Чёрное море

Сергей Аствацатуров
ЧЁРНОЕ МОРЕ
«…И море чёрное, витийствуя, шумит,
И с тяжким грохотом подходит к изголовью».
О. Мандельштам
23.04.2010 Севастополь
Утром мы купили на автовокзале льготные билеты на маленький автобус до Ялты, предъявив справку ВТЭК Шушары. Девушка в кассе, кажется, не разобралась, что справка выдана в другом государстве. Зато водитель автобуса поинтересовался, оплатил я провоз коляски или нет. Пришлось объяснить этому дуболому, что она не оплачивается, что это не багаж, а часть инвалида. На это водитель недовольно хмыкнул и, открыв двери заднего багажника, наблюдал, как я потею, пытаясь втиснуть коляску в узкое пространство.
Автобус мчался по неудобной для пешего передвижения с коляской, но отличной для машины дороге, и вокруг открывались захватывающие виды. Горы вставали со всех сторон, словно видения из какого-то параллельного мира, а в зелёных долинах у моря были раскиданы курортные посёлки.
— Вот что мне нравится, — сказала Шушара, — так это то, что когда ты меня вносишь в городской автобус или в троллейбус, а мест свободных нет, то место нам уступает не молодой человек, не цветущий мужчина, а какая-нибудь старуха или мужчина таких лет, что сгодился бы мне в отцы…
— Верно. Это, увы, примета времени. И это, увы, везде так — в Астрахани, в Петербурге, в Севастополе…
— Мужчины, Медведь, выродились…
— Да нет, не мужчины. Выродилось само представление о мужественности. Культура, в которой наивысшим благом считается комфорт, подразумевает отказ от заботы о себе подобных, когда это связано с малейшим усилием…
— Ну вот и неправда! Они не считают нас себе подобными. Для них мы что-то вроде разумных хомячков. Мы мешаемся под ногами, тормозим движение автобуса, наезжаем на прохожих коляской, и нас стоило бы уничтожить, но как-то принято делать вид, что в стране гуманное отношение к хомячкам…
— Да-а-а, подруга, мрачный у тебя всё-таки взгляд на человечество…
— Ага, слушай дальше. Нет никакого человечества. Есть отдельные люди, и один человек может отличаться от другого больше, чем человек от обезьяны…
Я вынес Шушару из автобуса у поворота на Ялтинский зоопарк. Она всегда интересовалась животными и когда-то хотела даже поступать на факультет биологии. Уступив жене и согласившись посмотреть на зверей, прежде чем мы бросимся под колёса, я надеялся, что вид животных, лишённых свободы, только утвердит нашу решимость. Мы медленно поднялись по дороге, окружённой лесом, полюбовались на отвесные скалы впереди, пересекли небольшой мост, под которым шумел ручей, и оказались у зоопарка. Едва мы вошли в ворота, как увидели великолепных розовых пеликанов бродивших по дороге прямо среди посетителей. Мы, было, обрадовались, но дальше перед нами, как я и ожидал, открылся настоящий Ад — в клетках, как заключённые в камерах чудовищной тюрьмы, сидели больные звери. Этих зверей закармливали пряниками и прочей негодной едой посетители. Многие животные были измученны непривычной крымской жарой — здесь они были всего лишь несчастными игрушками в руках человека, приманкой для отдыхающих.
— Какое отвратительное зрелище, — говорила Шушара, — Наверное, так могли бы выглядеть пациенты психбольницы, если бы их беспрерывно кормили. И посмотри, как высокотехнологично сделано — не надо протягивать еду через прутья решётки, а можно опустить еду в трубу и кусок упадёт прямо несчастному животному в лапы. Сплошной кайф для публики…
— Честное слово, я не знаю после этого, отвечает ли человек хоть за что-нибудь из того, что творит на земле…
— Да конечно же, не отвечает. Мы и за себя-то, дорогой мой, не отвечаем. Где уж тут за животных! Любому из нас дай неограниченное количество пищи и запри в клетке — не пройдёт и года, как мы подохнем от ожирения…
Мы остановились у большой клетки из толстых металлических прутьев. В клетке сидел огромный бурый медведь, который, встав на задние лапы, скрёб передними решётку, мотал головой, как безумный, и что-то жалкое ревел на своём медвежьем языке. Девочка у клетки трясла родителей за руки:
— Мам, мам, ну давай ещё покормим мишку…
— Ой, доча, перестань, у нас нет столько денег…
— Ну, мам, я хочу…
Шушара посмотрела на меня:
— Вот видишь, дело, оказывается, в количестве денег. Дай нам неограниченные ресурсы, и мы превратим всю землю в сплошное море жратвы…
— Именно поэтому, как мне кажется, человечество ещё долго не сможет получить термоядерную энергию. Думаю, Бог справедлив и разумен…
— Бог? Разумен? Ха-ха… Мне, знаешь ли, не нравится Библия. Все эти убитые младенцы, уничтоженные народы, многожёнство и прочее…
— Не надо понимать так буквально текст Библии. Хотя, знаешь, в свете того, что мы собираемся сделать, Библия представляется мне неполной. Туда стоило бы добавить тексты об оправдании человеческих поступков различными обстоятельствами. Например, самоубийство должно быть допустимо в случае тяжёлой болезни…
— Это ты хочешь себя любимого оправдать…
— Нет, я сознаю, что, если мы уйдём вместе, увы, оправдания перед Богом для меня не будет. Но я же не могу тебя бросить, позволить тебе одной уйти в тот неведомый край, откуда никто не возвращался…
— Ну, вот и хорошо. Пойдём-ка лучше отсюда…
Мы вышли на шоссе, которое взбиралось в гору. Длинный бетонный забор тянулся вдоль него, и плохо заасфальтированная, пешеходная дорожка была зажата между забором и проезжей частью. Дорожка оказалась такой узкой, что коляска едва могла проехать по ней. Мимо одна за другой проносились машины. Всё во мне сжалось и напряглось. «Сейчас или никогда, — думал я, — пусть она даже не успеет понять, что произошло. Способ не самый верный, но для её хрупкого организма хватит и небольшого толчка. А что будет со мной? Вдруг откачают? Начнут выхаживать? Да, это будет хуже всего. Надо выбрать машину побольше, и…». Огромный самосвал нёсся по шоссе. Я развернул коляску и бросился с ней под колёса, зажмурив глаза. Я почти ничего не слышал и не чувствовал. Какой-то гул стоял в моих ушах — не было ни страха, ни ожидания боли, ни любопытства. Но… ничего не произошло. Видимо, я не учёл, что дорога идёт в гору слишком круто и в таких условиях тормозной путь будет очень коротким.
— Ты что, идиот? — услышал я крик водителя, — Ты куда, гад, под колёса лезешь!..
Я взглянул на Шушару. Она сидела бледная и мелко дрожала. Пришлось торопливо развернуть коляску и вкатить обратно на пешеходную дорожку.
— Ну, опять не вышло? — спросил я не то жену, не то себя.
— Предупреждать надо…
— Зачем предупреждать? Мы всё обговорили, всё решили. Что ещё?..
— Это… это… было так… я не успела подумать…
— О чём?..
— Я не знаю, — Шушара опустила голову и уставилась на свои колени в чёрных, толстых штанах, которые она носит даже в жаркую погоду.
Я пыхтел, закатывая коляску в гору. Наконец, забор кончился, и справа открылся вид на Ялту. Белый город, как неосторожный подросток, спускался по склону горы к морю, и безбрежная даль синела, уходя к далёкому горизонту. Это было так красиво, что на мгновение я забыл, почему мы здесь оказались.
— Вот это и есть Чёрное море, — я пытался выровнять своё дыхание.
— Да ну, какое же оно чёрное? — вдруг засмеялась Шушара, — Оно голубое. Нет, оно цвета турецких джинсов, которые продаёт мой брат на базаре…
— Бери больше, оно цвета цветка сон-травы весной в прозрачной сосновой роще где-то в Ленинградской области…
— Море смерти?
— Море вечности…
— И ты не хочешь туда?..
— А ты?..
— Я, кажется, больше не хочу. Нет, точно не хочу…
— Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая…
Через час мы спустились по пыльным, людным ялтинским улицам к набережной. Здесь воздух был свежий, морской, росли пальмы, тянулись вдоль моря одно за другим кафе. Шушара попросила подкатить её к пирсу, где покачивались белые яхты. Чем ближе мы подходили, тем сильнее разгорались её глаза. Яхты — это была мечта, это было то, чего мы никогда не могли бы заполучить, но чего желали в своих снах. Какие-то мужчины что-то красили на одной из них, красавице с округлыми обводами корпуса, с высокой мачтой, которая упиралась прямо в бездонное крымское небо.
— Слушай, вот если бы уплыть на такой вокруг света, — Шушара смотрела на яхту, как зачарованная, — Нет, просто поселится бы на ней и жить даже зимой. И никогда не сходить на этот дурацкий берег…
— Да, и ходить по чёрному синему морю, и видеть разные страны, и умереть в один день в тропических широтах. Какая же ты романтическая девушка, Шушара!..
— Я? Ну, уж дудки! Пошли, поищем, где бы съесть что-нибудь дешёвое и ужасное…
Свернув с набережной, мы увидели вывеску «Столовая».
— Ага, — обрадовался я, — вот это и есть ужасное…
Столовая оказалась настоящей советской столовой. Здесь даже не было туалета. Пожилая женщина в нечистом, но когда-то белом халате вытирала столы скользкой тряпкой, и столы были именно того типа, за какими в юности я ел на заводах в местах общественного питания. Меню тоже было под стать: картофельное пюре, борщ, пирожки, и всё невкусное, но по очень умеренным ценам. Я набрал еды, и принёс на столик, за которым стояла коляска.
— Боже, это же настоящий столовский компот из сухофруктов, разбавленный водой! — Шушара потирала руки.
— Ага, и пюре из гнилой картошки. Ей Богу, мы попали на двадцать с лишним лет назад. А помнишь, как тогда ходили на демонстрации?..
— Помню. С транспарантами, с портретами вождей, а после пили беленькую в подъездах, — Шушара улыбалась, и это радовало меня.
— Неужели всё это было? Да, точно было. А ты думаешь, наше время лучше?..
— Наше время другое. В чём-то страшнее тем, что человек отвечает за себя сам, а в чём-то веселее запахом свободы…
— И морской далью в перспективе…
— Странное время. Кстати, подозреваю, что эта столовая не что иное, как специальное развлечение для туристов…
На автовокзале мы взяли билет на новенький «Икарус». На этот раз номер с российской справкой ВТЭК не прошёл, и пришлось отдать последние гривны. Увидев нас, водитель опешил:
— Но есть же специальные автобусы…
— Какие специальные?..
— С подъёмниками…
Я посмотрел на него, как на сумасшедшего. Кажется, он понял мой взгляд и пошёл открывать багажное отделение.
В салоне Шушара с любопытством рассматривала новейшие приспособления: радиоприёмники, вделанные в спинки кресел, откидные подставки для напитков, удобные лампочки освещения над каждым креслом. Я наблюдал в окно, как двадцатилетняя девица в очках прощается с седым пятидесятилетним мужиком. Она висела у него на шее и недвусмысленно поводила задом. Один из водителей, молодой парень, заигрывал с пассажиркой — совсем юной девушкой, которую согласился провезти без билета. Жизнь бурлила вокруг нас. Или это была какая-то другая, не наша жизнь?