Предыдущая публикация
От фото до офорта: 6 художников, которые увидели «Мастера и Маргариту» по-своему
«Мастер и Маргарита» — роман, который иллюстрируют десятилетиями — и каждый художник видит в нём что-то своё. От бало́в в подземельях до крохотных деталей в глазах Маргариты. Взгляните и попробуйте найти «своего» Воланда...
Скажите честно: вы когда-нибудь видели, как Воланд смотрит прямо на вас? Здесь вас ждёт не один взгляд, а целых шесть. Уверены, среди них найдётся и ваш личный Воланд.
Елена Мартынюк и её магический объектив
Мартынюк не рисует. Она заклинает. Её кадры — это не сцены, это порталы. Проект длился годами, как у Булгакова шла рукопись: то исчезнет, то воскреснет. Но на этих фотографиях всё по-настоящему.
На крыше того самого дома появляется Мастер. На лестнице под тусклой лампой — тень Маргариты. Здесь читаем роман, написанный вспышкой фотоаппарата . Никакой компьютерной магии — только тёмный объектив, московская ночь и точное попадание в настроение романа.
Елена Мартынюк - Мастер и Маргарита
Елена Мартынюк - Понтий Пилат (Федор Добронравов)
Елена Мартынюк - Воланд (Михаил Ширвиндт)
Retro Atelier: театральная Москва, застывшая в кадре
А вот здесь всё иначе. Здесь старое московское фотоателье устраивает маскарад. Всё нарочито, всё подчёркнуто. Бриллиантовые глаза у Азазелло, начищенные сапоги у Воланда, драпировки, как на дореволюционной открытке.
Но почему-то не кажется, что это фальшь. Кажется, будто вы нашли засекреченный альбом киносъёмок, которых никогда не было. Кто-то умудрился сфотографировать спектакль, который проходит каждую ночь в той самой квартире.
Retro Atelier: театральная Москва, застывшая в кадре
А вот здесь всё иначе. Здесь старое московское фотоателье устраивает маскарад. Всё нарочито, всё подчёркнуто. Бриллиантовые глаза у Азазелло, начищенные сапоги у Воланда, драпировки, как на дореволюционной открытке.
Но почему-то не кажется, что это фальшь. Кажется, будто вы нашли засекреченный альбом киносъёмок, которых никогда не было. Кто-то умудрился сфотографировать спектакль, который проходит каждую ночь в той самой квартире.
Retro Atelier - Иешуа
Retro Atelier - Маргарита
Retro Atelier - Маргарита
Евгений Гритчин: Булгаков, заглянувший зеркало
Гритчин рисует не Мастера — он рисует самого Булгакова. А в Маргарите, нежной, строго взирающей с полотна, угадывается Елена Сергеевна, жена писателя.
Линии мягкие, фон — сдержанный, как музыка старого граммофона. Это не иллюстрация, это признание. В любви. В боли. В свете ночного окна. Гритчин не повышает голос, он шепчет. И вы шепчете в ответ, когда вглядываетесь в глаза героев.
Евгений Гритчин: Булгаков, заглянувший зеркало
Гритчин рисует не Мастера — он рисует самого Булгакова. А в Маргарите, нежной, строго взирающей с полотна, угадывается Елена Сергеевна, жена писателя.
Линии мягкие, фон — сдержанный, как музыка старого граммофона. Это не иллюстрация, это признание. В любви. В боли. В свете ночного окна. Гритчин не повышает голос, он шепчет. И вы шепчете в ответ, когда вглядываетесь в глаза героев.
Евгений Гритчин - Мастер и Маргарита (Булгаков и Елена Сергеевна)
Евгений Гритчин - Понтий Пилат
Евгений Гритчин - Иешуа Га Ноцри
Павел Оринянский: графика, где «всё смешалось»
А вот теперь — ночь. Холодная, с лязгом металла и скрипом уличных дверей. У Оринянского нет лишних деталей. Всё рвано, всё как будто пережито.
Его Воланд — не красавец с пронзительным взглядом. Он — как дым после пожара. Его Маргарита — тень, скользящая по стене. Его бал — это гротеск, в котором можно потеряться. И, может быть, найтись. Иллюстрации украшают Дом Булгакова. Кажется, они и были написаны прямо в его подвале.
Павел Оринянский: графика, где «всё смешалось»
А вот теперь — ночь. Холодная, с лязгом металла и скрипом уличных дверей. У Оринянского нет лишних деталей. Всё рвано, всё как будто пережито.
Его Воланд — не красавец с пронзительным взглядом. Он — как дым после пожара. Его Маргарита — тень, скользящая по стене. Его бал — это гротеск, в котором можно потеряться. И, может быть, найтись. Иллюстрации украшают Дом Булгакова. Кажется, они и были написаны прямо в его подвале.
Павел Оринянский - Понтий Пилат и Иешуа
Павел Оринянский - Портрет Булгакова в окружении героев романа
Павел Оринянский - Воланд. Сеанс чёрной магии
Виктор Ефименко: офорт, гравюра и молитва чернилами
Ефименко не спешит. Его работа длилась больше десяти лет. За это время он создал 64 офорта. Каждая сцена — как шрифт печатной машинки: чёткий, беспощадный, вечный.
Здесь и крыши, и бал, и та самая скамейка. Его иллюстрации можно рассматривать, как читают молитву — долго, не отрываясь, внимая деталям, полутеням, взглядам. Он будто пытался поймать не сюжет, а сам воздух романа.
Виктор Ефименко: офорт, гравюра и молитва чернилами
Ефименко не спешит. Его работа длилась больше десяти лет. За это время он создал 64 офорта. Каждая сцена — как шрифт печатной машинки: чёткий, беспощадный, вечный.
Здесь и крыши, и бал, и та самая скамейка. Его иллюстрации можно рассматривать, как читают молитву — долго, не отрываясь, внимая деталям, полутеням, взглядам. Он будто пытался поймать не сюжет, а сам воздух романа.
Виктор Ефименко - Кот Бегемот
Виктор Ефименко - Воланд
Виктор Ефименко - Сеанс чёрной магии (из триптиха «Черная магия и ее разоблачение»
А как же Рушева?
Да, была и Надя Рушева. Её линии — лёгкие, как вдох, и, пожалуй, самые искренние.
А как же Рушева?
Да, была и Надя Рушева. Её линии — лёгкие, как вдох, и, пожалуй, самые искренние.
Она рисовала «Мастера и Маргариту» без предварительных эскизов, с поразительной точностью интуиции — в свои 17 лет, будто слышала роман изнутри. Были и другие, не упомянутые в этой статье: кто-то выбирал графику, кто-то тяготел к экспрессии, кто-то — к театру. Но сегодня — день других голосов.
Николай Королёв — тихий голос в шумной книге
Королёв — не для тех, кто любит блеск. Его рисунки — это тишина. Почти дневник, почти воспоминание. У него нет кричащих цветов, только нюансы. Он не соревнуется с текстом, он его сопровождает. Как аккомпанемент под строку: «Всё будет правильно, на этом построен мир».
Николай Королёв — тихий голос в шумной книге
Королёв — не для тех, кто любит блеск. Его рисунки — это тишина. Почти дневник, почти воспоминание. У него нет кричащих цветов, только нюансы. Он не соревнуется с текстом, он его сопровождает. Как аккомпанемент под строку: «Всё будет правильно, на этом построен мир».
Николай Королев - Воланд, Берлиоз и Бездомный
Николай Королев - Шайка Воланда поселяется на квартире Степы Лиходеева
Николай Королев - Беседа Мастера и Ивана Бездомного
Булгаков когда-то сказал: «Трусость — самый страшный порок». Мы бы добавили: и боязнь смотреть по-новому. Ни одна из этих работ не претендует на «официальную истину». Но каждая из них говорит с нами — через свет, штрих, взгляд, тишину. И если вы ещё не решили, кто ваш Воланд — посмотрите ещё раз. Только тише. Они могут смотреть в ответ.
https://dzen.ru/a/aCe8OGdgawmrPDgT?sid=196472571101318665
Булгаков когда-то сказал: «Трусость — самый страшный порок». Мы бы добавили: и боязнь смотреть по-новому. Ни одна из этих работ не претендует на «официальную истину». Но каждая из них говорит с нами — через свет, штрих, взгляд, тишину. И если вы ещё не решили, кто ваш Воланд — посмотрите ещё раз. Только тише. Они могут смотреть в ответ.
https://dzen.ru/a/aCe8OGdgawmrPDgT?sid=196472571101318665
Следующая публикация
Нет комментариев