ностальгия. СССР и Россия.

Советская реклама постепенно становилась все более разнообразной и привлекательной. На этом снимке того времени рекламируются сигареты «Лайка», названные так в честь первой побывавшей в космосе в ноябре 1957 года собаки.

Это те, кто прославил десант!

Из дневника В.Золотухина от 7 февраля... «Как-то Володя позвонил шефу домой. Нарвался на мадам (Л.Целиковская — тогда жена Ю. Любимова). — Я презираю тебя, этот театр проклятый, Петровича, что они взяли тебя обратно… Я презираю себя за то, что была на вашей этой собачьей свадьбе… Тебе тридцать с лишним, ты взрослый мужик! Зачем тебе все эти свадьбы? Ты бросил детей… Как мы тебя любили, так мы теперь тебя ненавидим. Ты стал плохо играть, плохо репетировать. — Я искуплю, — вклинил Володя. — Чего ты искупишь?! Ты стал бездарен как пробка. И повесила трубку. Володя хотел было расстроиться. Потом рассмеялся.» У Людмилы Целиковской был цельный, пробивной характер. Михаил Ульянов говорил: «Глядя на ее милое лицо, казалось, что это ангел небесный. Но не дай Бог вам попасть на зуб этого ангела. Трепала она всех, кого считала нужным, без всякого стеснения. И когда в ее жизни наступил период — надо было спасать Юрия Любимова, на которого обрушилась вся масса наших указателей жизни, — Людмила Васильевна проявила себя как мужественная несгибаемая женщина. Она не боялась звонить ни Брежневу, ни любому другому и требовала, а может быть, даже угрожала». Целиковская обратила внимание Любимова на пьесу Брехта «Добрый человек из Сезуанна», которую он и поставил с учениками в Щуке. Спектакль имел успех и Любимова назначили худруком в Московский театр драмы и комедии. Весьма скоро зритель стал называть его по месту прописки: «Театр на Таганке». Какое отношение имела Целиковская к дальнейшей жизни прославленного театра? Она уговорила мужа инсценировать «А зори здесь тихие…» Бориса Васильева и «Деревянные кони» Федора Абрамова. Написала вместе с ним инсценировку «Товарищ, верь…» по Пушкину. Сама говорила так: «Я не могу приписывать себе ни одного его успеха. Действительно, я помогала. Писала сценарии и по Чернышевскому, и по Абрамову вместе с Люсей Крутиковой и Федором Александровичем, и по Пушкину. Но не больше. Любимов достаточно талантливый человек, режиссура — его призвание». С внешней стороны все выглядело благопристойно, если игнорировать свидетельства актеров театра. Валерий Золотухин зафиксировал в дневнике 1969 года совсем другое мнение Целиковской о Любимове: «Он деградирует как режиссер… Да, да… Уж мне не говорите, я его знаю, слава Богу… Он деградирует… Что он сделал с «Тартюфом», я его возненавидела как режиссера из-за вас, из-за актеров. Какое он имеет право так с вами работать — ни одной актерской работы, при блистательных ролях. Мне никто не нравится. Значит, не умеет работать с актером». А вот что вспоминает Зинаида Славина: «Всегда, когда Людмила Васильевна приходила в наш театр, Юрий Петрович был взвинчен, и его нервное состояние передавалось нам». Создается впечатление, что Целиковская хотела быть серым кардиналом театра, вот только Любимов все больше ускользал из под ее влияния. Возрастающий творческий вес мужа априори не мог нравиться женщине, привыкшей к всеобщему поклонению. Вениамин Смехов: «Мы сдаем паспорта в гостинице города Дубны. Нас ищут в списке брони. И администратор произносит: «Есть! Любимов с супругой. Пожалуйста, ваши документы…» Его прервал гневный голос Людмилы Васильевны Целиковской: «Что-о-о-о?! Перепишите у себя в бумажке – не Любимов с супругой, а Целиковская с супругом!» Опять же Золотухин: «Когда они приехали с Целиковской первый раз ... Целиковская, как нам тогда казалось, да это и было так — вела себя понукательски, покровительственно к Юрке, и все-таки в этом была игра больше, он входил в большую славу, и она не хотела терять свою независимость и первенство, к которому привыкла, будучи долгое время в статусе первой профурсетки со знанием языка и игрой на фортепианах…» В 1975 супруги разошлись. По этому поводу Целиковская обмолвилась: «Все умирает, даже камни. И чувства умирают. Чтобы жить с гением, нужно быть душечкой. Я же — совсем наоборот, упрямая, со своими взглядами. Мы стали друг друга немножко раздражать. Наверное, нужно было все время Юрия Петровича хвалить, а я хвалить не умею». На фото Юрий Любимов и Людмила Целиковская.

Школьные годы чудесные.

Кадр из кинофильма "Беспредел".

| 24 мая 2000 года ушел из жизни советский и российский театральный режиссер, актёр, педагог Олег Ефремов...💐💐

24 мая 2003 года в Москве на Красной площади дал концерт Пол Маккартни. В течение почти трех часов он успел исполнить около 40 песен.

ОЛЕГ ДАЛЬ... ЦИТАТЫ, АФОРИЗМЫ, МЫСЛИ, СТИХИ... Самое страшное предательство, которое может совершить друг — это умереть. Ни в коем случае не отметать посторонних замечаний и предложений, напротив, принять их в себя — как почва принимает зерно. Зерно здоровое даст ростки! Нездоровое — умрет! Заставь себя никогда не вспоминать о потерянном. Война и мир. Для нас эти два понятия спаяны кровью, и кровью собственной. И здесь для нас исключается всякая неправда или спекуляция. Истина — превыше всего. Это наша кровавая память. Память, не дающая нам покоя во веки веков! Война и мир — феноменальное, зримое проявление диалектического закона борьбы противоположностей. Война! Любовь рядом со смертью, радость рядом с горем. Хочу ощутить незнакомый мне душевный подъём, победив самого себя. Для чего-то человеку надо жить. И, видимо, для того, чтобы из тебя что-то родилось прекрасное, чтобы ты способствовал этому. Чувство и мысль. Странное и страшное сосуществование двух внутренних жизней. ХОТЕТЬ И МОЧЬ! Это есть диалектика внутренней жизни. ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ. Внутренняя жизнь — содержание, внешняя — форма. И ломать меня ломали, И терзать меня терзали, Гнули, гнули до земли, А я выпрямился... Я не клялся, не божился, Я легко на свете жил. Хоть в четыре стенки бился, Волком на луну не выл… Можно плюнуть с горки в реку, Поднатужиться, напрячься И подпрыгнуть на вершок. Можно душу человеку Измолоть на порошок... Ах, ломать меня ломать… Ах, терзать меня терзать!.. Сказка – мать любого литературного произведения. Нельзя повторять одно и то же. Нельзя клясться и божиться об одном и том же. Станешь проституткой. Станешь пустым ведром, в которое не выбрасывают мусор. Даже! В грязи не вываляешься — чистым не станешь. Может быть, в этом и есть смысл, но не для меня. Не надо мне грязь искать на стороне, ее предостаточно во мне самом. На это мне самому стоит потратить все мои силы, то есть я имею в виду искоренение собственной гнуси. Все мои отвратительные поступки — абсолютное безволие. Вот камень, который мне надо скинуть в пропасть моей будущей жизни. Прошлое живет своей тихой и отдельной жизнью. Оно похоже на дикий куст орешника на склоне глубокого оврага, по дну которого течет холодный прозрачный ручей. Работа не приносит мне удовольствие. Мне даже странно, что когда-то я считал её для себя всем. Вернее, она заменяла мне всё. Вернее, всё было в ней. Было. Работа осталась, а всё, что её наполняло, умерло. Или ушло. Или переродилось. Вот и верь диалектике. Содержание исчезло, а форма осталась. Она даже не стала другой. Она осталась как старый дом, из которого уехали. … Разве это было? А если было, то где это всё теперь ?.. Почему так сладостно обращаться к далекой памяти Детства? К памяти чистой и светлой, как грибной дождь? К Памяти радостной, даже если она была грустной? Память открытия. Память первого прикосновения … Прошлое живет — своей тихой и отдельной Жизнью. Оно похоже на дикий куст орешника на склоне глубокого оврага, по дну которого течет холодный прозрачный ручей … Стакан должен быть всегда полупустым, дверь — полузакрытой Мне снилось… Поле. И овраг. И пересохшая трава. Шуршанье ветра. И опять овраг. И далеко Летела лошадь. Горизонт рвала Осипшим ржаньем… Одиноко… Солнце уходило. Все стало красным. Только тень моя чернела. И жаркий ветер стих, а воздух стал тяжел. А лошадь? Как будет жить одна? Без седока? И крик ее в моей душе навеки Поселился… И мечется, и бьется, и хрипит, И вырваться не может. Так жизнь промчится Одиноким зверем. Нигде свой путь Не отмечая вехой, Питая душу призрачною верой, Что память о тебе Останется в степи безмолвной Гулким эхом… Сейчас я вспоминаю… Мы прощались… Навсегда… Сейчас я понял… Понимаю… Разорванность следа… Начало мая… Спотыкаюсь… Слова, слова, слова. Сорока бьёт хвостом. Снег опадает, обнажая Нагую холодность ветвей. И вот последняя глава Пахнула розовым кустом, Тоску и лживость обещая, И умерла в груди моей. Покой-покой… И одиночество, и злоба. И плачу я во сне и просыпаюсь… Обида — серебристый месяц. Клеймённость — горя проба. И снова каюсь. Каюсь. Каюсь, Держа в руках разорванное сердце… (Стихотворение О. Даля, посвященное памяти Высоцкого)

Артек, 1963 год.