Филипп Киркоров

ИНТЕРВЬЮ часть 1
— В вашем шоу «ДруGoy» очень много грустных песен о любви. Есть ли шанс, что в будущем ваше настроение изменится и песни станут более веселыми?
- Почему-то так повелось, что в последнее время публика ждет от меня именно таких песен. Грустных. Печальных. Лирических. Именно им люди верят. Не знаю почему. Может быть, потому что у меня глаза грустные. Или потому что личная жизнь в последние годы как-то очень непросто складывается… Но суть в том, что своими песнями я никого не обманываю: как живу, так и пою. Трубадуров, поющих о любви, на нашей эстраде, кстати, практически нет. Наверное, остались только я и Валера Меладзе — у него грустные песни получаются почти душераздирающе. У Гриши Лепса более агрессивное, более брутальное настроение в песнях. У Стаса Михайлова песни тоже немного о другом выходят. А я просто пою о любви — вот так, нараспашку. Ну и потом, возраст тоже не надо со счетов списывать. Когда тебе 25, очень приятно исполнять «Атлантиду» и «Я люблю тебя, Марина», весело и задорно, прыгая и задирая ноги выше головы. Но в 50 лет я уже и ноги-то не смогу так задрать — физиология не позволит, да и неорганично это будет. Поэтому я пою баллады, и народу они, наверное, больше по душе. Во всяком случае последние 10 лет я получаю «Золотые граммофоны» именно за них: «Ты поверишь?», «А я и не знал, что любовь может быть жестокой», «Немного жаль», «Сердце в тысячу свечей», «Просто подари», «Снег»… Зрителям это нужно. Зачем же я буду лишать их этого?
— С возникновением моды на пародийные программы количество ваших «клонов» на экране зашкаливает. Как вы относитесь к копированиям себя самого?
- Меня нелегко скопировать. Даже король пародий Александр Песков отказался от этой безнадежной затеи. Я как-то у него спросил: «Слушай, Саша, это как-то даже неприлично с твоей стороны! Ты всех уже сделал, а меня — нет».
Читайте также
Репортаж с гастрольного тура Филиппа Киркорова
А он грустно отвечает: «Ты знаешь, я могу изобразить кого угодно. А тебя не выходит, прости. Не знаю, как подступиться». Хотя многие все-таки берутся. Лучшее из того, что я видел, сделал Макс Галкин. У него есть безумно смешная пародия на меня и Анну Нетребко. Уморительно совершенно! Я не понимаю, как можно было так точно скопировать оперный женский голос! А когда он показывает меня, смешно выпучивает глаза — вот так (Филипп изо всех сил распахивает свои и без того огромные глаза. — Прим. «ТН»). Его пародию я на первое место ставлю однозначно. У Леши Чумакова очень хорошо получилось передать мои голосовые интонации, прямо снял один в один — с моими гласными, с моими шипящими… Как-то на ток-шоу мы решили разыграть публику и по очереди пели «Жестокую любовь»: фразу я — фразу Леша. Народ угорал совершенно, потому что не мог понять, где кто поет. Настя Стоцкая делала мой образ в передаче «Один в один», старалась, волновалась безумно, но ей было сложно — девочке мальчика вообще нелегко изобразить. А недавно наш Никитка (Пресняков. — Прим. «ТН») тоже решил попробовать свои силы и спародировал меня с песней «Снег» в шоу «Точь-в-точь». Очень волновался, потому что не хотел меня подвести. А я так болел за него, так переживал, что, увидев четверки, поставленные судьями, готов был
Читайте также
Все в сад! 10 необычных игр на свежем воздухе
буквально растерзать жюри
Все! Кроме Лени Ярмольника — тот Никите пять поставил. Ну почему четверки?! Парень же старался! Я пожалел, что не смог прийти на его репетиции и подсказать что-нибудь, помочь, глядишь — и выиграл бы. Но времени нет — обычная проблема наша. А незадолго до моего дня рождения канал Россия и продюсер шоу «Один в один» Тимур Вайнштейн сделали мне настоящий подарок — пригласили в жюри программы. И каково же было мое удивление, когда я увидел сразу трех Киркоровых! Меня отважились спародировать Юлия Паршута, Денис Клявер и Вадим Казаченко. Это было так трогательно! Ребята справились достойно, оценки было непросто выставлять, они все были прекрасны. В общем, еще раз повторюсь, я сложный герой для пародий — все-таки и рост выдающийся, и фактура неординарная.
Одноклассники мои были морально готовы к тому, что я каким-то образом буду связан с артистическим миром, но то, что я, вот такой кучерявый гадкий утенок, сам сделаюсь артистом, люди и предположить не могли.
— Вы в старших классах школы уже были таким высоким? Как себя ощущали?
- Каланчой я себя ощущал! До 8-го класса я был среднего роста. И вдруг вернулся после лета в школу, а одноклассники меня просто не узнали, мимо прошли. За то лето я здорово вымахал. Руки, ноги стали длинные — был ужасно нескладным и долго не мог сам к себе привыкнуть. Трудно было представить, что я смогу петь, танцевать, играть и вообще что когда-нибудь стану артистом. Помню, как были неподдельно удивлены окружающие, когда на выпускном вечере я решил выступить, что-то спел и даже показал пару фокусов. Люди предположить не могли, что я способен на сцену выйти. Нет, все знали, что я люблю музыку, люблю Аллу Пугачеву, обожаю Валерия Леонтьева, готов часами говорить об эстраде, об «Огоньках», об «Утренней почте». Каждое воскресное утро я с нетерпением ждал одиннадцати часов, когда начнется «Утренняя почта» — не пропускал ее никогда. Мне очень нравилось, когда ее вели Ширвиндт с Державиным, наизусть знал все их подводки и репризы. Цитировал бесконечно. В общем, одноклассники мои были морально готовы к тому, что я каким-то образом буду связан с артистическим миром, но то, что я, вот такой кучерявый гадкий утенок, сам сделаюсь артистом…Через год после окончания школы я принял участие в программе «Шире круг». Помню, пришел после этого в нашу школу — в то время каждый год проходили какие-то единогласные коммунистические голосования и избирательные комиссии работали в школьных зданиях. Так вот, прихожу я туда и буквально с порога произвожу настоящий фурор, встреченные учителя в один голос ахают: «А вот и наш Филечка пришел!» Мне это было очень приятно. И я только тогда понял, что в некоторой степени являюсь гордостью школы. Хотя кое-кто из моих одноклассников этого до сих пор пережить не может.
— В мемуарах многих больших артистов есть воспоминания о том, что на ранней стадии творчества им приходилось иметь дело с продюсерами, которые загребали практически все их гонорары, не давали сказать ни слова и вообще полностью ограничивали свободу творчества. Вам удалось этого избежать?
- У меня с самого начала все фантастически удачно складывалось. Конечно, в те времена артисту было весьма не просто пробиться, протискиваясь сквозь сито худсоветов. И далеко не всегда они были справедливыми. Помню, в 1987 году я подал заявку на юрмальский фестиваль, но меня даже до участия не допустили. А спустя годы та женщина, которая вершила тогда мою судьбу (не буду называть фамилии), призналась мне при встрече, что это была самая большая ошибка в ее жизни. Те же слова произнес, кстати, и легендарный Ворошилов, не захотевший меня в свое время видеть на программе «Что? Где? Когда?» со словами: «Нам болгарская эстрада не нужна!» Потом, опять же спустя много лет, сам позвонил и сказал: «Это Владимир Ворошилов, который вас когда-то «запретил». Я в своей жизни сделал довольно мало ошибок, но могу признать, что тот разговор с вами был одной из них. Каюсь, я не разглядел тогда в вас большого артиста. Почту за честь пригласить вас в свою программу, но пойму, если вы сейчас бросите трубку». Он меня так тронул этим звонком, что я согласился. Считаю, что, наверное, не зря живу и работаю, если мнения людей обо мне меняются таким вот кардинальным образом. В общем, мне везло, Бог уберег и от кабальных контрактов, и от нечистоплотных продюсеров — как-то интуитивно мне удавалось всего этого избегать. Рассчитывал я всегда только на себя. И на помощь отца (Бедроса Киркорова. — Прим. «ТН»), который тогда уже был известным артистом, не надеялся. Папа всегда был очень скромным человеком. Даже в ГИТИС, который сам когда-то оканчивал и дружил со всеми педагогами, поступать мне не помогал. В результате я пошел в «Гнесинку» и поступил туда сам, безо всякой протекции. Первым моим рабочим местом, сразу после окончания института, был гремевший тогда на весь Союз Ленинградский мюзик-холл. Это была невероятная удача, когда меня, юного совсем еще артиста, туда пригласили. Но, пожив в Питере какое-то время, я почувствовал себя неуютно, понял, что долго жить в городе-музее не смогу, и стал рваться обратно в Мос­кву. Руководитель мюзик-холла Илья Рахлин был расстроен и удивлен моим решением, но все же отпустил. А по возвращении в Москву я сразу оказался в Театре песни Аллы Пугачевой. Она, по сути, и стала моим первым продюсером. Она представила меня миллионной аудитории на первых «Рождественских встречах» в 1988 году, она пригласила меня с собой на гастроли по всей стране со своим большим шоу «Алла Пугачева и друзья». Но у нее и в мыслях не было, как у современных продюсеров, с меня или с кого бы то ни было из своих артистов брать какую-то там мзду или проценты от гонорара. Наоборот, это она всегда в нас вкладывала, покупала сценические костюмы, на собственные деньги записывала нам песни, позволяла экспериментировать, пробовать. Да что там говорить — она меня даже курицу научила правильно есть! Помню, мы летели в турне в Австралию, сидели рядом в самолете, и на обед подали курицу. И Алле, чтобы я не выглядел неумелым, пришлось научить меня грамотно пользоваться столовыми приборами.Два года Алла делала из меня артиста и человека, но потом мы очень сильно поругались… Я гордо ушел и стал работать один. Все полетело вверх тормашками, и не только в моей жизни — во всей стране. В 1990-е годы каждый выживал как мог. Я начал крутиться, и мне снова повезло, на этот раз с автором Леонидом Дербеневым. Записав первые песни на его стихи, я решил сам заняться их распространением. Взял бобины с записями, приехал к Дому радио на улице Качалова (ныне улица Малая Никитская. — Прим. «ТН»), где тогда радио «Маяк» располагалось, и стал ждать, когда из дверей будут выходить работники радиостанции. Я буквально всучивал эти бобины людям, от которых зависел эфир. Джульетта Максимова и Людмила Дубовцева — одни из первых поверивших в меня — крутили мои записи в программе «Маяка» «В рабочий полдень». Тогда не было FM-станций, чтобы вы понимали. И вот эти песни, которые на свой страх и риск взяли в эфир Джульетта и ее коллеги, — «Небо и земля», «Атлантида» и «Ты, ты, ты…», — открыли меня людям.
И я пошел дальше: так же по шажочкам, по ступенькам, без продюсеров, без мзды и дани — все сам. Правда, предложения тогда были, и немало. Помню, кругами ходил вокруг меня Юрий Айзеншпис, предлагал работать вместе, но что-то в последнюю минуту у нас не сложилось, и, может быть, к лучшему. Я продолжил самостоятельный путь.