Дом

Я родилась во второй половине прошлого столетия (боже, как это было давно!) в небольшом горном селении. Селение ничем особым не отличалось. Кроме, пожалуй, того, что зимой, когда выпадал снег, прекращалось транспортное сообщение с остальным миром. Впрочем, и бездорожье не было отличительной особенностью только нашего Рустау. Были и другие такие села. Но в детстве я о них не знала. Мне тогда казалось, что мир состоит из трех географических точек - селения Рустау, города Цхинвал, столицы Южной Осетии, куда часто по делам ездил мой отец и далекой Москвы, откуда приходили вести по проводному радио.
Я часто слышала разговоры о том, почему наше село называется Рустау. Подозревали, что где-то в селе, возможно, захоронен прах поэта Шота Руставели, так как фамилия поэта в переводе звучит "из Рустави", то есть "Шота из Рустави", и исходя из этой логики, мои односельчане полагали, что наш Рустау вполне может претендовать на роль родины автора "Витязя.."
Однажды какие-то энтузиасты даже хотели организовать раскопки холма в центре села, решив почему-то, что внутри холма может быть могила Руставели, а, может быть, даже самой царицы Тамары, но их остановило то, что на холме стоит часовня. А трогать часовню не рискнули даже самые отъявленные безбожники.
В моем детстве жизнь в Рустау била, что называется, ключом. Было много людей, и молодых, и старых. Так как наш дом стоит прямо на сельской дороге, по утрам я сквозь сон слышала, как мои сельчане идут на работу в поле - весной - сеять, летом - пропалывать, осенью -убирать. Орудие труда - тяпку, косу или лопату, они при этом несли на плече, так как всю работу в селе делали вручную. Кроме, пожалуй, вспашки. Для этого был трактор. Но людей было достаточно, и они справлялись с работой. В селе выращивали богатые урожаи. До сих пор стоят перед глазами горы пшеницы, кукурузы, свеклы, сотни ящиков яблок, фляги меда, огромные круги сыра. Мне кажется, тот период в истории страны, пришедший на мое детство, был периодом созидания. Я не знаю, что происходило в большой политике в те годы, я думаю, что мои односельчане тоже не слишком этим интересовались. Они трудились на земле, видели результаты своего труда. И жили, ну если не слишком богато, то и не бедно. Во всяком случае, о хлебе насущном никто не думал, а главное, люди почему-то поверили, что войны теперь в прошлом.
К тому времени, когда я подросла, школу в нашем селении сделали восьмилетней, из-за того, что учеников с каждым годом становилось все меньше. Рустау покидали его жители, уезжая в большие и малые города в поисках лучшей доли. После того, как школа стала восьмилетней, все, кто ее заканчивал, так и оставались с восьмилетним образованием. Все, за исключением тех, кто уезжал в город, в том числе меня и моей сестры Джульетты. Мы осознавали, что когда-нибудь нам тоже придется жить в большом или малом городе, так как жить в нашем Рустау, несмотря на всю нашу любовь к нему, было очень скучно.
Я помню, когда в наш Рустау провели электричество. Это был настоящий праздник. Сначала свет провели в свой дом наши соседи. Мы стояли на балконе и любовались ярким светом. Бабушка, которая всю жизнь прожила при керосиновой лампе, не скрывала слез радости. Потом свет появился и в нашем доме. Помню, в первые дни мы даже не выключали его, когда ложились спать, как будто боялись, что свет исчезнет.
Но, увы, даже появление электричества ничего не изменило в судьбе нашего Рустау. Оно вымирало. Молодые уезжали. Оставались старики. Иногда молодые приезжали проведать стариков, но ненадолго, так как в Рустау, повторяю, было очень скучно. И люди, пожив в больших городах, и даже в маленьком Цхинвале, не выдерживали в Рустау больше одной недели. В Рустау не было телевизоров, газеты приносили не чаще одного раза в неделю, когда уже новости устаревали. Несмотря на это, почтальона рустауцы встречали с радостью. Летом он ходил пешком, зимой на лошади. В ворота стучал палкой, газеты совал в щели забора и шел дальше. Потом и почтальона не стало, умер. Другого желающего не нашлось, так как жители были сплошь старики и почта в Рустау стала попадать еще реже. Передавали ее с кем попало. Да и почты не стало. Никто не выписывал газет. Письма, уехавшие от стариков взрослые дети, писали редко. Можно сказать, что не писали совсем. Так что надобности в почтальоне не стало.
Наш Рустау был разделен на две части –верхнюю и нижнюю. Это было чисто символическое деление –все село состояло из ста дворов. Между двумя частями расположилось, что бы вы думали? –кладбище. Нигде больше я не видела, чтобы мертвые так близко соседствовали с живыми. Прямо возле кладбища остановка автобуса. Таким образом, приехавшие в село, сперва здороваются с умершими, а потом идут здороваться с живыми.
Но проблема не в этом, проблема в том, что живых с каждым годом становится все меньше. Может случиться так, что однажды, приехав в село, можно будет дальше кладбища никуда не идти.
Здесь на остановке автобуса стоит памятник погибшим в Великой Отечественной войне. Когда-то мой отец, Тасоев Иван Николаевич, работавший директором местной школы, собрал со своих односельчан деньги и поставил его в память о тех, кто погиб на войне с немцами. На памятнике написал их имена. Это были его ровесники. Он тоже был на войне. Вернулся живым. А те погибли. Мне кажется, что отец испытывал что-то вроде неловкости из-за того, что он остался жив, а те погибли. Он даже написал о них поэму. Отец не был ни поэтом, ни рифмоплетом. Но один раз в жизни он написал поэму. Он вложил в эту поэму всю душу. Помню, писал он его в простой школьной тетради карандашом, чтобы можно было стирать, а потом писать заново, подгонять ритм, рифму. Он нам, своим детям, зачитывал ее. Нам нравилось. Мы ничего не понимали в художественном творчестве, но ощущали, что то, что написал отец, пропитано его чувствами.
Поэма называлась «Белые волки». Почему так? Отец рассказывал, что во время войны в нашем лесу появились белые волки. Никто не знал, откуда они пришли, но все понимали, что это связано с войной, что чужестранные волки убежали от войны. Поэма была о войне и погибших наших односельчанах. Он отнес поэму в редакцию местной газеты. Поэму взяли, но переписали его содержание прозой. Отец расстроился. Больше он никогда ничего не написал.
Немного о географическом положении нашего Рустау. Оно со всех сторон окружено горами. Как будто находится в глубине чаши. С одной стороны горы лесистые, с другой – лысые. За лысыми горами находится Грузия.
В детстве я часто слышала рассказы дедушки и его братьев о том, что когда –то давным давно из-за лысых гор на наше село стали наползать какие-то рыжие гусеницы. Их было так много, что они застелили собой, словно ковром, землю и земля стала рыжей. С гусеницами пытались бороться. На их пути выкапывали канавы и пускали по ним воду, поливали их керосином, топтали ногами. Но все безуспешно. Гусеницы ползли и ползли нескончаемым рыжим потоком. Они заползали в дома, в скотные дворы, в сады и огороды. Убедившись, что с этой напастью не справиться, рустауцы покинули село и ушли через перевал. А спустя несколько лет вернулись. Гусеницы к этому времени куда-то исчезли, словно их и не было никогда. Старики вспоминали об этом случае редко и говорили нехотя, словно стыдились, что им пришлось ретироваться от насекомых. А сейчас я думаю, а были ли вообще эти гусеницы. Может, эту странную историю кто-то придумал, а люди поверили.
Лысые горы не везде были лысые. В одном месте прямо на линии горизонта росли два дерева. Не могу сказать, что это были за деревья, так как все детство смотрела на них только издалека, но стояли они как два влюбленных человека. Одно дерево - высокое с пирамидальной верхушкой, второе пониже и попышнее. Верхушка пирамидального была склонена к тому, что пониже. Деревья словно разговаривали, жили, любовались окружающим их миром, солнцем, небом, звездами. Встречали, держась друг за друга, смену дня и ночи, времен года, годов, десятилетий. Я не знаю, когда они появились на этом горизонте. Это было задолго до моего рождения. Но я видела, как они умерли.
Я уже жила в другом городе, не очень большом, и не очень маленьком. Именно в таком, в каком я мечтала жить в детстве. Но каждый отпуск я проводила в нашем Рустау. Никакие курорты и морские пляжи меня никогда не привлекали, и никогда я не делала выбор в их пользу. Рустау – это был и мой пляж, и мой курорт, место, где я отдыхала душой. Так вот в очередной раз, приехав в Рустау, я не увидела одного из так знакомых мне с детства деревьев. Сельчане рассказали, что дерево сразила молния. Издали виднелись его обломки у подножия второго, того, что повыше. А оно так и осталось стоять со склоненной к погибшей подруге верхушкой, словно оплакивало ее. И словно понимало, что его дни тоже сочтены. Одному ему не устоять на этом пустынном горизонте. В очередной приезд уже не оказалось на месте и второго дерева. Никто не знал, что с ним случилось.
В ту осень умерла мама. Мой отец, полный сил, энергии, почему –то вдруг сказал: «Все, моя жизнь тоже закончилась». Он пережил маму на три года.
Наш большой дом, где всегда было много людей - бабушка с дедушкой, отец с матерью, нас, детей - трое, плюс всегда родственники, гости, застолья, шумные праздники, опустел.
Теперь я езжу в Рустау очень редко. Потому что очень трудно ходить в гости в пустой дом, даже если этот дом –твой родной. Накатывает грусть по тому безвозвратно ушедшему времени, когда дом был полон людей.
Но одно хочу отметить. Наш дом –удивительный. Уже много лет он стоит пустой. Но зайдешь внутрь, разведешь огонь в железной печке, и словно никогда оттуда не уезжала. Он –теплый. Он словно живой и словно ждет меня. А когда я долго не езжу, дом мне снится. Как будто он просит, чтобы я не забывала о нем.