На фото: президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев во время выступления на совместном заседании палат Верховного Совета СССР в Большом Кремлевском дворце.

1991 год. (Фото: Владимир Мусаэльян/ТАСС)
Чем ближе мы к теперь уже тридцатилетней годовщине окончательного разрушения СССР, тем острее вновь и вновь поднимается вопрос о возможности альтернативного развития исторических событий — о том, что было бы, если бы… А также о том, что привело, что позволило, что не предотвратило трагедию великого государства.
Чтобы понимать события тех времен, нужно точнее помнить, каково было тогда самоощущение и властителей, и большинства простых людей, что их волновало, мучило.
Как это ни печально, стоит признать, что не было и не могло тогда быть такой ностальгии по советскому прошлому, каковая чувствуется сейчас в комментариях к любому материалу, затрагивающему вопрос о разрушении СССР и последовавших событиях. Ностальгия могла быть, но не по советскому (так как мы в такие же осенние дни 1991-го года продолжали жить в СССР), а просто по тем или иным сравнительно более благополучным, как это ни парадоксально звучит, «застойным» временам.
Одновременно надо признать, что общество в эти драматические, даже предтрагические годы, месяцы и дни было разделено. Некоторое более консервативное меньшинство (как показывали результаты тогдашних разнообразных голосований и выборов) было настроено более ностальгически по доперестроечному, «догорбачевскому» прошлому. Более активное же и безусловно на тот момент доминировавшее большинство (во всяком случае, в России и, прежде всего, в ее крупных промышленных и культурных центрах) было настроено на отрицание как настоящего (на тот момент) — горбачевского, «вяло-перестроечного», так и значительной части предшествовавшего — периодов «застоя», «репрессий» и т. п.
Как такое могло быть, как мы к этому пришли — отдельный важный вопрос, заслуживающий продолжения изучения, исследования, вновь и вновь переоценки и выучивания печальных уроков. Но для оценки ситуации в период, предшествовавший непосредственному окончательному разрушению СССР, важно понимать: общество можно было «разложить» на самый широкий спектр разнообразных общественно-политических и мировоззренческих сил. Критически мало в этом спектре было одного — сил, активно поддерживавших тогдашнее горбачевское руководство СССР.
Особенно обвалился авторитет союзного руководства после странного августовского 1991-го года путча, с так до конца и не проясненной до конца ролью высшего руководителя государства — президента Горбачева. И после вызволения из под форосского домашнего ареста президента СССР силами, ему же публично и жестко оппозиционными — фрондировавшим по отношению к союзному центру тогдашним руководством крупнейшей союзной республики РСФСР.
Наивных не было и не могло быть: неужто они его вызволяли для того, чтобы, образно говоря, пусть криво и косо, но все же вновь водрузить на его голову корону верховного правителя?
Аналогично, мог ли тогда сам верховный правитель СССР, изрядно к тому времени растерявший авторитет, тем не менее, тем или иным путем все же пусть не прямо назначить, но как-то протащить своим преемником кого-то из авторитетных на тот момент руководителей союзных республик — того же руководителя РСФСР Ельцина или главу Казахстана Назарбаева?
Здесь были препятствия и личностные, и, начиная с провала путча, уже и объективные.
Ну как Горбачев мог бы передать свой пост своему непримиримому политическому противнику (а главное — личному сопернику) Ельцину? Скажете — ради сохранения единой великой страны? Едва ли такое было возможно.
Во-первых, уместно предполагать, что Горбачев до последнего верил в себя, а не в своих конкурентов. Более того, хорошо зная Ельцина, даже если бы и стал вдруг абсолютным альтруистом, то все равно был уверен, что Ельцину серьезное дело доверить нельзя.
Во-вторых, еще за полгода до того, скажем, сразу после успешного для центральной союзной власти референдума о сохранении СССР, маневр с передачей власти (путем досрочного переизбрания президента СССР Съездом народных депутатов СССР), например, Назарбаеву мог бы быть также успешным, во всяком случае, в краткосрочной перспективе.
Но после провала августовского путча все радикально изменилось. Образно говоря, корона не просто свалилась с головы союзного правителя, но упала и непоправимо разлетелась на мелкие осколки. Трещины пошли и по другим основным институтам единого государства.
Съезд народных депутатов СССР, к сожалению, надо признать, тоже растерявший свой изначальный авторитет, тем не менее, в отличие от распространенного мнения, не проголосовал за самороспуск, но согласился с новым механизмом формирования Верховного Совета СССР — на основе дополнительной кооптации от высших законодательных органов союзных республик.
Это было верно — нужно было укрепить высший законодательный орган страны (СССР) авторитетом тех, кто его не растерял. Так мы оказались в новом Верховном Совете СССР и еще три месяца работали вместе с депутатами съездов народных депутатов союзных республик. Пытались собрать снова уже почти осколки единой страны.
Но вот проблема: ряд республик — прибалтийские и, главное, Украина — своих представителей в общесоюзный Верховный Совет направить отказались. То есть, наш новый Верховный Совет — без представителей Украины — был уже явно недостаточно представительным, неполноценным.
Важное отступление. Считается, нам настойчиво навязывается, что жестко централизованные авторитарные государства крепче, их труднее развалить, а вот «игры в демократию» — те как раз ведут к разброду и шатанию и разрушению государств.
Соглашусь: «игры» в демократию — верхушечное манипулирование, фальшь и лицемерие — к тому и ведут. Но вот представим себе, что и после путча решал бы реально народ, что было бы?
Свидетельствую: в сентябре 1991 года, через несколько недель после провала путча, возвращаясь из командировки, пересек на машине Украину и Белоруссию. Видел множество машин местных активистов с флагами и речами, видел спешно устанавливаемые таможенные посты между республиками. И разговаривал с местными жителями. Практически никто из них не считал, что происходит разделение единого государства. Большинство относилось к происходившему так, как относятся к мелкому озорству подростков: побесятся, перебесятся — и все наладится.
Конечно, всем предварительно внушили, что это именно они задарма «кормят соседей». Но даже и это не привело к тому, чтобы люди массово одобряли спешно устанавливавшиеся таможни — большинство выражало недовольство местными активистами — «бузотерами», но было уверено, что постепенно как-то все образуется, все наладится.
Но в рамках «игр в демократию» при традиционной для нашего исторического пути, надо признать, слабости общества, решения принимали совсем другие люди. В результате окончательного падения авторитета союзного центра и лавинообразного обваливания всей системы союзной власти, республиканские руководители почувствовали себя первыми парнями на деревне, которая теперь может никому не подчиняться.
Так если в принципе можно никому больше не подчиняться, зачем же что-то еще другое?