к валуну устремилась Лидия:
– Не тронь. Моё.
И мощно вывернула валун из земли, а затем с натугой отнесла его в сторону. Она, казалось, искала такую неподъёмную ношу, которая бы задавила её тоску. Запомнился случай – паломники силились донести до стройки тяжёлое бревно и всё роняли его, как вдруг бревно перехватила Лидия. Взвалила бревно на плечо и, чуть пошатываясь под тяжестью ноши, понесла его в одиночку, не позволяя помочь. К загадкам в поведении Лидии в Васкнарве привыкли – она жила при храме давно. Для нас же многое бы осталось непонятным, если бы не разговорчивость москвички. А говорить она могла на одну тему: «У меня такое горе, такое горе – мой сын, офтальмолог, женился на парикмахерше. Это кошмар – такой мезальянс! Да бывает ли что нибудь хуже?»
– У меня хуже, – обронила Лидия, не поясняя больше ничего.
Словом, у нас сложился своего рода распорядок дня – Лидия молча мешает раствор, я бегаю с вёдрами за песком, а мама офтальмолога причитает над раствором: «Мой сын, учёный, и па рик– ма херша!» Так продолжалось довольно долго, пока Лидия не задала вопрос:
– Твой учёный в Бога верует?
– Ну, крещёный.
– А парикмахерша?
– О, эта лиса даже на клиросе поёт. Такая лиса, ути пути!
– Про лиру потом, – оборвала её Лидия, – про моих деток послушай сперва. Я трёх сынов родила и взлелеяла – красивые, сильные, как дубки. И был у нас дом – полная чаша, самый богатый дом на селе. Говорили мне люди, да я не верила, что муж мой колдун и свекровь колдунья, а я хорошо с мужем жила. Оба деньги любили, скупали золото – на случай инфляции надёжней всего. Раз иду мимо церкви, а там людей крестят. И я покрестилась с одной мыслью, чтобы крест золотой носить. Вернулась домой после крещения – крест под пальто, его не видно, а колдун мой позеленел – затрясся весь и рычит по звериному: «Не снимешь крест, детей погублю!» Прогнала я его, ушёл к матери. Дом то родительский был – мой. А колдун ночами в окошко стучится: «Выбрось крест и вернись ко мне. Дети мои, мои, запомни, и я их навек с собой заберу». Мне бы тогда же бежать в церковь и успеть детей окрестить! А через ночь мне звонят из милиции: «Старший сын твой убит в драке, а перед смертью сам человека убил». Распахнула я дверь – несут сына, а колдун при крылечке стоит: «Один уже мой. Может, помиримся, и теперь то ты снимешь крест?» – «Теперь, – говорю, – крест Христов не сниму». На поминки пришёл. Я не хотела, но родня зашумела: всё же отец. С младшим сыном о чём то стал разговаривать, а сын рванулся, схватил двустволку и застрелился у меня на глазах. Некрещёные оба и неотпетые, даже в церкви не помянуть. Только среднего сына силком окрестила. А толку? Пьёт, блудит, мат перемат. А недавно ослеп от водки. Может, это для вразумления, и Господь его вразумит?
После этого разговора Лидия замкнулась и ушла от нас на другое послушание. Видно, тягостно ей было наше сочувствие, а такое горе ни с кем не разделить.
Про парикмахершу моя москвичка больше не заикалась. А перед отъездом долго пересчитывала деньги и, решив, что на билет хватит, купила на рынке роскошную кофту из ангорки:
– Лидочку жалко. Подарю Лидочке.
Лидия приняла кофту спокойно и с опытностью товароведа ощупала швы:
– Настоящая ангорка. Не подделка, – а потом равнодушно вернула кофту: – У меня таких кофт – целый шкаф забит. А ковров, хрусталя, ювелирки! Недавно ездила дом заколачивать – не вернусь я больше туда. Зашла в сени, и вдруг почудилось, что там мой сыночек в испуге стоит. Самый младший, самый любимый. Сладкий мой, бедный несчастный сынок! Не крестила я деток, значит, убила, и на Страшном Суде с меня спросит Господь.
Первое время я поминала Лидию на всех молебнах, а с годами стала её забывать. Но недавно прочла в книге неообновленческого священника, что православные храмы устроены негуманно – люди устают стоять на службах, и надо бы на манер костёлов заполнить всё пространство церкви скамейками, чтобы молиться и отдыхать. И сразу вспыхнуло имя – Лидия. Заставьте Лидию не уставать! И снова вспомнились будни Васкнарвы, как Лидия, не шелохнувшись, выстаивает долгие церковные службы, не позволяя себе присесть даже на кафизмах, и всё ищет ношу потяжелее, надеясь в тяжких трудах покаяния облегчить участь своих детей.
Не грех, конечно, молиться и сидя, но в церкви кающихся не сидят.
(Нина Павлова)