Интервью с Рихардом Круспе для Rolling Stone 8 декабря 2011

Эксклюзивное интервью с Рихардом Круспе. В прошлую пятницу вышла большая ретроспектива Rammstein "Made In Germany 1995-2011". Читайте здесь наше интервью с гитаристом Рихардом Круспе, в котором он говорит об отсутствии ностальгии и концепции группы, пребывание в которой похоже на брак по расчёту. Это маленькая сенсация: большое интервью с Rammstein в декабрьском выпуске Rolling Stone, это единственное интервью, которое группа даст в этом году. Поскольку группа рассматривает себя как единый коллектив, то было вполне логично, что журнал Rolling Stone эксклюзивно побеседовал с Тиллем Линдеманном, Флаке Лоренцем, Рихардом Круспе и Кристофом Шнайдером. Все интервью вы можете найти в нашем большом специальном выпуске, посвящённому группе Rammstein. Читайте здесь интервью с гитаристом Рихардом Круспе, проведённое Райнером Шмидтом и Торстеном Гроссом.
Интервью с Rammstein проходят в клубе Black Box Music, находящемся на окраине Берлина, установкой оборудования занимается фирма, которая всегда берёт на себя ответственность за организацию любых крупных мероприятий. Там, в огромном зале полностью обставленным аппаратурой, музыканты готовятся к предстоящему мировому турне. На следующий вечер проходят публичные генеральные репетиции для нескольких сотен членов фан-клуба со всей Европы. Музыкантам также приходится носить костюмы из кожи и использовать весь их арсенал из огня и пиротехники. Однако на интервью гитарист Рихард Круспе пришёл в удобной одежде: спортивных штанах и свитере.
Рихард Круспе, похоже, что Вы в отличие от некоторых ваших коллег иначе смотрите на прошлое ГДР. Вы чувствовали себя в ГДР как в тюрьме?
Так было не всегда. Пока мне не исполнилось двенадцать лет, я абсолютно не считал ГДР тюрьмой, у меня было беззаботное детство. На первый взгляд там действительно не было никаких видимых социальных различий, статус не играл роли. Только тогда, когда я стал старше, и начал смотреть в свою пустую тарелку, тогда появились вопросы. Этим вопросам не были рады, и они оставались без ответа, вот тогда я и понял, что живу здесь как в тюрьме. У меня были проблемы с учителями, вообще с властями, и так я стал всё чаще наталкиваться на ограничения.
Как вы относитесь к ностальгии?
Отчасти я могу это понять. Здесь ведь не может быть всё только чёрным и белым. Но я прекрасно понимаю, что моё развитие как человека и музыканта без Запада не было бы возможным.
Вы сбежали в 1989 году через Венгрию...
За шесть месяцев до падения стены! Я это не планировал, всё произошло по глупой случайности. Классический случай, как в кино: в 1989 году я случайно оказался в центре демонстрации, и когда я вышел из метро, меня арестовали. Тогда творилась полная неразбериха. Потом меня отвезли в полицейский участок, где меня заставляли стоять у стены в течение нескольких часов и избивали. Меня били, допрашивали, а если я двигался, меня снова били. Тогда я сказал себе: "Ты должен бежать отсюда!" Это была абсолютно спонтанная реакция на этот инцидент. Я тогда сбежал с моим другом геем Лео через Венгрию в Западный Берлин.
Почему Вы затем вернулись на свою старую родину?
Мне совсем не понравилось в Западном Берлине. Всё вокруг было такое серое, мрачное и меня это испугало. Я пришёл из очень защищенной среды. В Западном Берлине, я постоянно скитался в одиночестве. В основном ходил на концерты, смотрел клубные выступления Nirvana и всё в таком духе. Однажды вечером я был на вечеринке, на которую я не был приглашен, и там познакомился с одной женщиной, а через неё с бывшим барабанщиком Fehlfarben. К тому времени я, наконец, снова начал понемногу сочинять музыку. Я тогда жил в комнате, где кроме меня проживало ещё три человека, это было очень неудобно, а на Востоке было полно дешёвого жилья. Поэтому я вернулся.
Вы постоянно куда-то бежали, сначала из ГДР, потом в Нью-Йорк, где Вы реализовали сольный проект. В итоге создаётся впечатление о Вас, как о беспокойном человеке – как Вы это объясните?
Психологически это довольно легко объяснить: я второй ребёнок в семье и мой брат всегда был маминым любимчиком, он всегда всё делал правильно. Мне всегда приходилось бороться за внимание, и в конечном итоге я решил быть на другой стороне, так я и добивался внимания.
И наконец, Вы создали группу, привлекающую внимание затрагиванием чувствительных тем. Нарушение табу является концепцией Rammstein?
В начале нашей единственной концепцией было подходить к теме с определённой долей наивности. Эту наивность, мы пытались поддерживать сознательно. Если ты задаёшь себе слишком много вопросов, то автоматически развивается некая форма самоцензуры. Но мы хотели избежать любых форм цензуры, через всё это мы уже прошли на Востоке, где мы постоянно подвергались цензуре. Это, пожалуй, наша единственная концепция. Не существует никакого заранее обговоренного генерального плана. Я не думаю, что это могло бы сработать. Искусство рождается спонтанно, оно идёт изнутри.
Музыкальные и эстетические рамки группы чётко определены. Что также означает, что всё должно быть строго упорядоченно. Насколько тяжело вам это даётся?
Очень тяжело. Особенно когда понимаешь, что ты стал рабом своих шоу. Уже нельзя просто стоять на сцене в спортивных штанах и играть. С другой стороны, я также понимаю, что то, что мы создали с этой группой, уже стало торговой маркой, мы создали уникальное звучание. Тем не менее, здесь проходит тонкая грань, поэтому важно, иметь возможность жить другими потребностями в другом месте. Я бы с удовольствием снова сыграл бы в кавер-группе AC/DC. Просто стоишь на сцене, никакого света, никакого шоу, только рок’н’ролл.
В Rammstein несколько раз случались кризисы, это было связано с такими желаниями?
Разумеется. Но каждый знает, что то, чего мы добились с этой группой, мы бы никогда не смогли сделать с кем-то другим. Мы все гордимся нашими общими достижениями. И поэтому мы должны идти на компромисс. Флаке раньше играл в фанк-блюз группе. В то время как мы находились под влиянием Pantera, он как-то посмотрел на меня и спросил: "Что это за дерьмо?" Сегодня его вполне устраивает то, что мы делаем.
То есть группа Rammstein – это как брак по расчёту?
Да. Именно. Естественно мы зависим друг от друга в финансовом плане. Было бы глупо утверждать обратное.
Группа – это скорее сумма всех её частей?
Да. Мы все должны были этому учиться. Для этого мне пришлось уехать из Берлина. Это было важно для меня, потому что моя тогдашняя среда была мне не на пользу. В Нью-Йорке, я понял, дистанция необходима, чтобы понять, насколько незначительны наши маленькие стычки. Я снова смог шире взглянуть на то, чего мы достигли. И затем ты снова возвращаешься, и весь процесс начинается заново.
С последним альбомом снова было не всё гладко?
Да, были моменты, когда никто не знал, что делать дальше. Даже в плане музыки мы не могли прийти к единогласному решению. Когда становишься старше, ты больше не хочешь постоянно решать накопившиеся проблемы. Поэтому остаётся ещё много не обсуждённого и появляется новая проблема. С этой ситуацией мы, слава Богу, справились. Когда альбом, наконец, был закончен, у нас просто камень с души свалился. Просто в процессе производства мы должны были принять так много решений. А когда в группе шесть человек, это может быть адом.
Насколько жёстко вы решаете такие конфликты?
В любом случае до драк дело не доходило, хотя мы и были на грани несколько раз. Иногда мне даже этого хотелось, потому что я думаю, что иногда лучше решать такие проблемы в честных поединках, как на Диком Западе (смеётся). Но такого никогда не было. Нам всегда удавалось решать проблемы мирным способом, посредством общения.
Насколько сильно эти продолжительные туры сказывается на вашем здоровье?
Туры – это не проблема, а скорее праздник. Если ты сразу после концерта идёшь в отель, то это легко. Но если ты веселился до шести часов утра, тогда становится всё труднее вставать с постели.
Вы занимаетесь спортом, чтобы как-то это компенсировать?
Каждый делает что-то своё. Из-за проблем со спиной я начал вместе со Шнайдером заниматься йогой за час до начала шоу. У нас есть учитель йоги, и это хорошо помогает. А Тилль и Олли раньше всегда танцевали танго.
8 декабря 2011