❃ ❋ ✿ Муха ❃ ❋ ✿

Мухе очень хотелось быть большой злой собакой. Маленький хилый щенок старательно открывал пасть, когда Петрович протягивал к нему руку и пытался тявкать. Но вместо звуков розовое горло с белыми острыми зубками издавало странное жужжание.
—Да больная собачонка-то, того и гляди Богу душу отдаст, — тяжело вздыхал Василий Васильевич, наблюдая, как Петрович, обмакивая в молоко кусочки хлеба, пытался её кормить.
—Единственная из всего помёта и осталась. Кто-то избавиться от щенков хотел. Вывез на окраину города на погибель. Видишь, как отощала. Мне про неё рабочие рассказали. Начали котлован рыть под строительство базы, нашли в кустах, не то облезлого крысёныша, не то хилого зайчонка.
Муха силилась глотать размокшие куски, но быстро устав, виновато опускала голову на лапы и сразу же засыпала. Петрович бережно укладывал её на старый свитер, относил к выступу возле крыльца своей сторожки.
—Ничего, стройка - дело долгое. Я её быстро на ноги поставлю. Всё мне по ночам веселее будет.
—Может ещё и гавкать научишь, — скептически хмыкнул Василий Васильевич, подзывая рукой бригадира.
—Гавкать каждая собака умеет. А вот моя Муха-жужит. Это тебе не шухры-мухры…
—Да подохнет твой крысёныш,— недоверчиво оскалился подошедший Сергей, прикуривая сигарету.
—Не подохнет! Поправится. Это ж волкодав вылитый,— гордо выпалил старик, стукнув себя кулаком в грудь, и сам рассмеялся внезапному хвастовству.
Муха действительно начала поправляться и вскоре превратилась в посредственную дворовую собачонку, настолько внешне некрасивую, что не могла ничего вызывать, кроме жалости и сострадания. Единственным её отличием от других беспородных дворняг, шныряющих мимо в поисках еды, была привычка всегда находиться на своём месте.
Когда жизнь на стройке закипела, рабочие стали сверять по ней часы. Ровно в восемь утра собака встречала их у ворот. В час дня устраивалась недалеко от старой перевёрнутой бочки, вокруг которой обычно собирались все на обед. В пять вечера её наблюдательным пунктом становилось местечко на выходе.
—Муха, голос! — посмеивались молодые ребята в спецовках, насыпая ей принесённые из дома объедки. Муха послушно поднимала морду и начинала жужжать, повиливая хвостом.
—Стрекоза прямо!— одобрительно трепал её кто-нибудь по отрастающей шёрстке.
—Да шмель вылитый…
—А может у неё там моторчик? — присаживались на корточки строители. Начинали тормошить и гладить Муху, пытающуюся лизать всех поочерёдно и отпускали только увидев Петровича.
—А ну не баловать мне животное!
—Петрович! Да ты никак решил из неё сторожевую овчарку сделать?
—А то! С моими больными ногами и плохим зрением, такая смышленая собачка просто находка. Что мы её всем миром не прокормим?
—Да не вопрос, Петрович! Ей, подлизе, каждый что-нибудь из дому несёт.
Муха быстро набирала вес. Никто толком не мог определить её породу, но то, что она обладала характером и умом, стало заметно сразу. Собака легко научилась узнавать своих, о приближении чужих сообщала заранее нудным и тихим рычанием.
Усаживаясь поодаль обедающих людей, демонстративно отворачивалась в сторону, всем своим видом показывая презрение к вкусно пахнущим кускам. Когда в её сторону летели обрезки колбасы, нехотя поворачивалась, осторожно нюхала воздух, словно размышляя, стоит ли связываться и лениво заглатывала лакомство. Не теряя достоинства, как настоящая леди.
—Прямо одолжение делает…
—Вот именно, — самодовольно ухмылялся Петрович под восторженные возгласы мужиков,— она у меня девушка воспитанная, не смотрите, что дворняга безродная. Я ей уже и будку рядом со сторожкой смастерил. Первую зиму вместе и перезимуем.
—О приданном заботишься! Папаша! — наперебой отпуская сальные шутки, ржали мужики, — гляди, принесёт тебе по весне потомство, дедом станешь!
—А что? Муха у меня красавица. Вон глазки какие умные. А шерсть со временем нарастёт, были бы кожа да кости.
На удивление всем собака прекрасно поддавалась дрессировке. И Петрович, давно изучивший её повадки, уже через год мог по праву гордиться своей любимицей. Открывая в непогоду дверь из сторожки, он громко звал:
—Муха! Склады!!— собака быстро выбегала из будки, независимо от того, лил ли проливной дождь или шёл мокрый снег, и бежала вдоль забора всей базы, тщательно принюхиваясь и прислушиваясь.
—Что там? Спокойно? — всматривался в непроглядную темень сторож, ожидая собаку. Она появлялась через пять-семь минут и преданно виляла хвостом.
—Порядок значит. А теперь контейнер, Муха! Контейнер!— Муха снова убегала прочь, на этот раз ей предстояло проверить огромный железный шкаф, не представляющей лично для неё никакого интереса. Что могло быть интересного в железке, куда не могли прощемиться даже полевые мыши?
—Тихо там, Муха? — собака виляла хвостом. Если бы Петрович мог видеть в темноте, то обязательно бы заметил,-Муха улыбалась. Контейнер! Нашёл, о чём беспокоиться.
—Ты мне не хихикай! —пытался сохранить назидательный тон Петрович,— знаю я, что он надёжно заперт. А у соседей вон болгаркой гаражные ворота вскрыли, да машину угнали. А у нас там материальные ценности, сама понимаешь. На службе мы!
Муха понимала, опускала к земле морду и прикрывала лапами. Недавно построенная база, на территории которой её нашли полумертвым подкидышем, занималась оптовой торговлей бытовой химии.
—Ладно, знаю, знаю, а баки проверишь?
Муха отворачивалась в сторону, всем видом показывая, что не слышит команды.
–Ты мне под дурочку не коси! Муха! Проверь баки! Баки!
Собака обречённо плелась в сторону баков с пищевыми и промышленными отходами и, приподнимаясь на задние лапы, принюхивалась. Ощутив еле заметное колебание воздуха, она напрягалась, шерсть на спине вставала дыбом. Муха принимала охотничью стойку и, зарычав, замирала в ожидании Петровича.
—Что, опять котёнка приблудного учуяла? — накинув брезентовый плащ, Петрович на всякий случай направлялся к бакам,— смотри, вон на дереве два зелёных огонька горят. Чего меня звала бестолку? Безобидный котёнок…
забыла, какой сама была?
И ругнувшись, плёлся в свою сторожку.
И это нормально? Рыжий комок лохматой шерсти, повадившийся лазить в их бак, не представляла для Петровича никакой угрозы, в то время как она, Муха ненавидела его лютой ненавистью. Петрович упорно не хотел реагировать на эту рыжую тварь и был недоволен, когда Муха предупреждала о её присутствии.
Этому надо было положить конец. С наступлением ночи Муха стала укладываться недалеко от контейнера, поджидая ночного воришку. И услышав мягкое царапанье безошибочно точно определяла, с какой стороны бака он пытался забраться на кучу мусора и объедков.
Несколько раз ей удавалось броситься на него и даже схватить зубами за хвост, но котёнок благополучно пролезал в щель между двумя бетонными плитами, и, оказавшись в безопасности, занимал оборону.
Щель в заборе не позволяла Мухе выбраться наружу. Она могла просунуть в неё только нос. Котёнок, с другой стороны, сразу начинал бить по нему лапой. Всё происходило в полной тишине, без единого звука.
Посрамлённая Муха несколько раз застревала в ненавистной щели, а потом ухитрилась сделать подкоп. Благо эту щель за контейнерами никто не мог увидеть снаружи. Через неделю Муха вырыла такую огромную дыру, в которую могла уже пролезать, не задевая собственных ушей.
Наконец ей представилась возможность беспрепятственно попадать на нейтральную территорию. Но глупый котёнок и не собирался убегать. Он снова принялся колошматить Муху по носу. А когда обалдевшая собака попыталась пробежаться по близлежащим окрестностям, увязался вслед за ней. Как увязываются в многодетной семье младшие за старшими братьями.
Так у Мухи появился новый друг. Вернее, подруга, пушистая рыжая кошечка. Красавица.
Больше всего на свете Муха любила сыр. Однажды, ранним утром, почуяв запах лошади, чужих людей и опасности, собака стала так отчаянно бросаться на ворота и рычать, что расцарапала в кровь лапы. Из -за забора в её сторону
полетел увесистый кусок ароматной колбасы.
Она не притронулась к угощению и бросилась к сторожке, где крепко спал Петрович. Непрошенные гости несли в себе угрозу. В воздухе пахло бедой. Один из трёх стоящих за воротами начал осторожно взламывать замок. Муха снова бросилась к сторожке и, отчаявшись разбудить сторожа, прыгнула с размаху на окно.
Задребезжавшие от удара сильных лап стёкла сделали своё дело. Петрович включил свет и, кряхтя, вышел на крыльцо.
Утром она стала героем дня. Петрович с гордостью рассказывал, как они с Мухой спугнули приехавших цыган. Он сам видел спешно отъезжающую телегу, нагруженную железками и разным скарбом.
—Да очень-то они испугались тебя и твоей моськи,— горячо обсуждали новость рабочие, — дали бы тебе по голове и собачонку придушили двумя пальцами.
—Как пить, дали бы,— подставлял стакан под заслуженные сто грамм Петрович,— только я сразу понял в чём дело, и, выйдя на крыльцо, стал в милицию звонить. Громко, чтоб слышали.
—Вот это правильно!
—Ай да Муха!
—Правду говорят, гостей твоих ночных перехватили? Попались в аккурат выехавшему навстречу наряду полиции? С телегой разного добра наворованного?
—А то! Чёсом работали, видно, заезжие. Начали с соседних дач и сюда поживиться завернули.
—Не они ли сторожа из ларька на въезде долбанули? Товар-то весь выгребли, сказывают...
—А кто знает? Там разберутся…
—Да если бы не Муха…
—Это точно.
—Муха! Умница!
—Я вам говорил, Муха-не просто дворняга. В ней породы больше, чем у какой-нибудь элитной чистокровки. Мы с ней разговариваем иногда. Она мне отвечает. Умора-а…
—Ты бы пил меньше, Петрович!
—Не словами, конечно. Я просто понимаю, что она думает. А иногда она хихикает надо мной.
—Хихикает? — напряглись мужики, обступая его.
—Это когда ей меня обмануть удаётся. Повадилась ночью за территорию базы бегать, под утро возвращается довольная, и хихикает, что я мол, её отсутствия не заметил.
—Всё, баста! Не наливать старику больше.
В тот день Мухе купили огромный кусок сыра. И прежде чем куснуть ароматный жёлтый бок в дырках, она долго его лизала, блаженно прикрывая глаза. Наблюдавший за ней Петрович довольно улыбался в седые усы. Жизнь хороша!
Ночью Муха снова бегала к баку с пищевыми отходами. Перекормленная и заласканная с утра собака улеглась подле бака, поджидая кошку. С некоторых пор между ними завязалась что-то похожее на соседские отношения. Ночные
прогулки по соседним окрестностям сделали их друзьями. Мухе было любопытно наблюдать, как кошка рылась в баке, аккуратно выбирая из целлофановых пакетов объедки, а потом уходила по сукам разросшегося дуба.
Конечно, кошка не могла не знать о событиях минувшей ночи. Об этом знали все. Но рыжая шёрстка безразлично взирала на собаку, не предпринимала никаких попыток хоть как-то выразить своё восхищение и не найдя ничего вкусного, спрыгнув на землю, направилась к Мухиной будке. Собака жалобно заскулила.
И это называлось благодарностью за геройский поступок? Опустить морду в чужую миску? И позариться на наградной сыр?! Зачем такие друзья? Зачем?!
Со временем Рыжая обнаглела до такой степени, что повадилась постоянно прикармливаться Мухиной едой. Чувствуя её приближение, Муха недовольно рычала, не высовывая морду из будки. Впрочем, не очень громко, опасаясь, что Петрович услышит и примется её ругать. И случилось неизбежное.
Как-то раз, когда шёл проливной дождь, вышедший на крыльцо сторожки Петрович, увидел кошку. Собака невольно навострила уши, ожидая трагической развязки и переживая за Рыжую. Но старик весело прищурился.
—Так вот кто по нашим бакам лазит по ночам. Ты смотри, какая пушистая. Прямо лиса Алиса. Да она ещё котёнок. Иди ко мне, я тебе молочка налью. Не бойся, Алиска…иди ко мне, кис-кис-кис,— издал он губам несколько странных звуков. Кошка, пугливо озираясь, и прижимаясь к земле, медленно пошла к человеку.
Алиска?! Муха не знала, что такое лиса и что такое котёнок. Но то, с какой нежностью хозяин произнёс это слово, вызвало у неё беспричинную грусть.
Вскоре Алиска стала полноправной хозяйкой сторожки. Муха боялась, что Алиска, допущенная туда, куда собаке вход был строго запрещён, припомнит ей старые обиды. Но кошка, несмотря на то, что Петрович кормил её, по-прежнему
доверчиво подходила днём к собачьей миске, пока Муха была на привязи, и словно дожидаясь, пока собаку спустят с цепи, ложилась рядом, всем свои видом выражая поддержку и солидарность.
Иногда они по-прежнему начинали играть. Рыжая, приподнимаясь на задние лапы, начинала долбить Муху по носу. Та, рыча, убегала в будку. Алиска бросалась за ней, начиналась потасовка и возня. Муха не выдерживала натиска и сдавалась.
Если по каким-то причинам Петрович долго не появлялся на работе, Алиска бесцеремонно зализала ночью к Мухе и, свернувшись клубком у неё под боком, засыпала. Может, это и есть счастье?
—Да ты никак Алиску тоже прилюбила? — посмеивался Петрович, наблюдая, как Муха спокойно позволяет кошке вытворять чёрт знает что. Алиска бесцеремонно влезала на голову спящей собаке, кусала её за уши, вгрызалась в собачий ошейник, и вдруг, сменив игривое настроение на серьёзное, принималась усердно вылизывать ей морду.
—Петрович! Ну, ты, мать твою, Куклачёв прямо! Да где ж такое видано? Чтоб собака с кошкой жили под одной крышей?— удивлялись мужики.
—А что им делить? Они ведь не люди, которые за кусок друг другу горло перегрызут. Да и росли, считай, вместе, сироты-подкидыши. Муха-то сначала на Алиску порыкивала. А теперь вон видишь, скучает по ней. Если шельма рыжая по своим кошачьим делам долго где бегает, собака скулит.
—Да ладно, заливать-то…
—А ты сам посмотри, — разгорячился Петрович, повернулся в сторону будки, где днём отсыпалась Муха, лениво наблюдая за снующими по территории базы людьми и нарочно громко позвал:
—Алиска! Кис…кис…где наша девочка…
Муха навострила уши, вздрогнула, оживилась, радостно подскочила, вылетела из будки и уставилась на открытые ворота. Начала рваться с цепи, оглядывалась на Петровича: хозяин, опусти! там, мол, Алиска.
—Прямо кино,— в задумчивости замолкали мужики.
—А вот волнуется она так, только если Алиска где-то недалеко. Да вон рыжий хвост в кустах мелькает. За стрекозами охотится. Щас если начну Муху громко звать, точно прибежит.
—Ага. За стрекозами охотится, как же. Там кот чёрный чей-то жирный, с соседней дачи к ней ходить повадился. Кувыркается с ним твоя Алиска.
Петрович потушил сигарету, вмял бычок в старую консервную банку.
—Нет, рано ей ещё.
—Ра-ано-о,— передразнил настырный собеседник, — прямо спрашивать тебя будет. Природа своё возьмёт, и поминай, как звали. Все они, сучки такие. Пригреешь их, приютишь, накормишь, а они… Старик резко повернулся в сторону бросившего хлёсткую фразу.
—Да ладно, Петрович! Набычился сразу! Ты вот подумай, что делать с ними станешь, когда съезжать придётся. Базу-то, говорят, продавать придётся. И нас всех метлой отсюда. Благоверная твоя тебя на порог с ними не пустит.
—А что мужики, плохо так всё? — подался вперёд старик.
—Сказывали, хозяин базы разорился. А место это кто-то хочет занять под коттеджный посёлок.
—Да не разорился. Это под него копать стали, чтоб землю освободил, — зло выругавшись, добавил кто-то, — у них сейчас это запросто.
—Хрен редьки не слаще. Попрут нас всех отсюда.
—Ты бы кормить животных перестал, может сами уйдут.
—Да как это? —нахохлился Петрович,— как не кормить? Что я, фашист, что ли?
—Смотри, Петрович, потом ещё хуже будет.
Через некоторое время Алиска действительно пропала. Петровичу передали, её видели возле старого магазина.
Кто-то сказал, кошка прижилась на заброшенной даче и стала толстой и сытой. Возможно, ей действительно было в пору производить собственное потомство. Но старик опасался, что она могла погибнуть под колёсами приезжающих сюда машин. И был уверен,- случись такое, ребята никогда бы не сказали ему, а стали бы убеждать, что с ней всё хорошо. Неведение пугало его.
Муха тосковала ещё сильней. Она продолжала ждать и встречать Алиску, хотя хозяин с некоторых пор перестал называть её имя. Он вынес из сторожки кошачью посуду, Алискину подстилку и понуро отнёс к тому самому баку с отходами, где она когда-то впервые увидела приблудного котёнка. В тот день Муха впервые сорвалась с цепи, и, не обращая внимания на окрики Петровича, бросилась за ворота.
Муха рыскала по всем закоулкам гаражей, оббежала соседние дачи, обыскала мусорную свалку и заброшенные дома. Алиски нигде не было. Но Муха точно знала, Алиска где-то рядом, с минуты на минуту из-за угла появится рыжий пушистый хвост. А потом и она сама… кубарем, вприпрыжку бросится к будке, вернее, к собачьей миске. И пусть, только бы она пришла.
Муха перестала прикасаться к своей еде. На тот случай, если бы Алиска вернулась. Но она не возвращалась. Она не пришла даже, когда выпал первый снег.
Иногда старик и собака вместе сидели возле ворот и подолгу смотрели на дорогу.
—Где теперь наша Алиска? — спрашивал Петрович.
Муха тихо скулила, на всякий случай поднимала голову, прислушиваясь. Ей хотелось сказать, что Алиска жива и обязательно вернётся, но, похоже, старик ей не верил. И теперь, спуская Муху с цепи на ночь, не усаживался на крыльцо, как раньше, чтобы понаблюдать за их проделками. Он всё чаще отворачивался, когда собака, встав на передние лапы, заглядывала ему в глаза, пытаясь лизнуть щеку. Муха понимала, что видимо, сделала что-то не то, раз хозяин так печален. Но чувствуя его тревогу и грусть, начинала грустить вместе с ним.
—Эх, Муха, умница ты моя, прости старика, прости, сильно виноват я перед тобой, —вздыхал Петрович,— ничем помочь тебе не смогу. Верой и правдой ты прослужила мне несколько лет, а вот поди, расстаться придётся. Базу нашу за долги продают. А новый хозяин наймёт другую охрану, говорят, по всему периметру будут видеокамеры. И наблюдать за всем будет по компьютеру один человек. А мы с тобой тут совсем не нужны.
Муха поднимала голову, фыркала.
—Ты прости меня, прости, взять с собой не могу, сами с Ильиничной всю жизнь в хрущёвке ютимся, да дети взрослые с нами. Ну, куда мне ещё собаку?
Муха виляла хвостом, выражая согласие со словами, значения которых не понимала. Она точно знала, Хозяин не мог причинить ей зла. Он был самым главным человеком в мире. Важнее, чем все, вместе взятые, люди.
—Вот ребят просил помочь пристроить тебя в хорошие руки. Да дела никому нет. Сами все теперь новую работу ищут…— старик жалобно заглядывал Мухе в глаза, пытаясь прочесть в них прощение за свои несуществующие грехи, — кто б мог подумать, Муха, что за эту территорию такие войны разгорятся? Говорят, до суда дело дошло. Старый хозяин съезжать не хочет, а новый уже технику сюда сгоняет.
Петрович снял ошейник, погладил Муху и очень медленно, так, чтоб она видела, понёс ошейник к баку с отходам. Собака заволновалась. Она помнила, что вещи, выкинутые Петровичем в этот ящик, обозначают какую-то утрату или потерю.
—Ты не приходи сюда больше, — он вытер тыльной стороной ладони морщинистое лицо и распахнув ворота настежь, крикнул,— иди…иди… нельзя здесь больше. Новый хозяин велел всё убрать, и собаку, и будку. Сторожку мою тоже через неделю под ковш. Спасайся.
Растерявшаяся Муха юлила у старика под ногами, пытаясь играть с ним, но когда он выкрикнул:
—Алиска! Где наша Алиса? — бросилась по привычке в сторону дороги, пытаясь рассмотреть рыжий торчащий хвост, а когда оглянулась, ворота были плотно закрыты. Несколько часов Муха жалобно скулила, скреблась лапами, просилась к Петровичу. А рано утром, когда выезжающая с базы газель остановилась, быстро юркнула в проём между машиной и воротами, но стоящий рядом Петрович впервые замахнулся на неё и пнул ногой:
—Нельзя сюда! Прочь! Пшла-а…— и хватаясь за сердце, заплакал.
—Ладно, старик, подожди, – успокоил выпрыгнувший из кабинки водитель, — заберу твою Муху с собой. У меня родственники в деревне, в соседней области. Как разу туда еду. Он приоткрыл дверь, достал из пакета свёрток, развернул, кинул в салон машины и, повернувшись к забившейся под колёса собаке, крикнул:
—Сыр! Муха, там сыр…
Зная человека в лицо и привыкшая к тому, что командировочные часто привозили ей лакомства, собака доверчиво запрыгнула в салон, принюхиваясь к полу, а найдя заветный жёлтый кусок с дырками, принялась жадно его облизывать. Дверь резко захлопнулась. Оказавшись запертой, Муха прислушалась и вдруг заволновалась.
—Да успокойся, Петрович, — донеслось откуда-то с улицы,— нельзя в городе её оставить, она всё равно будет сюда возвращаться. Пока её будка здесь. И ты.
Петрович сидел на крыльце сторожки. Шмыгал носом, вытирал мокрые глаза, щурился на солнце, мял в дрожащих руках сигарету.
—Я Муху ударил… ударил…
—Умная собака нигде не пропадёт… ну что ты в самом деле сердце рвёшь? У моих Муха не приживётся, так может к дачным пристроиться. Она же ещё молодая собака. Нельзя вам здесь оставаться. Приедут ночью какие-нибудь отморозки, подпалят всё на фиг, и разбираться никто не станет. Шёл бы ты и сам домой от греха подальше.
—Не могу, мне ещё два дня сторожить. Прости, Муха… прости…
—Вот упёртый! Ладно, дед, поехал я. Муха голос твой услышала, рвётся в салоне, боюсь, коробки с товаром мне порвёт.
Водитель ловко запрыгнул в кабину, мягко нажал на газ. Газель тронулась с места. Старик махнул рукой, отвернулся. Потом неожиданно приподнялся, рванулся было в сторону отъезжающей машины, в которой бесновалась Муха, но сник, устало опустился на порог.
—Муха.. умница моя… прости старика… прости.
…Весь следующий день, Муха, оказавшись запертой в машине, тихо скулила. В салоне стояло поставленное для неё ведро с чистой водой, а в коробке была насыпана собачья еда. Под вечер машина остановилась. Приоткрыв дверь, водитель дружелюбно сказал:
—Вот и приехали, подруга. Выпрыгивай скорее, осматривай свои новые владения. Сходи на травку... натерпелась, бедняга.
Муха спрыгнула, несколько минут постояла, затравленно озираясь, потом, поджимая хвост, стремглав бросилась к соседним кустам, вдоль покосившегося деревянного забора.
—Ты уж извини, что в дороге тебя не выгуливал. Боялся, что назад рванёшь. Да стой же ты! Муха! Муха!!! Куда! Назад! Ко мне!! Вот чёртова собака!
Муха очень долго бежала. Она бежала так долго, что почувствовала боль в подушечках лап. Она остановилась только однажды, под утро, чтоб попить воды в придорожном ручье. Вода была прохладной и вкусной. Утолив жажду она ощутила голод. Вдоль трассы зеленели только поля и перелески, а свернуть на просёлочную дорогу, чтоб поискать еды, она не решалась.
Если бы Муха могла размышлять, она спросила бы себя, стоит ли ей так спешить туда, откуда её выгнали? Но Муха не умела размышлять. Она совершенно точно знала, что должна вернуться туда, где остались старик и Алиска. Мы ведь всегда возвращаемся к тем, кого любим.
Свернувшись калачиком, собака заснула и проспала до полудня. Как только солнце начало припекать, она снова бросилась в путь. Следующий участок дороги оказался сложным,- по трассе неслись машины. Муха бежала по обочине, прижимаясь к самому краю. Иногда ей попадались выброшенные из окон машин куски хлеба. Муха останавливалась, грызла чёрствые засохшие корки и продолжала путь. Ей почему-то важно было спешить. И она спешила.
Ближе к вечеру она ощутила знакомый запах. Этот запах она узнала бы из тысячи. Так пахло место на окраине города, где размещались гаражи и склады. Наконец её лапы коснулись дроги, на которую они иногда выбегали с Алиской. Только в этот раз всё изменилось, что-то было не так.
Муха резко остановилась, втянула чёрным носом воздух, заскулила, прижала к голове уши. В воздухе пахло гарью. Откуда-то издалека в небо поднимался чёрный дым. Небо горело. Муха видела отблески пламени. Огонь бушевал над тем местом, где был её собачий дом. Звериный инстинкт запрещал ей двигаться дальше. Она задрала голову вверх и протяжно завыла.
…Петрович, передвигая ватные ноги, пытался ползти вдоль забора. Тяжёлая голова гудела, а дышать становилось труднее. Ильинична всегда говорила, ему нельзя пить. Он и не пил много. Сегодня- последний рабочий день, не удержался, расчетные получил. Посидели они с мужиками хорошо, на прощанье, вокруг той самой перевёрнутой бочки. Петрович помнил, что когда все стали собираться домой, он в сторожку пошёл, чтоб вещи забрать, да по привычке прикорнул на стареньком диване. И провалился в глубокий сон.
Вероятно водители, собирающиеся домой и находящиеся в подпитии, попросту забыли о Петровиче. Заговорились, ударились в воспоминания, как это часто бывает. Нет человека, может, ушёл раньше времени из-за стола, с кем не бывает. А проверить сторожку никому и в голову не пришло. Закрыли все двери и ворота, как полагается, да и уехали всей гурьбой на вызванном маршрутном такси.
Заснувший в сторожке Петрович не мог видеть подъехавшую поздно вечером машину и двух подростков с канистрами. Они обошли базу, подёргали увесистый надёжный замок на воротах, облили бензином забор и подожгли. Поднявшийся ветер в несколько секунд раздул пламя и погнал на собачью будку и деревянную постройку.
Проснувшийся от удушья старик с перепугу не сообразил, что надо позвонить по телефону. Выбежал на улицу и оторопел. Он находился в огненном кольце. Кричать и звать на помощь было бесполезно. Сухая трава начала гореть под ногами. Старик от отчаяния заплакал. Он упал на колени, закрыл голову руками и запричитал. В ту же секунду его лица коснулся влажный собачий язык. Муха, тяжело дыша и широко открывая пасть, стояла рядом, вздрагивая от треска горящих брёвен.
—Муха!? Ты как тут? Зачем?— Петрович не вставая, прижал собаку к себе,—пропали мы Муха, пропали, заперты ворота… через минуту—другую всё полыхнёт…не выбраться!
Собака оскалилась и зарычала, вырываясь.
—О, запах учуяла, — пьяно размазывая слёзы по щекам, выкрикнул Петрович,— ты Муха, прямо как Ильинична моя, алкоголь за версту чуешь и нос воротишь. Ой пропали мы, Муха…
Муха рыча, стала хватать Старика за рукав, и, упираясь ногами в землю, тащить в сторону контейнера, ещё не охваченного огнём. Петрович с трудом поднялся, поддаваясь её натиску.
—Ты никак про ошейник свой вспомнила? Муха! Да подожди ты! Сгорим ведь заживо… не до ошейника твоего… Собака вырвалась и, запрыгнув на бак, быстро юркнула в подкоп между забором.
—Муха! Муха… —озираясь, позвал Петрович, вглядываясь в темноту, расцвеченную всполохами огня, —где ты? Муха-а!
За пылающим забором раздался громкий собачий лай.
Через минуту собака снова появилась на верху контейнера и зарычала на Петровича.
—Я понял, Муха… ты выбралась… только как я…
Собака снова спрыгнула на землю и начала хватать старика за штанину, требуя предпринять хоть какие-то действия.
Петрович увидел стоящее рядом колесо, подставил к контейнеру, взобрался на него и неуклюже спрыгнул вслед за юркнувшей вниз собакой.
Обнаруженный им лаз оказался маловат, но это была единственная возможность. Старик схватил кусок обрезанной доски и принялся рыть сухую землю. Муха, пролезшая в него первой, разрывала лаз когтями с другой стороны. Чрез некоторое время Петрович, перепачканный сажей, расцарапавший в кровь руки и разорвавший рубаху, был на свободе. Несколько минут
он, упав ничком на землю, пытался отдышаться, потом, не в силах подняться на ноги, пополз вперёд. К баку уже подобралось пламя и в лаз заглядывали алчные огненные языки.
Когда Петрович добрался до безопасного места, и сел, прислонившись спиной к дереву, Муха снова лизнула его по щеке, и послушно улеглась рядом.
—Так вот значит, как вы с Алиской выбирались? Через лаз под забором? — усмехнулся в усы старик, положил голову на собачий загривок, потрепал её, погладил.
Услышав знакомое имя, Муха встрепенулась, стала всматриваться вдаль.
—Будет, будет. Не придёт. Не жди. А ты что ж, гавкать умеешь? За забором гавкала? Да? А чего раньше-то молчала?
Муха устало положила голову на колени к старику и прикрыла глаза. Если бы она умела говорить, то ответила бы, что гавкать у неё раньше не было необходимости. А ждать тех, кого любишь, надо всегда. Даже если нет надежды. Но Муха не умела говорить. Она умела только любить. Той преданной бескорыстной любовью, на которую способны только наши братья меньшие. Они действительно будут любить нас ни за что. Даже если мы перестанем их кормить или будем выгонять из дома.
—Ладно, Муха. Отдышался я немного. Пора домой. Пойдём, что ли. Ты Ильиничну-то мою не бойся. Она кончено, сначала крику поднимет! А потом остынет, я же знаю. Как-нибудь поместимся. Ошейник тебе новый куплю. Домой, Муха, домой.
Муха не знала, что такое «домой». Ей всегда казалось, что это понятие всегда связано с человеком. Что дом, это пространство рядом с Хозяином. Но то, с каким теплом старик произнёс это слово, заставило собачье сердце встрепенуться. Муха вскочила, завиляла хвостом, и от нетерпения стала юлить на одном месте. Потом неожиданно замерла, и, всматриваясь в темноту, страшно заволновалась.
—Ты что там увидела? Что, Муха?!
Петрович посмотрел в сторону. Из полумрака на дороге, слабо освещенной фонарём, блеснули два огонька. А через секунду в луче от прожектора мелькнул рыжий хвост. К ним бежала Алиска, останавливаясь и тревожно оглядывающаяся назад.
Три чёрных котёнка, неуверенно перебирая лапами, как пушистые шары, катились рядом.
Муха заюлила у ног хозяина, лизнула его руку.
Что же ты, хозяин, я говорила, что она жива, что она вернётся. Петрович оглянулся на Муху.
—Да говорила, говорила… кошка ближе не подойдёт, огня побоится. И дым вон лавиной валит. Пойдём что ли навстречу.
Муха была так счастлива, что пританцовывая, путалась в собственных лапах. Хозяин, мы же возьмём Алиску с собой? Возьмём, правда?
—Да возьмём. Куда ж я от вас денусь!
Петрович поймал себя на мысли, что снова вступил в диалог с собакой. Допился до белок? И до разговаривающих собак? И на всякий случай, снова пристально посмотрел на Муху. Мало ли что. Муха оскалилась. На собачьей морде появилось подобие улыбки.
—Опять хихикаешь? Ты мне это брось! — наклонился, потрепал её по лохматому загривку, погладил, и, не удержавшись, заплакал, сгрёб в охапку и принялся целовать в лохматый загривок,— ну, пойдём домой, Муха! Домой.