БЕН

***
Видите, он уходит. Быстро сбегает по лестнице, придерживая свою спутницу, уж не знаю, как ее зовут, под локоть, чтобы она не упала со своих полуметровых каблуков. Как сверкает солнце! Больно смотреть. Сейчас он откроет дверцу, церемонно поклонится, тихонько рассмеется, а она легко коснется губами его щеки. Наверняка. Не буду смотреть. Не буду и все! Иногда мне кажется, что он даже не замечает, как я по нему скучаю… но он вернется… И вернется, скорее всего, под утро, усталый, но наполненный светом, его рубашка будет сладко пахнуть ее духами; он будет мотыльком порхать по комнате и что-нибудь напевать, не замечая меня… И что он находит в этих девушках?!
Упс, простите, не представился! Майкл всегда говорил, что я невоспитан. Но я никогда с ним не мог согласиться: я не «невоспитан» - я недостаточно воспитан. И я прав, ведь я все-таки вспомнил, что надо представиться, вы же не будете это отрицать? Если, конечно, вы не так глупы, как некоторые юристы, судьи, прокуроры… Что-то я заговорился. Так вот. Меня зовут Бен. Да-да, просто Бен. Прошу любить и жаловать. Почему просто Бен? Так захотелось Майклу. Все еще не понимаете? Ладно, тогда расскажу свою историю. А вы разрешите мне съесть пару бутербродов с сыром. Майкл говорит, что мне нельзя их столько есть, но я люблю их так же сильно, как Майкла! К тому же он ничего не узнает (а значит, и не будет за меня волноваться – ему вредно), если, конечно, вы ему не раскроете нашу маленькую тайну. Не скажете –говорить не умеете. Так вот.
Я родился и вырос здесь, на ранчо Neverland. Уж не знаю, как там в других местах, но из всех домов Майкла этот – самый лучший. Здесь тихо: утром прилетают птицы поздороваться и пожелать доброго утра, а вечером они прилетают, чтобы поклевать крошки, которые оставляем им Майкл и я, на подоконнике, спеть колыбельную малышам Майкла и ему самому. Иногда они рассказывают сплетни о том, что происходит в зоопарке, как живут львы, пантеры и прочие звери.
Здесь всегда тепло, солнце ласковое, оно, будучи самым сумасшедшим фанатом Майкла, словно хочет стать его лучшим другом, хотя порой его любовь обжигает, и тогда Майкл просиживает дни напролет в прохладной студии, где нет окон. Он берет меня с собой, поет и потом спрашивает, как мне это нравится. Но я не критик (и он об этом знает) и всегда говорю только одно: ахххххххххххх…
Так о чем это я? Ах да! О ранчо. Так вот, родился я здесь. Не знаю, кто были мои родители – никогда их не видел: Майкл сразу забрал меня к себе и сам меня выхаживал и растил – так что я полностью принадлежу ему – и телом и душой (кх-кх). Поэтому-то у меня и нет фамилии – просто Бен. Ведь у меня нет документов, а потому и нет фамилии. Но мне так даже больше нравится: необычно, а необычность – главная, по-моему, черта Майкла – мне нравится хоть в чем-то быть на него похожим.
Когда я был маленьким, он кормил меня из бутылочки, потом сам готовил для меня, выгоняя с кухни поваров. Следил, чтобы я не просиживал целыми днями за телевизором. Делал мне подарки на дни рождения. По правде говоря, я не знаю, когда я родился. Я вообще не понимаю эту человеческую систему время исчисления: ну ладно, еще часы – все понятно, но года, месяца… Майкл сначала пытался научить меня, но потом махнул рукой – у меня гораздо лучше получается бегать и прыгать. Так что не буду вас путать с датой моего рождения. Я просто знаю, что если почти лето и Майкл дарит мне что-нибудь, значит, это мой день рожденья. Обычно он всегда со мной в этот день: мы играем, он поет мне…
Знаете, Майкл вообще чудесный человек… Он меня выхаживал, когда я маленький болел ангиной: врача вызвать было нельзя и Майкл сам искал лекарства, готовил какие-то травяные настойки, сидел рядом со мной ночами, не спал. Хотя, наверное, это не считается: мы практически всегда спим вместе, в одной постели. С тех самых пор как я был несмышленым малышом. Так сладко просыпаться от того, что он поглаживает тебя по плечу, так сладко засыпать, положив голову ему на грудь… Мы играли перед сном, а потом он целовал меня за ухом и тихо шептал: «Как же я люблю тебя, Бен, маленький мой! Мы всегда будем вместе!».
Но вот тут он ошибся. Увы и ах. Может, так бы все и продолжалось, но однажды появилась она. Честно говоря, она появилась давно, похоже, еще до моего рождения. Но в нашей с Майклом жизни она появилась именно однажды. До этого она приезжала на своем вечно всем недовольным и на все ворчащем мотоцикле противного красно-черного цвета. Из окна майкловой спальни я видел, как Майкл слетает по услужливо подставившейся лестнице, чтобы помочь ей слезть с этого монстра, от которого демонстративно отворачивались, задыхаясь, прозрачные цветы с клумбы. И почти всегда он опаздывал, и их обоих разбирал такой смех, что они просто садилась рядышком на ступеньки и хохотали до слез. Иногда она ждала его, он запрыгивал на мотоцикл за ее спиной и они исчезали в блестящей пыли и грохоте, как герои какого-нибудь глупого мюзикла. И тогда они не возвращались до самого позднего вечера: только когда солнце, устав и отчаявшись их высматривать на горизонте, утыкалось лицом в серые подушки-тучи, чтобы всласть поплакать, и когда цикады начинали на скрипочках выводить сигнал SOS, появлялось на горизонте окрашенное красным, как заплаканные глаза, облако, слышалось рычание и скрежет железа.
Я не понимаю, что Майкл находит в девушках, но в особенности я не понимаю и не понимал, что он находил в этой. Хотя, я никогда с ней не разговаривал. Впрочем, я вообще ни с кем не разговаривал: я – маленький секрет Майкла, о котором никто не знает. Если бы я был не живым, он бы прятал меня в самом дальнем, запирающемся на крошечный стальной ключик ящике дубового стола, занимающего половину его кабинета. Но я живой. И я его друг. Тайный друг. У кого-то были тайные сады, а у Майкла – друг, которого он никому не показывает и о котором никому не рассказывает. Думаю, вы понимаете почему. Вы ведь не такие глупые, как некоторые судьи и прокуроры. В общем-то, я даже доволен таким положением вещей: никто не знает и о нашей дружбе и любви и от этого они слаще сахара, который мне так нравится погрызть после сытного обеда, уютно устроившись у Майкла на коленях.
Иногда мы вместе гуляем по парку, забираемся вместе на самые высокие деревья, которые услужливо подставляют Майклу самые толстые и надежные ветки – уж кому-кому, а им не хочется, чтобы он по их вине упал и что-нибудь себе сломал! У Майкла всегда есть в кармане для меня кусочек шоколадки, и, когда мы забираемся на верхушку древа, откуда нам видно туго натянутое небо с замершими в немом восторге от того, что видят Майкла Джексона, облачками, он, не смотря на меня, достает этот кусочек и протягивает мне – это награда за храбрость и любовь: я боюсь высоты, но раз он любит бывать между небом и землей – я готов на этот страх наплевать и полезть за ним. Когда я смотрю на него в такие минуты, разжевывая шоколад, мне кажется, что можно всю жизнь провести вот так – непонятно где – лишь бы только видеть, как тихо, осторожно, словно боясь вспугнуть пристроившийся на соседней ветке ветерок, появляется на его лице улыбка: сначала в уголках губ, потом переползает на щеки, а еще через секунду глаза наполняются мягким светом. Он меня никому-никому не показывал – даже детям, что все время гостили на ранчо, не знакомил меня с ними и их со мной. За это я ему очень и очень благодарен.
Дети – замечательный народ, но они по-своему жестоки: жестоки в своей доброте, жестоки по невнимательности, да шутки и игры у них обычно глупые, если, конечно, Майкл в них не участвует. Нет, Майкла они никогда не обидят, но я же не Майкл. Его пугало, что они могут причинить мне боль – от этого было бы больно ему. А если бы я им не понравился? Самое смешное, что вопрос – понравились бы ли они мне никогда не стоял! Так к чему это я? Ах, да, Дебби. Именно так ее и звали. Странное имя, не так ли? Мне кажется, что оно больше подходит лошади, чем женщине. И еще я готов спорить, что она, если бы меня увидела, то невзлюбила бы меня, как и всякая лошадь. Хотя я и не знаю, почему меня так лошади не любят?!
Так вот, однажды Майкл не пришел… поздняя ночь, постель разобрана, ночник почти погас, а я все жду: холодно так, одиноко. Шелковые простыни, такие белые, что даже противно – словно саван – саван нашей любви. А шорохи за дверью смеются – подражают шагам Майкла. Он пришел под утро, когда все стало розовым, как мои глаза. Но он ничего не замечал! Такой счастливый был, смех его переполнял, капельками падал, звенел; он обнял меня, приподнял, закружил, а когда лег рядом со мной (даже не понял, что подушка влажная), поцеловал за ухом и прошептал: «Она – волшебная… такая добрая,» - и уснул, не договорив. А солнце в смущении спрятало лицо за теплыми струями дождя. Так всегда.
Мне тогда казалось, что Майкл совсем забыл о моем существовании: для него весь мир свелся к двум вещам – Она и Тур. Он никогда не брал меня с собой в такие поездки: боялся, что я простужусь в самолете, потеряюсь, что меня украдут – уж не знаю, что там он еще думал, но он никогда не брал меня с собой. Зато привозил подарки. Но лучше бы с собой взял. Пока его нет, я все время ем, ем, ем – он так смеется над тем, как я растолстеваю! Я сидел на подоконнике бесконечными днями и ждал, когда же там, на серой потертой дороге появится блестящая точка. Он вернулся из тура, но не ко мне: родился ребенок… представляю, как он возился с ним – то же было и со мной…
У него просто не хватало времени: утром он трепал меня по щеке, оставлял на тумбочке у кровати мой любимый шоколад или сыр, вечером заходил, чтобы пожелать чудесных снов и поцеловать в лоб. Но сны больше не приходили: им нужен был Майкл, со мной им было скучно. Хорошо, что кошмарам со мной тоже было скучно! Веселые зеленые обои на стенах выцвели, желтые цветы, на них нарисованные, поблекли и завяли, зеркало, в которое по утрам всегда смотрелся Майкл помутнело, птицы прилетали все реже, только солнце по-прежнему коротало дни, устроившись рядом со мной. Дни были длинными, ночи были еще длиннее, они словно пытались выговорить одно слово, которое мы говорим всю жизнь – Жду.
Но он вернулся: он знал, что у него есть друг, его Бен. Так странно замечать, как изменился твой друг: косметики чуть больше, чем обычно, уголки губ вниз и волшебная улыбка прячется где-то, мелкие движения рук, словно он хочет спрятать лицо в ладонях, но не может позволить себе такой роскоши, на плечах какой-то никому не видимый груз. Пришел ночью и просто лег рядом на подушку – глаза в глаза, темные, бездонные.
И вот теперь он опять уходит. И что он находит в этих девушках? Стройные ножки? Блестящие губки? Посадит ее в машину, устроится рядом, положит руку ей на острую коленку. Гадость какая! Так, как там мои бутерброды с сыром? Вот они, мои хорошие! Спасибо Майклу – оставил сегодня утром, еще не засохли – балует он меня. Знает, что можно меня на бутерброд купить – ведь я и так весь его. Жаль, что вы нарисованные, а то бы я и вас угостил, но это и к лучшему, что вы есть не можете – значит и говорить не можете: никому мою историю не перескажите (кх-кх). Слышите, как мотор ревет – поехали они. И когда он теперь вернется?
***
- Вот ты где, малыш, - Майкл на секунду задержался на пороге спальни, быстрым взглядом осмотрел бесстыдно развороченную постель, подошел к столу: устроившись около тарелки, как за столиком в ресторане, толстенькая белая крыса жевала вкусно пахнувший свежей выпечкой и молоком бутерброд, внимательно смотря на фотографии родителей Майкла, - Ну, Бен, ты даешь: так увлекся, что даже меня не замечаешь? Все-таки я тебе перекормил. Но ничего с завтрашнего дня мы оба сядем на диету,– и ласково потрепал захлопавшего ресницами зверька по жирненькому загривку, - Готов прогуляться? Эту надменную красавицу я спровадил с ранчо надолго, а дети приедут только вечером: пойдем, полазим по деревьям? – крыса ловко взобралась по руке ему на плечо и потерлась носом об ухо, - Щекотно же! – Майкл серебряно рассмеялся.
Автор: Terry Bolger
tally777.livejournal.