Во время Первой мировой войны Пришвин работал военным корреспондентом, а после ее окончания – сельским учителем. В 1937 Пришвин поселился в Москве. Он очень много писал, и главной темой его творчества была природа, которая выписана с особым изяществом и любовью: фенологические записки «Календарь природы», цикл миниатюр «Лесная капель», сказка-быль «Кладовая солнца», повесть-сказка «Корабельная чаща». Своеобразное и высокое по уровню мастерства дарование П. вырастало в довольно сложной социально-исторической обстановке 90-х и 900-х гг. Очутившись перед необходимостью выбора между революционной борьбой за освобождение угнетенного человечества и буржуазным "прогрессом", П. не сумел твердо встать ни на ту ни на другую сторону. Отталкиваясь от эгоистически-мещанской самоудовлетворенности и ограниченности, Пришвин вместе с тем отходил и от активной революционной борьбы в поисках какого-то третьего пути. В годы реакции, на которые падает начало лит-ой деятельности писателя, П. ушел, говоря его же словами, "не в быт с чеховскими героями, а в то бытие, где зарождается поэзия, где нет существенной разницы между человеком и зверем", стремясь в мире природы найти независимость и внутреннюю свободу человеческой личности, порабощенной в капиталистическом обществе. Однако П. не перешел к пантеистическому превознесению стихийно-биологических сил в противовес социальному миру; в теме "человек и природа" он ищет не взаимоисключающие начала, а начала родственные, перекидывающие мост от стихийного природного творчества к культурному, творческому человеческому труду. Эта тема в сущности осталась основной у П. на всем протяжении его творчества. Но во всю широту развернуть ее смог Пришвин только после революции. Мир нетронутой, первобытной природы и примитивного крестьянского быта составляет содержание первых книг П. - "В краю непуганных птиц" [1906], "Колобок" [1908], "Черный араб" [1911] и пр. Уже в этих своих произведениях П. определился как художник с исключительно острым и глубоким чувством природы и простотой народной речи, как мастер реалистически-красочной ландшафтной и бытовой живописи. П. стремится в описаниях "леса, камня и воды", глухих селений, примитивных промыслов найти некое единство, своего рода поэтический ключ к образно-синтетическому воплощению действительности. Таким ключом явилась народная поэзия, традиционные образы сказок и легенд, широко использованные писателем. По собственному признанию писателя, его очаровало то, что "сказка древняя как бы держалась за сказку самой жизни, уходившей корнями своими в суровую северную природу". Но П. одинаково далек как от эстетизации народных мифов, так и от религиозно-мистического осмысления их, процветавшего в декадентско-символистских кругах после революции 1905. Миф для П. - это поэтический образ, в к-ром заключено древнее и ценное для нас своей свежестью и непосредственностью знание о мире - природе и человеке. П. раскрывает, с одной стороны, то конкретно-историческое и реальное начало, к-рое лежит в основании сказки или поверья, а с другой - проецирует фольклорные образы и мотивы в современную действительность, совлекая с них одеяние поэтической условности и наполняя живым реалистическим содержанием. Так, мотивы фольклорного причитания конкретизуются в связи с реальной биографией "вопленицы" Степаниды ("В краю непуганных птиц"), сказочные "Марьи Моревны" и "Кащеи Бессмертные" расшифровываются как бытовые крестьянские фигуры ("Колобок") и т. п. Вместе с тем в творчестве Пришвина развивается и публицистическая струя. Однако дальше общего сочувствия пролетаризирующемуся крестьянству или пацифистски-гуманистического осуждения войны Пришвин не шел. С другой стороны, общественное сознание Пришвина вступало в конфликт с его устремленностью к родникам народной поэзии, нетронутой первозданной природе, конфликт, впоследствии осознанный писателем как "противоречие двух элементов культуры - былины и школы". Это противоречие П. преодолевает только после революции. В таких книгах, как "Торф", "Башмаки" [1925], перед нами встает уже не разорванный писательский образ, в к-ром "поэт, ученый и гражданин" спорят между собой, а целостный образ писателя - "исследователя жизни", синтетически объединившего в себе и поэтически-воспринимающее и публицистически-действенное начала. В новой системе социальных отношений нашлось место практическому, "рабкоровскому" участию автора в жизни, т. к. всякая культурная практическая деятельность осозналась им как часть единого творческого труда, преображающего и обогащающего действительность. Так, в очерках о подмосковных башмачных промыслах - "Башмаки" - выдвигается идея единства творческого процесса, в природе своей одинакового как у художника, так и у артиста-башмачника. Проблема творческой деятельности ставится и в наиболее крупном произведении П. - двухтомном автобиографическом в основе романе "Кащеева цепь" с примыкающей к нему в качестве эпилога книгой "Журавлиная родина" [1923-1930]. В романе с реалистической простотой изображен быт полудворянской, полукупеческой усадьбы, царская гимназия, подпольные революционные кружки 90-х гг., Германия с ее университетами, русскими студентами-эмигрантами, омещанивающейся социал-демократией и пр. Центр тяжести произведения однако не в этой социально-бытовой живописи, а в проблеме пути и роста творческой личности, проблеме, раскрывающейся в истории жизни героя романа - Алпатова. Этот второй план романа создается как введением второго авторского "я", комментирующего и обобщающего смысл повествования, так и рядом повторяющихся мотивов и образов, в которых и содержатся основные идейные узлы произведения. Таковы, с одной стороны, образ "Кащеевой цепи" как силы принуждения и разъединения людей в капиталистическом обществе, легенда о "втором Адаме", явившемся на землю, когда все блага уже были захвачены первым, а с другой - образы "голубых бобров", "Марьи Моревны", ускользающей от Алпатова его мечты - невесты Инны - и пр., символизирующие романтизм поисков и устремлений героя. Структура образов у Пришвина сочетает поэтическую конкретность с конденсированным обобщением, содержащим моральные или социальные мотивы. Художественный метод писателя приобретает характер своего рода мифотворчества: явления, сначала данные в романе как реальность (например рисунок с "голубыми бобрами", бегство в неведомую страну "Азию" - реальные эпизоды из жизни Курымушки), впоследствии возвращаются как заместители некоего обобщенного содержания, выступают в роли конкретных поэтических мифов-символов. Путь Алпатова, в детстве поклявшегося снять с человечества "Кащееву цепь", через целый ряд личных катастроф и метаний наконец приводит его к радостному растворению в мире природы, к идее "благословенного труда", согласованного с творчеством живых природных сил. Для П. нет ужаснее "человека, оставленного творческим духом". Но творческий процесс не представляет собой чего-либо исключительного и из ряда вон выходящего; он наличествует везде, где есть живое дело и реальное знание, ведущее к установлению связи между людьми и между человеком и природой. Отсюда задача художника заключается в "оживлении" внешнего мира посредством культивирования "родственного внимания" ко всей окружающей писателя действительности. И большинство произведений П. - "Родники Берендея" [1925], многочисленные охотничьи рассказы ("Ярик", "Верный", "Смертный пробег" и пр.), повесть "Жень-Шень" [1933] - наивысшее его художественное достижение, - посвящено этому опирающемуся на научное знание воссозданию живого "лица" природных явлений. Это индивидуализирующее постижение природы (не жук "вообще" интересует П., а "личный", "любимый" жук) принимает характер своеобразного поэтического анимизма, в котором "антропоморфное" восприятие природы сталкивается с "зооморфным" пониманием человека. Так, Алпатов, очутившись ночью на лесной проталине, переносит свой внутренний душевный опыт на токующих тетеревов и в то же время по ним же "догадывается" "о сокровенном смысле своей жизни". В художественном методе писателя это взаимопроникновение внутреннего мира человека и биологической жизни природы выражается в игре метафорическими значениями образа, в создании сложной системы конкретной поэтической эмблематики: в повести "Жень-Шень" например реликтовое растение жень-шень - "корень жизни" - осознается в дальнейшем как источник творческих сил, поэтическая эмблема жизненного роста человека, зрительное восприятие скалы как "сердца-камня" развертывается в образ живого "сердца" всей природы, встреча с Хуа-Лу - "оленем-цветком" - метафорически осмысляется в аналогичной встрече с "женщиной-цветком" и т. д. Смысл подлинной культуры, по П., в возвращении вооруженного многовековым научным опытом человека к радостной близости с природой, близости, утраченной в период ущербной капиталистической "цивилизации" и необходимой для "творчества новой, лучшей жизни на земле". В то же время П. не свободен от пережитков индивидуалистического мироощущения, сказывающихся в недооценке значения и силы коллектива, нередко во внесоциальной трактовке человеческой личности. Жанровую специфичность творчества П. часто усматривают в "очерковости" его произведений, хотя многообразие его поэтических форм - от новеллистически сжатых миниатюр до автобиографической эпопеи - отнюдь не покрывается обычным представлением об очерке. Но с очерком роднит П. особое отношение к материалу, его "фактичность", почти научная точность, хотя и поэтически выраженная. Произведения П., как правило, лишены обычного сюжетного строения беллетристических жанров; повествование, развертывающееся от реального авторского лица, движется скачкообразно, с перебоями и отступлениями от главной темы. Наиболее характерный композиционный принцип П. - это принцип ритмического возвращения центрального художественного образа или ряда образов, при к-ром постепенно раскрывается заключенный в этих образах идейный смысл произведения (так, на возвращении каждый раз по-новому осмысляемого образа "корня жизни" построена повесть "Жень-Шень"). При необычайной конкретности и почти натуралистичности в воспроизведении действительности П. отбирает только внутренне значимые явления, призванные осмыслить некий обобщающий тезис. И внешне натуралистический рассказ (как напр. рассказ о натаске собак) приобретает широкое внутреннее содержание, выходящее далеко за рамки данной фабулы, хотя и не поддающееся абстрактному отвлечению от непосредственной материи произведения. Именно в этом одноприродность пришвинского творчества с народной притчей (но без ее дидактики) или с поэтическим мифом (без его религиозно-мистериальной окраски). Очерково-действенной направленностью объясняются особенности поэтического языка Пришвина, стремящегося "силу слова довести до очевидности физической силы". Секрет языкового мастерства П. - в необычайной простоте и точности словоупотребления, в максимальной сжатости и прозрачности синтаксиса. П. ориентируется в своей стилистической работе на живую, разговорную "народную" речь, к-рая важна ему не как материал для орнаментально-сказовой игры диалектизмами, а как богатейший источник метких и выразительных по своей внутренней содержательности местных выражений. Чуждая какой бы то ни было метафорически-описательной пышности, проза Пришвина пользуется чрезвычайно экономными образными средствами. Он стремится к максимальной адэкватности словесного "изображения" изображаемому объекту. Высокая культура поэтической речи Пришвина, ее простота и точность, соединенные с красочностью и выразительностью, являются одним из наиболее ценных достижений в современной советской лит-ре. Высокую оценку получило его творчество  у М. Горького.

Памятник Пришвину М.М. в сквере школы П-Михайловки