В его жизни все было совсем не так, как в кино.

Только любовь была такой большой и светлой, что о ней впору написать роман. Анатолий Папанов всю жизнь, до последнего вздоха, любил одну-единственную женщину, свою Надежду. Они оба прошли войну. Как бы банально это не звучало, они оба смотрели в глаза смерти. И может быть поэтому была в них жажда жизни и жажда любви
Анатолий Папанов поступил в ГИТИС в 1943 году, когда вернулся после двух тяжелых ранений с фронта. В последнем своем бою он потерял два пальца на ноге и даже на вступительный экзамен пришел с палочкой. Несмотря на несомненный талант, члены экзаменационной комиссии сомневались, что он найдет свое место в искусстве. Ведь ограниченный в движении актер это нонсенс. Но он пообещал, что будет много заниматься и бросит свою палочку, хотя врачи предупреждали, что без нее он ходить не сможет. Но его все-таки приняли на второй курс.
Он был не слишком красив, юный Анатолий Папанов. В первый же день занятий его поразили однокурсницы: нарядные, красивые, ухоженные. Он стеснялся их, сам себе казался нескладным и слишком простым. Только одна девушка, Надежда, каждый день приходила на занятия в военной гимнастерке и кирзовых солдатских сапогах. Как-то Анатолий подсел к ней и спросил, была ли она на фронте. Оказалось, что Надежда два года ухаживала за ранеными, ездила в составе санитарного поезда и на линии фронта бывала не раз. Ей было всего 17, когда началась война.
Анатолий оживился, когда понял, что Надя служила и тут же объявил, что наконец ему будет с кем поговорить. И они говорили. О войне и о фронтовых товарищах, о будущей мирной жизни, о своей профессии. Оказалось, что они живут недалеко друг от друга, даже в институт едут на одном и том же маршруте трамвая.
Они стали вместе приезжать на учебу и вместе уходить после занятий. Он очень нравился ей, этот талантливый и застенчивый молодой человек. Шаг за шагом Анатолий и Надежда становились ближе друг другу. А когда 9 мая 1945 года все праздновали День Победы на Красной площади, он посередине ликующей толпы вдруг сказал, что им нужно расписаться. Ведь он любит ее, а она – его, это знали все. Они подали заявление в ЗАГС в этот же день, а 20 мая Анатолий и Надежда стали мужем и женой.
Молодая семья разместилась в комнате в коммуналке, разделенной фанеркой на две половинки. В одной обитали молодожены, а в другой – родители Нади. Тесно, но дружно.
Анатолий окончил институт с отличием, его пригласили на работу сразу три столичных театра. Но его любимую Наденьку по распределению направили в Клайпеду. И Папанов отказался от всех предложений, чтобы поехать вслед за женой. Они бывали в Москве теперь наездами. Проведывали родителей, гуляли по знакомым московским улочкам. В один из приездов случайно встретили Андрея Гончарова, молодого режиссера, с которым были знакомы еще со студенческих времен. Он пригласил Папанова в свой Театр сатиры. Надежде удалось уговорить мужа принять предложение.
Они очень скучали в разлуке, созванивались каждый день, но им было этого мало. К счастью, вскоре театр в Клайпеде расформировали, Надежда тоже вернулась в Москву. В 1954 году на свет появилась маленькая Леночка, счастье и надежда семьи. А вскоре ему предложили серьезную роль в театральной постановке, и он искренне считал, что удачу ему принесла именно дочка. Вскоре им дали комнатку в общежитии, а потом семья Папановых перебралась в собственную отдельную квартиру.
В Театре сатиры супруги проработали сорок лет. Анатолий Папанов искренне считал, что театр должен быть один, как и жена - одна. Анатолий Дмитриевич много снимался в кино, участвовал в спектаклях, озвучивал мультфильмы. Но он точно знал, что дома его всегда ждут и любят. Он был глубоко порядочным, очень скромным, добрым и очень преданным человеком. У Надежды Юрьевны за всю жизнь не было повода ревновать мужа к многочисленным поклонницам. Она была уверена в нем, точно так же, как он был уверен в том, что его Наденька не предаст никогда.
Он не умел говорить громких слов о любви. Он просто заботился о своей семье и делал все, чтоб они были счастливы. Они все делили пополам, Анатолий и его верная Надежда. Когда Папанов стал увлекаться спиртным, она старалась отучить его от вредной привычки. Но пить он бросил сам, в один момент, после смерти мамы. И с тех пор ни капли спиртного в рот не брал.
Даже в сложное советское время, когда религия и вера были фактически под запретом, Анатолий Папанов перед спектаклем обязательно заходил в храм. Никогда не афишировал это, но его душа всегда тяготела к Богу. Возможно благодаря вере, актеру удалось сохранить глубокую душевную чистоту.
Они были действительно счастливыми людьми, понимая друг друга с полувзгляда. Они никогда не боролись за профессиональное лидерство. Надежда Юрьевна, осознавая, насколько многогранен талант ее супруга, сама выбрала для себя роль второго плана, обеспечивая мужу надежный тыл. Она трогательно заботилась о своем любимом. Если он просил ее поехать с ним на съемки или сопровождать его на гастролях, она откладывала все свои дела, решала вопрос с театром и ехала с ним, чтобы в стандартных гостиничных номерах создавать комфортные условия для жизни гениального мужа. Она не приносила себя в жертву. Она просто искренне любила. И всегда считала себя очень счастливой женщиной, наделенной талантом любить и быть любимой.
Анатолия Дмитриевича не стало жарким днем 5 августа 1987 года. Надежда Юрьевна до сих пор бережно хранит свою любовь. В его кабинете все осталось точно так же, как и при его жизни. А еще она и сегодня служит в Театре сатиры, которому отдал всю свою жизнь ее супруг. Потому что там все связано с ним, все напоминает о нем, а жить без этих воспоминаний для неё невозможно. Она была счастлива и любима больше сорока лет. Она продолжает любить и сейчас, спустя 30 лет после его кончины. Ее любовь сильнее вечной разлуки.
Я помню свой первый бой, в котором из нас, сорока двух человек, осталось в живых четырнадцать. Я ясно вижу, как падал, убитый наповал, мой друг Алик Рафаевич. Он учился во ВГИКе, хотел стать кинооператором, но не стал…
Мы бежали недалеко друг от друга и перекликались — проверяли, живы ли. И вдруг:
— То-о-о-ли-ик!
Обернулся. Алик падает…
Рядом кто-то кричал:
— Чего уставился? Беги со всеми, а то и самому достанется, если на месте-то…
Я бежал, не помня себя, а в голове стучало: нет Алика, нет Алика… Помню эту первую потерю как сейчас…
Из оставшихся в живых сформировали новый полк — и в те же места. Грохот такой стоял, что порой сам себя не слышал.
А однажды утром была абсолютная тишина, и в ней неожиданно:
— Ку-ка-ре-ку-у!..
Петух какой-то по старой привычке начинал день. Было удивительно, как только он выжил в этом огне. Значит, жизнь продолжается…
А потом тишину разорвал рев танков. И снова бой.
И снова нас с кем-то соединили, и снова — огненная коловерть… Командиром нашего взвода назначили совсем молоденького, только что из военшколы, лейтенанта. Еще вчера он отдавал команды высоким, от юношеского смущения срывающимся голосом, а сегодня… я увидел его лежащим с запрокинутой головой и остановившимся взглядом.
Я видел, как люди возвращались из боя совершенно неузнаваемыми. Видел, как седели за одну ночь. Раньше я думал, что это просто литературный прием, оказалось — нет. Это прием войны…
Но там же я видел и познал другое. Огромную силу духа, предельную самоотверженность, великую солдатскую дружбу. Человек испытывался по самому большому счету, шел жесточайший отбор, и для фронтовика немыслимо было не поделиться с товарищем последним куском, последним куревом. Может быть, это мелочи, но как передать то святое чувство братства — не знаю, ведь я актер, а не писатель, мне легче показать, чем сказать.
Говорят, человек ко всему привыкает. Я не уверен в этом. Привыкнуть к ежедневным потерям я так и не смог. И время не смягчает все это в памяти…
…Мы все очень надеялись на тот бой. Верили, что сможем выполнить приказ командования: продвинуться в харьковском направлении на пять километров и закрепиться на занятых рубежах.
Мороз стоял лютый. Перед атакой зашли в блиндаж погреться.
Вдруг — взрыв! И дальше — ничего не помню…
Очнулся в госпитале. Три ранения, контузия. Уже в госпитале узнал, что все, кто был рядом, убиты. Мы были засыпаны землей. Подоспевшие солдаты нас отрыли.
В госпитале меня оперировали, вытащили осколок, а потом отправили санпоездом в другой госпиталь, находящийся в дагестанском городе Буйнакске.
Я из своего фронтового опыта помню госпиталь под Махачкалой, заставленные кроватями длинные коридоры. И громкий, словно пытающийся сдержать неуемную радость голос Лидии Руслановой: «Валенки, валенки…»
Пластинку ставят несколько раз. Мы знаем: это по просьбе бойца, который сейчас на операции. Ему надо было срочно ампутировать ногу, а в госпитале не осталось анестезирующих средств. Он согласился на операцию без наркоза, только попросил: поставьте «Валенки»…
Когда меня спрашивают, что мне больше всего запомнилось на войне, я неизменно отвечаю: «Люди». Есть страшная статистика: из каждой сотни ребят моего поколения, ушедших на фронт, домой возвратились лишь трое… Я так ясно помню тех, кто не вернулся, и для меня слова «за того парня» звучат уж никак не отвлеченно…
После ранения на фронт я вернуться уже не смог. Меня комиссовали подчистую, никакие мои просьбы и протесты не помогли — комиссия признала меня негодным к воинской службе. И я решил поступать в театральный институт. В этом был своего рода вызов врагу: инвалид, пригодный разве что для работы вахтера (я действительно побывал на такой работе), будет артистом. И здесь война вновь страшно напомнила о себе — требовались парни, а их не было… Так что те слезы в фильме «Белорусский вокзал», в квартирке бывшей медсестры, вовсе не кинематографические.
Лично я не стал бы называть войну школой. Пусть лучше человек учится в других учебных заведениях. Но все же там мы научились ценить Жизнь — не только свою, а ту что с большой буквы. Все остальное уже не так важно…"