АЛЕКСАНДР ЩЕРБАКОВ-ИЖЕВСКИЙ

ВРЕМЕНА ГОДА (фрагмент рассказа) https://proza.ru/avtor/oteziegovoina ...Летом война защитного, грязно-зелёного цвета с полуобморочными, вонючими запахами и трёхэтажным, отборным матом. Любая схватка — это не просто сражения непримиримых противников, а предварительно тяжелая солдатская пахота. Работа до кровавых мозолей, когда цена вопроса — жизнь.
Если не затруднит, как-нибудь попробуйте вырыть в плодородном грунте щель глубиной метра полтора с бруствером высотой сантиметров сорок-пятьдесят. Небольшую шириной, но чтобы могли разойтись два человека. Копайте просто так, старательно, метров двести-триста, не заморачиваясь на возможные последствия обрушения земли от детонации после взрыва.
Да, ещё учтите, что все направления движения вдоль и поперёк должны быть переплетены сочными кореньями, измочаленным лыком, ободранными ветками, расщеплёнными стволами от лесоповала. Плюсом будут известковые валуны, камни и камешки, схороненные в топких грунтах ещё с ледникового периода.
Прочувствуйте хоть чуток, насколько тяжел солдатский труд. На своей шкуре ощутите прелести солдатского быта. Невыносимо трудно станет, когда ослепительный свет плавильного солнца выжжет насквозь солдатскую гимнастерку и превратит хлопчатобумажную структуру в непонятный, но хрусткий цветмет с соляными разводами.
А что, снимай исподнее и выжимай, цеди в пулемётную цинку. К вечеру придётся шти варить с червлёной перловой шрапнелью. Вполне даже возможно, сгодится рассол с мускулистой человечинки для постного бульона.
Война — это глина цвета шоколадного мармелада, которую нужно было копать не перекопать, уложив перед собственным носом выше пирамиды Хеопса. Не забыть бы утрамбовать после сумерек, чтобы бронебойным трассером навылет не цвиркнуло в окаянную бошку. А куда деваться, потому как следует сохранить себе жизнь, когда в отваленную земельку уткнётся разогретая докрасна пулька калибра 7, 92 мм.
Обычное дело летом — чёрная война. Это когда в июле 1942 года на Северо-Западном фронте до изнеможения, до зелёных кругов перед глазами выбрасывали на бруствер тонны расползающегося чернозёма, чтобы выкопать окоп в полный рост и при нём закуток для отхожего места.
Жизнь на передовой напрямую зависела от правильно вырытого укрытия, хотя в некоторых местах грунтовые воды заполняли норы по колено. Приходилось валить в ближнем тылу прилегающий лес, стволы деревьев распиливать на чурбаки, длинные хворостины укладывать вдоль направлений передвижения. В таких местах приходилось скрестись, горбатиться, пластаться на четвереньках по кряжистым чурбанам, иначе мог пристрелить вражеский снайпер.
А дерьмо… Куда она денется, плавучая зараза. Так и перемещались между огневыми точками посередь прокисших вонючих лепёшек. Бывало, проползёшь, минуешь насквозь простреливаемое опасное место, поднимешься в полный рост, а вместо петлиц на предплечьях дрочёные шаньги перепревшего навоза, изрыгающего в округу остатки запаха отвратительно сготовленной перловки. Извиняйте, другой, распаренной на сливочных приварках с подливами из под тушенки — не имеется в наличии.
Сочная картина, впору закусывать наркомовские сто грамм, не помыв руки. Только несмешно, когда с дурно пахнущей шинели поносные отрыжки приходится соскребать всей пятернёй, выковыривать обломанными ногтями. Смачно сплёвывая, растирать болотным жидким вязевом, чтобы перебить тошнотворный запах человеческой мочи.
Или зелёная война в пик июльского солнцестояния. Это когда под проливным дождём на воткнутые в укосину жерди накидывали центнеры сочной листвы с хилых берёзок на обочине болота.
В другом случае до крови, раздирая пальцы о ножовки острейшей осоки, пихали между двух стенок из ольховых переплетённых веток отростки колючих листьев, стеблей, травы вперемешку с гнилостной жижей, смешанной с клейкой ряской.
И не понять было, что за произведение фронтовой архитектуры получалось: то ли укрытие от непогоды, то ли при миномётном обстреле братская могила для друзей-товарищей.
Это цвет крови, когда рядом гибли люди. Жутко представить по соседству страдающего от боли человека, стонущего со слезами на глазах от полнейшей безысходности.
Взгляд не отвести, стыдно смотреть в ясные очи, просящему спасения другу, если ничем помочь не представлялось возможным. Следующим мог погибнуть сам, если вовремя не суметь подготовиться к очередной атаке. Пуля-дура любит нерасторопных русских мужиков, приголубит запросто.
Это цвет белых бинтов, отстиранных полковыми прачками, которые быстро превращались в грязно-серые лоскутья, словно обмакнутые в пластилиновую, вонючую клейковину. Животворящие тряпицы, никогда не внушали доверия, потому как изначально, мгновенно напитывались кисельной сукровицей и зелёным гноем.
Такие прилипшие набрюшники, повязки, пришлёпки содрать с исстрадавшегося тела совершенно проблематично. Ведь кому-то придётся срывать вместе с расслаивающимися кускам мяса, при истеричных проклятьях и душераздирающем оре до поднебесной.
А кому-то совершенно пофиг от невыносимой боли — тело уже окочурилось от болевого шока и бойцу совершенно без разницы, почему это военфельдшер колдует именно над его окончательно подыхающей материей.
Это поутру цвет роя гнид и вшей, примостившихся в подмышках, паху, на шерстяных излишествах, на лысой голове под пилоткой со спущенными закрылками. Понятное дело, что от этих тварей надо было срочно избавляться. Только чья здесь возьмёт? Не совсем понятно, кто раньше на тот свет отправится. Скорее всего, кто вперёд, того и черёд будет.
Это цвет подавленных, серых, измождённых лиц, укоцанных в хлам пороховой гарью.
Это цвет брезента, плащ-палаток, облупленных стальных касок, заляпанных сапог, военной утвари, заправленных в скатки шинелей, до дыр изношенных гимнастёрок и потрёпанных портков, личных вещей и приспособлений похабно с природной наглостью декорированных дрыщавыми ошмотьями из серных купелей, ватными туманами из бездонных урочищ, постоянным моросящим месивом из набрякших туч.
Это цвет сивых волос. На войне люди очень рано становились седыми. Стрессовая, экстремальная, ситуация крайне жестоко поступает с неподготовленными людьми. Скорее всего, после победы, выжившие легкоранимые личности ожидаемо сопьются, умрут или бесславно сдохнут в безвестности гораздо быстрее ребят с дубовыми нервами.
Безусловно, на полях сражений крайне много перекрёстных случайностей. Кому-то повезло, а кого-то отправили по соседству в братский погребальник. У каждого человека, который прошел лихолетье, остаются свои воспоминания о цвете войны.
Осень приходит внезапно, застаёт воинов врасплох и всецело, по-хозяйски овладевает землёй — лесами, болотами, реками, расслоенным на тепловые контуры воздухом, полями, самым разномастным зверьём и птицами.
В округе сразу всё окрашивается в ненавязчиво-пурпурные тона и в мгновение ока становится расхлябанно-вязким, напитанным запахами околоболотной хмари.
Здесь в бессмысленной, замороченной визуальными искажениями дымке запросто можно испустить дух. Хотя намечаемое окаянное заблуждение уж точно не про вашу честь будет упомянуто.
Ближе к людям на деревьях обычно суетились синицы. Писклявые, но ясные их вскликивания были похожи на звон капели хрустального дождя в ясную пору.
Птички-невелички порхали с ветки на ветку, дурачились меж собой, висели вниз головами на сучьях, беззаботно заглядывали в окопы из-под несорванных листьев хилых берёзок, близстоящих возле метановой топи.
Когда начинался листопад, пергаментные журавлики от флоры падали и падали с утра до вечера, дни и ночи. У них не случалось перекуров ни после хилого завтрака, ни перед тощим обедом, ни перед ночным беспамятным сном.
Лесные приветы в непогоду косо летели по ветру, отвесно ложась в сырое разнотравье. Безудержно стелились на отвалы чернозёма возле угрюмых болотин. Прилипали к тягучей, протухшей и одновременно приторно-вонючей жидкости бездонных бочажин.
Небеса от души моросили пока ещё не стылым дождем. Ветродуй от души расшвыривал по непролазным угодьям отжившие свой век природные вторресурсы. Увядание когда-то процветающей действительности воспринималось без энтузиазма, сродни подневольности, навязанной в принудительном порядке через силу кем-то сверху.
Неприятный, слякотный, моросящий дождь шел неделями. Беспробудные ветра с Балтики толкали в Новгородские края всё новые и новые порции влаги.
Только к середине октября перелески обнажались, и сквозь непролазную чащу деревьев близлежащих местечковых лесных образований становились видны болотные сжиженные разводы, укрытые плотной ряской.
В народе говорят:
— Когда видишь даль осенних полей — обязан пожевать краюху хлеба.
Так и поступали. Черный полусырой хлеб из полковой пекарни приносили крайне нерегулярно с прилипшими к нему мокрыми листьями. Но хулиганистый ветер всё бросал и бросал горсти жёлтых приветов на солдатское нехитрое жильё, на военную технику, на дно стрелковых ячеек, окопов, траншей. Посреди леса было трудно ходить: приходилось идти по листьям, как по глубокому снегу.
Удивительные гербарии мы находили в карманах своих шинелей, под пилотками, в волосах — повсюду. Осенними немыми и оглохшими чёрными ночами, когда безветрие стояло над лесистым краем, приходилось настороженно дремать на разноцветных конвертах, насквозь пропитываясь приятными запахами.
Осень длилась, как непредсказуемая узкая тропинка с крутыми заворотами. Невозможно догадаться, что встретится на пути: то мороз, то дождь, или вдруг снег, как зимой? А может быть, метель белая с натуженным воем? И опять солнце, опять тепло и вроде бы зеленеющая травка в ближайшем окружении.
Видно было, что вдали, в пределах видимости, стояла осинка с золотистыми листиками. Как обмёрзла, красавица, так и осталась нагой. Ветер уже больше не мог оборвать с неё последние листочки. Всё, что можно было, — сорвал.
Поздней осенью от морозов рябина морщилась и становилась терпкой, даже сладкой. Калина, та до лютых морозов приготовилась ждать полноценного сбора от вечно голодных пернатых потребителей. И ягоды шиповника такие же беспрекословно стойкие. За ними не заржавеет набрать аромат, вяжущий рот, только к середине зимы.
Как-то раз в конце промозглой поры пришлось отбить у фрицев небольшую деревушку, расположенную в чащобе леса. Всего-то несколько домов. Напуганные люди сидели по домам и никак не могли взять в толк, какую новую очередную напасть принесло в их забытый Богом край.
От большевиков любой гадости можно было ожидать, раскулачивание и коллективизация только самые малые из грехов. Но и немцы лютовали не слаще.
На опушке леса, обсыпанный свежим лесным перепревшим компостом, валялся незакопанным полуразложившийся труп мальчонки лет пяти от роду.
В начале дождливого времени года пехотный командир расквартированной по хатам группы немецких связистов увидел на стене фотографию офицера Красной армии. Хозяйку тотчас же пустила по кругу изголодавшаяся солдатня. Затем измочаленную до невозможности женщину определили в расход, а её мальца выгнали на произвол судьбы. Глядишь, прижился бы на улице. Под угрозой расстрела соседям запретили приютить горемыку.
День и ночь ходил-бродил парнишка между домов. Стучал в двери, хныкал, плакал, скулил от безысходности. Ничего не помогало. Никто из земляков не проявил сострадания к потенциальной жертве. От голода ребёнок грыз окорье на иссушенных жердях высоченного забора. Но силёнок хватило лишь на пару дней — умер пацанчик от недоедания и переохлаждения.
Ребята от злости на варваров сжимали кулаки до побеления костяшек, на челюстях желваки ходуном ходили. Рябой Митрофаныч, наш ротный старшина, не мог удержать слёз и плакал прилюдно, не стесняясь.
У каждого бойца, осенние листья, как и с деревьев, опадали внутри, и внутри же шёл унылый дождь. С мрачным состоянием ума нельзя было свыкнуться. Солдату от бессилия, безысходности, злости невозможно ничего поделать — хоть волком вой.
Однако дальнейшего наступления не получилось, разовая наступательная операция развития не имела. На краю леса начальством была дана команда окопаться. Черновую работу выполнили на одном дыхании, быстрее быстрого.
Бойцы дошли до крайней черты и стояли на пороге безумия от ненависти к оккупантам. В атаку бы на вражью силу, а нас снова запихали в окопы.
Но силы были неравными и парни в роте не совсем понимали, что это: уходящие солнечные лучи совсем негреющего солнца или так играет зайчик от оптики немецкого снайпера, который уже берет кого-то из нас на прицел.
Неопределенность — это крайне опасное состояние на войне. Ничего героического.
Постепенно напряжение рассосалось. Пообвыклись. И осень тоже незаметно, капля за каплей, день за днём уступала свои права белоснежной зимушке-зиме...
Северо-Западный фронт. Новгородская область. Лето-осень 1942 года.
Из воспоминаний моего отца, гвардии капитана Ивана Петровича Щербакова (28.10.1923 - 10.06.1964 гг.)