АЛЕКСАНДР ЩЕРБАКОВ - ИЖЕВСКИЙ

Дружок
Служивший в армии может забыть номер военного билета, приписанного оружия, адрес полевой почты, но имена и лица армейских друзей остаются с ним навсегда, как и образы родных. А если сослуживцы – соратники по военно-полевым условиям, то это вообще отдельная категория людей. Здесь в почете взаимовыручка и крепкое воинское братство, которое больше нигде не встретить. В то же время человека с военной закалкой сразу узнаешь по особому выражению облика, по крепко сжатым кулакам и волевым скулам. Это – элита Красной армии. Решительнее, мужественнее, отважнее людей не бывает. У них твёрдость духа запредельная. Невероятная стойкость. Смелость, выходящая за грани возможного понимания. Герои с красными звёздами. Сталь.
Люди, прошедшие войну, меняются в корне. Жизнь у них начинает делиться на «до» и «после». «До» – это школа, перекуры в сторонке, танцульки в летнем парке и легкодоступные девушки. «После» – это крепкая мужская дружба, порою даже твёрже семейных уз. Армейское товарищество и верность прочнее, серьезнее гражданского хлебосольного содружества. Боевое братство сохраняется на долгие годы, проходит тяжкое испытание временем. Тот, кто прошёл войну, знает, что стоит только фронтовому другу попросить о помощи, весь лоб расшибешь, в лепёшку размажешься, ты не ты будешь, а поможешь. С другого конца страны приедешь, быстрее ветра прилетишь, ноги до локтей износишь, чтобы облегчить участь товарища.
Соседский парень из детства Алексея Прилукова был крепкий, большого роста, уверенный в себе малый. Люди тогда существовали на мизерные зарплаты, а крестьянский люд, словно крепостные, не имел даже паспорта. Валентин Захаров для прокорма гоп-стопничал где-то на стороне, прибранный к рукам товар скидывал перекупам на сенном рынке, случалось, что промышлял сдачей цветного металла. Фармазон не бомжевал, однако определить его постоянное место жительства не представлялось возможным. Чаще всего злодейного вида фазана-громилу видели на помойке, возле болота, в местах скопища людей с достаточно низким социальным статусом. Проще говоря, нечистый на руку жиган своё проживание обеспечивал нетрудовыми доходами. За это соседская братва его крепко уважала.
Однажды, когда Алексею пришлось торопиться в школу, его внимание привлекла забавная сцена. Участковый милиционер вытаскивал за ноги из форточки на первом этаже застрявшего там босяка. В конце концов усилиями легавого криминальную жертву, словно пробку из бутылки, удалось вытащить и поставить во фрунт возле цоколя здания. По факту происшедших событий ограбления-кражи не случилось. Для представителя власти лишняя галочка в отчёте об инциденте в подведомственном районе совсем была не нужна. Поэтому нефартовый гангстер получил мощного пендаля в пятую точку и с позором убыл восвояси зализывать обиженное чувство собственного достоинства. Свидетели несостоявшегося крысятничества от всей души хохотали над мазуриком.
Как-то при случае Алексей подозвал к себе пятнадцатилетнего простофилю-неудачника и предложил за еду жить у престарелых родителей на приусадебном участке. Взамен было предложено делать всю работу по хозяйству: копать выгребную яму, готовить, стирать, окучивать картошку, строить дворовые постройки. У стариков воровать было нечего. Они тоже, как и вся страна, жили впроголодь. Домушнику, видимо, надоели перманентные успехи криминального бизнеса, поэтому он не колебался. В результате юношу отмыли, откормили, обиходили.
Алексею стало жить комфортнее: местная шпана уже не могла обшарить карманы по пути в учебное заведение. Желающих поживиться на дармовщинку ожидал крепкий кулак Валентина. В таких условиях не забалуешь. Короче говоря, Алексей везде стал появляться с Валентином, как с персональной охраной. Жлоб семенил за хозяином тенью и не отходил в сторону ни на шаг. Соседи посмеивались. Мужики с улицы прозвали несостоявшегося преступника Дружок. Кстати будет сказано, у Дружка было что-то с головой, поэтому за него думал Алексей. Дружок не обижался и постоянно отбивал слабого, интеллигентного Алексея от малолетних отморозков.
Оказывается, по жизни Дружок был добродушным, неконфликтным, дружелюбным парнем и прожил у стариков почти три года. За это время к нему успели привязаться все. Старики полюбили его за то, что он хорошо готовил, прибирал, мастерил. Дети обожали играть с ним. И даже собака с кошкой души не чаяли в мягком сердцем парне, который их не забывал и временами баловал косточками.
Как снег на голову, грянула война. Алексей и его Дружок как раз подходили по возрасту для действующей армии. В райвоенкомате добровольцев записывали без очереди. Через месяц молодые рекруты были уже далеко от отчего дома. А через две календарных тридцатидневки война уже вовсю грохотала возле родительского порога. На горизонте заблистали сполохи от взрывов, издалека слышалась артиллерийская канонада.
Однажды утром в калитку громко постучали. В предрассветной темноте полуодетые родители выбежали на улицу. У забора вздрагивала кожей и обмахивалась грязным хвостом полудохлая кляча. На гнилых досках разбитой телеги лежал окровавленный мешок с кусками человечьих останков. Запылённый с головы до пят сопровождающий бесценный груз взял под козырёк и попросил расписаться в препроводительном документе. Со всей улицы сбежался встревоженный соседский люд. Уставшему ездовому плеснули стакан первача. Смахнув крошки от закуски с пшеничных усов, он благодушно крякнул и убыл восвояси. По разложенным на траве фрагментам человеческого мяса узнать, кому они принадлежали, не представлялось возможным. Вихрастые мальчишки помогли убитым горем старикам довезти скорбный мешок до погоста. На памятном деревянном распятии кухонным ножом дрожащей рукой родителей осталась нацарапанной надпись «Алексей-Валентин…»
После грустных поминок жизнь потекла своим чередом. Только для всех осталась загадкой тайна захоронения. Кто же, в самом деле, покоился в таинственной могиле: Алексей или Валентин, или оба вместе, но по частям? Мрачная загадка о семи печатях долго оставалась нераскрытой.
Минуло четыре года. Многострадальная держава одолела оккупанта. Наступил долгожданный праздник Великой Победы. Ближе к лету на улице городка неожиданно появился фронтовик. К вечеру попутная полуторка привезла из райцентра хромоногого солдатика. Небравого вида, с трудом ковыляющий человек добрёл до увядающего хозяйства Прилуковых. В калитку громко постучали. С надеждой на порог дома выбежали родители Алексея. В дверном проёме, оперевшись на самодельную тросточку, стоял победитель. Это был Дружок.
…С Алексеем мы притулились на окраине небольшой лощины, разрезавшей неширокий равнинный заколоток на две половины. С противоположного края, вдоль рощицы, тянулась заброшенная, пыльная, извилистая дорога. От поля веяло клевером, луговыми ромашками и цветочным медом. Неподалёку шелестели кучерявыми серёжками берёзки – символы древнерусского уклада жизни. Буйно цвела гречиха. Паривший соцветиями между небом и землёй океан пыльцы кружил голову. Терпкой горечи сбор нектара однолетней ядрицы завихрял разум воспоминаниями о родимой сторонке. Однако сладок бесценный запах милой сердцу землицы.
Воздух бездонной природной чаши до края был напитан ароматом луговых трав. Торжество природы не могло называться бы шикарным летним пиром, если бы в нём не принимали самое горячее участие растения. Океан разнотравья восхищал, пленил, завораживал. Дышалось легко, полной грудью. Казалось, что сладость из цветочной пыльцы без всяких на то пчелиных усилий самотёком бежит по устам. Вне сомнений, земля была одета в акварельные наряды. Украшения были беспримерными. Прелестные цвета радуги, отражаясь в хрустальной росе, тысячами соцветий разбегались по полям, лугам и весям. Великолепного шедевра мазки первостихии превращались в изумрудные ковры с причудливыми узорами из ярких венчиков всех красок палитры.
Высоко-превысоко в лазурном небе плыли одиночные белоснежные облака. Уже совсем скоро, ближе к полудню, вовсю будет жарить солнце. Но здесь и сейчас светлая пора только вступала в свои права. Летнее благоденствие всегда начинается спозаранку. В сладкой истоме пробуждалась знойная заря. В бездонной голубой выси, прикрытые жгучей вуалью, таяли остатки прозрачной предрассветной дымки. Клочья легкого тумана покидали золотистую парчу из цветов, неглубокие овражки, перелесные низинки. Раскидистые просторы становились видны, как на ладони.
Можно было бесстрастно констатировать факт, что перед глазами наблюдалась заливисто-голосистая, словно иерихонская труба, шумливая, чудесная пора. Возле лесной пущи порхала небесная живность. Радуясь прекрасному новому дню, на небосклоне заливался переливными трелями жаворонок. На его чудесное пение откликнулись другие птички-невелички. В кустах волчьей ягоды беспечно болтали малиновки, корольки, певчие дрозды. На лету, штурмуя небо, скворчали-тарахтели о своём, насущном стремительные, чёрные стрижи-пикировщики. Кузнечики тоже не отставали от всеобщего праздника жизни. Грядущий день откровенно радовал гусаров. Их сабельная щелкотня звенела и «дзынькала» в ушах.
С утра до вечера не умолкал в близлежащей округе птичий хор. В распевках участвовали тысячи разноголосых певцов. Озабоченные солисты на все лады свистели, щебетали, чирикали, каркали, трещали, визжали и пищали. Воздух звенел от громких и тихих, радостных и тоскливых, мелодичных и резких звуков. Пернатые от души заливались, стоя на земле и в густой траве, сидя на гнезде, в стремительном полёте, во время отдыха и в самую горячую пору нелёгкого трудового дня. Птичий мир был охвачен радостным возбуждением. Из серебряных лужёных глоток непроизвольно вырывались на волю песни. Птичьему хору аккомпанировали, как умели, бабочки – легкокрылые летуньи, полевые сверчки, шмели, мухи и мушки, даже комарики и прочая жужжащая бесчисленная рать насекомых тварей.
Хмельная луговина жила своей жизнью. Пир на жнивье набирал вселенскую силу. Оголтелая разноголосица вполне даже вписывалась в пасторальное спокойствие окружающего мира. Чувствовался восторженный трепет природной стихии. Мертвецкой натуги хватка действующих лиц предопределяла неизбежное согласие миролюбивого сосуществования совершенно разных ипостасей. Окружающая среда была абсолютно безвоинственной. Ощущение дружественного сосуществования всех среди всех oxватывала людские чувства от края до края. Полнейшее состояние душевного покоя было всеобъемлющим. Сердцем хотелось жить, созидать и любить вечно. Идиллия.
— Ну что, братцы-кролики? У кого кошки на душе скребутся-воют? Чья душонка в рай просится, на «горячее» дело идти не хочет? – ротный безальтернативно посерьёзнел. – Сидай, пацаны. Покурите. Настроиться на праведное дело надобно. Скорее всего, этот бой будет для нас последним. Помощи ждать не приходится. Так что один за всех и все за одного. Кто в живых останется, черкнёте пару ласковых фраз моим в Удмуртию. Адресок я в латунной гильзе от ППШ в нагрудный карман пристроил и вам советую память о себе для верности сохранить. Ну, да ладно, не будем о грустном раскладе. Всё будет хорошо. По крайней мере, надеюсь на благоприятный исход.
Неожиданно бойцы увидели повеселевшее лицо командира. На душе отпустило. Закурили. В воздухе пахнуло горьковатым дымком ядрёного самосада. Успокоились. Не откладывая в долгий ящик, командир тут же поставил задачу по занятию огневых точек. Справедливо разделил поровну мизерные крохи боеприпасов: на ствол мосинки, вместо штатной сотни, пришлось по 25, максимум 30 патронов. Не густо. Гранат вовсе не было.
Капитан Скоробогатов обвёл бойцов веселым взглядом, с ехидством спросил:
– Теперь-то осознали пацаны, что сейчас поклоны бить, по земле ползать-шариться, орать и выть придётся именно перед пулей-дурой?
С правого фланга прибежал взмыленный, запыхавшийся, испуганный боец. Губы необстрелянного ещё паренька стянулись в ниточку, лицо было перекошено, ворот гимнастерки расстегнут. С ходу, без доклада, желторотик взволнованно ощерил беззубый рот, напоминающий плохо набитую патронами пулеметную ленту. Брызгая слюной, новобранец истерично закричал:
— Товарищ капитан! Това...
— Стой, говори без суеты, рядовой Вахрушев! — строго остановил его ротный, — Ну, что там у тебя случилось? Докладывай обстановку. Только не ори, без паники. Как на духу объясняй, что видел возле развилки дороги?
Ошеломлённые свалившимся несчастьем, мы с Алексеем молча лежали на своём НП (Наблюдательный пункт). Из-под запыленных касок чуть видны были только уставшие глаза. Немигающий взгляд невозможно было увести в сторону, смотрели туда, где разворачивался в цепь непримиримый противник. Впереди, прямо перед нами разгружался из машин, с повозок, из мотоциклетных драндулетов пехотный полк Вермахта. Сомнений не было, что враг беспощаден. Тысяча кованых сапог с лёгкостью перешагнёт через овражек – природный заградительный барьер. Наш жиденький заградогонь для них будет не преградой. Добьют, ещё высморкаются на наши окровавленные лица. И как угораздило остаткам нашей покоцанной роты оказаться на их пути? В строю-то всего полсотни штыков. Мороз по коже. Ужас. Мамочка рОдная, святая Богородица, спаси и сохрани.
Добрая тыща гитлеровцев уверенно готовилась к атаке. Немцы знали, что им будет противостоять всего лишь горсточка уставших, измотанных бесконечными боями, деморализованных краснопузых отщепенцев. На их пути оказались остатки стрелковой роты, какая-то ничтожная пригоршня людей. Фашисты уже предвкушали вкус и запах неправедной виктории.
– Победа пахнет русской кровью и немецким шнапсом, — так обещал истинным арийцам герр обер-офицер.
Тем временем ряды немчуры подходили все ближе и ближе. До первой линии обороны оставалось пятьсот метров… Триста… Двести пятьдесят… Двести метров... Хотелось закричать от жуткого перенапряжения. Если так будет продолжаться, нервы запросто разлетятся в клочья. Подумалось, что все ребята сейчас, как единый механизм, мощная, сжатая пружина. Альтернативных вариантов, другой судьбы жизнь не приготовила и создавать не собиралась. Хочешь, не хочешь, а надо было показывать железную силу характера и спокойно наблюдать, как ползет на тебя многоликое, многорукое, огнедышащее чудовище. Понятно было, что главным здесь было случайно не вскочить, не выстрелить раньше времени без команды, не закричать, не струсить. Наиважнейшее условие для начала боя: хладнокровно лежать, сжав от драматического накала сердце, как патрон в обойме. Ох, каким трудным было ожидание. Требовалось ждать упрямо, терпеливо, до солёного прикуса на губах. Ждать той единственной минуты, которая, наверняка, может принести победу и позволит выжить в, казалось бы, безвыходной ситуации. Рота молчала. Ни единого выстрела. Усилие над собой. Адская терпеливость. Надрыв.
Фашисты приближались всё ближе и ближе. Фельдфебели некоторых отстающих, нерасторопных и трусливых супостатов погнали вперёд бегом. Уже было слышно хриплое дыхание наступающей нечистой силы. Можно было почти в упор разглядеть до странности одинаковые и безликие, потные лица с выпученными глазами. Уже видны были железные бычьи лбы касок, ощеренные в брезгливой ухмылке рты. Однако рота молчала. Патронов было в обрез, каждый выстрел обязан был быть нещадящим, точным, убийственным для врага.
Немцы были в полутораста метрах. Пора! Капитан выпрямился во весь рост. Теперь ни единой смешинки не было в его глазах. Каменное сердце. Жесть.
– Огонь! Пли! – подал долгожданный сигнал командир.
Бах! Бах! Бах! Как эхо, прозвучал дуплетом один залп. Другой, третий. Как в тире, выцеливали мечущихся фрицев храбрые красноармейцы. Немедленно, дружно, из всех стрелковых точек, обрушился на врага ураганный, беспощадный, уничтожительный огонь. Словно не обоймы разряжали бойцы в противника, а долго сдерживаемую, накаленную, страшную злость. Свинцовый ливень огня смял, скосил, отправил на больничные койки передние ряды наступающих фашистов. Прицельная дальность трёхлинейки 1000 метров. Ворошиловский стрелок на расстоянии ста шагов запросто мог положить пулю в спичечный коробок. С трёх ротных залпов Святая Дева Мария могла с радушием принять в свои объятья до ста пятидесяти истинных арийцев. Нашим легче. В передних рядах обнаглевших гансов возникла паника. Беспощадная залповая смерть настигала позади идущих. Как фазаны в клетке метались в безысходном страхе холёные европейцы. На поле боя возник кровавый замес, постепенно превращающийся в заправленную смертью кашу.
Наступил переломный момент жестокой, залитой кровью срубки. Его нельзя было пропустить. Если вовремя не ринуться на противника, тот может очухаться, прийти в себя после неожиданного оборота дел. Тогда пиши, что всё пропало. Здесь всё пошло по плану. Взвод старлея Симбаева, самый отчаянный во всей части, ринулся в штыки. Он обрушился на колонну немцев, спешивших на помощь своему рассыпавшемуся воинству. На левом фланге немцев было двести человек, в Валеркином взводе только два десятка храбрецов – одержимых, умелых, яростных бойцов. Все-таки Симбаев атаковал немчуру и рассеял вражескую пехоту. Было смешно видеть, как гитлеровцы удирают по полю: кто ползком, кто на карачках, бросая оружие, снаряжение, каски. Бойцы радовались победе так, что их могучий хохот был слышен над всем полем боя. Никто не считал потерь врага. На красивом, разнотравном поле лежали горы вражеских трупов.
После первой атаки фрицев капитан Скоробогатов сосчитал свои потери: убитых нет, раненых двенадцать человек. Победитель улыбнулся. Однако радоваться было рано. Немцы готовили другой штурм. Над головой слышался посвист пуль, в лощине раздавались стоны раненых, по соседству бойцы громогласно делились впечатлениями от неожиданной победы. Дыхание боя всецело захватывало. Хотелось ещё и ещё раз побеждать, добивать до последнего человека ползущую гадину.
К концу дня никто не хотел умирать. Однако из остатков заблудившейся стрелковой роты уцелели только младший лейтенант Алексей Прилуков и ещё пара человек из личного состава. Остальные были мертвы, уснули навеки. Но по уставу так: пока жив Прилуков, жива и рота. Младший командир, пригибаясь, перебегал от одной стрелковой точки до другой, производил прицельный выстрел и двигался дальше. То же самое демонстрировали обессилевшие бойцы.
В свою очередь немцы обрушили на упрямых, неуступчивых русских всю ярость своей миномётной батареи. Они лезли и лезли вперед, подгоняемые своими офицерами и, скорчившись, падали, сраженные меткими пулями младшего лейтенанта Прилукова. Так продолжалось достаточно долго, до тех пор, пока не кончились последние патроны. Огонь защитников родины умолк. Над полем боя наступила оглушительная тишина. Затем ввысь устремился гортанный вопль победивших фашистов. Злорадный, яростный рев немцев прокатился над лесом. Сатана правила бал.
Глазам не верилось. Окровавленный, выбившийся из сил, оглушённый капитан Скоробогатов всё ещё был в строю и сдаваться даже не помышлял. Встав на четвереньки, полуживой командир с трудом взобрался на бруствер стрелковой ячейки, прихватил в левую руку пригоршню земли, чтобы бросить в налитые кровью глаза наступающего врага. С правой руки он прицельно выбивал подступающих немцев из табельного «ТТ». В очередной раз его пронзила очередь из «шмайссера». Прижав к груди размозжённую левую, правой рукой он попытался перезарядить пистолет. Было неловко, раскалённый ствол обжигал пальцы. Враги приближались. Шансы остаться в живых становились всё призрачнее. Когда патроны закончились, он повернул пистолет дулом к себе нет-нет, не затем, чтобы застрелиться, а для того, чтобы броситься врукопашную и бить врага рукоятью пистолета, кулаками, рвать ненавистную плоть зубами.
– Надо же, как оно просто умереть. Кончились патроны, и ты беззащитен, – прикинул в уплывающем сознании капитан.
Герой оглянулся: со всех сторон к нему приближались враги. Их было много – он один. В пистолете оставался последний патрон. Для врагов? Для себя? Как бы не так. Не дождутся враги слабоволия красного командира.
– Жить будем, не помрём, – вспомнил он обычную армейскую шутку. Неужели конец? Однако шанс остаться в живых для него ещё оставался, да и на тот свет отправляться безумно не хотелось. Совершенно неожиданно взгляд зацепил приходящего в себя после контузии младшего лейтенанта Прилукова. Рядом с ним приходил в себя рядовой Захаров. Глаза их встретились. Превозмогая боль в позвоночнике, Прилуков, скособочась, направился в сторону Скоробогатова. Следом полз раненный в голову Захаров. Умирать никак не хотелось, приободрился капитан – уже не один на поле брани.
– Будем биться, сражаться насмерть, драться до последнего патрона, до последнего вздоха.
– Отходи! – хрипло закричал младший лейтенант. – Отходи, товарищ капитан! Мы тебя прикроем.
Видя, что капитан колеблется, закричал совсем уже нетерпеливо, с надрывом, на пределе голоса:
– Отходи же, ну! Пока есть возможность, уходи, капитан. Поживёшь за нас.
Младший лейтенант и красноармеец стали прикрывать отход старшего командира. Храбрецы защищали его своими телами и своим огнем. Это продолжалось долго, сколько – никто не помнит. Время в бою имеет свой, одному ему известный счет. Бесстрашные люди измеряли время количеством расстрелянных патронов. Но рано или поздно боеприпасы иссякнут, и время для героев прекратит свой бег. Стрелки на часах остановятся. Так и случилось. Однако потихоньку, полегоньку и через небольшое время капитан Скоробогатов был уже вне опасности.
– Ну вот, – с трудом ухмыльнулся младший лейтенант, – выручили начальника, жить до старости посчастливиться человеку.
Теперь защитников родины оставалось всего двое: Прилуков и Захаров. Рядовой посмотрел на младшего лейтенанта и с усилием воли, шёпотом промолвил:
– Отходите, товарищ младший лейтенант. Я вас прикрою. – Увидев, что тот колеблется, закричал уже нетерпеливо, со злостью, с хрипом в горле: – Отходите же! Ну!.. Вали скорей отседова, Лёха! Делай ноги! Уходи, брат! Уходи!..
Здесь действовал тот же закон боя: солдат, как мог, всем своим существом охранял жизнь командира. Младший лейтенант подчинился и двинулся к краю лощины. Теперь отходил старший по званию, и это было по уставу. Боец прикрывал начальство своим телом и своим огнем. Младший лейтенант отползал медленно: он видел, как храбро дерется знакомый ему до боли пехотинец. Вот он упал. Подымается? Младший лейтенант подождал немного. Боец не поднимался.
– Прощай! – прошептал младший лейтенант. – Прощай, дорогой мой человек!
Совершенно неожиданно Прилуков махнул рукой и громко матюкнулся. Приподняв голову на мгновение, уловил замыленный взгляд тяжелораненого человека. Затем с трудом развернулся и пополз в сторону Захарова. Сознание постепенно возвращалось к бойцу. Сквозь мутную пелену перед глазами солдат увидел, что Прилуков, стоя на колене с краю стрелковой ячейки, выцеливал врага из подхваченной с бруствера трёхлинейки. Младший лейтенант передёргивал затвор грязными, окровавленными пальцами и посылал пулю за пулей в наступающего врага.
– Уходи, брат. Уходи, дорогой. Не всю же жизнь мне прятаться за твоей спиной. Когда-то и мой черёд должен наступить в твою защиту. Уходи, боец Захаров. Двигай скорее, Валентин. Уходи, Валька. Уходи-и-и…
Выполняя приказ командира, из последних сил боец Захаров тащил своё израненное тело к краю лощины. За её краем была спасительная нейтральная полоса. Там было гарантированное избавление от смерти. Совсем рядышком была жизнь. Рядовой Захаров обернулся.
Прилуков стоял на коленях лицом к врагу и тряс контуженной, разбитой, кровоточащей головой. Из пробитой насквозь дыре на груди ещё живые лёгкие отхаркивали на волю сгустки алой пены. Из ушей, изо рта тела кровь. Остекленевшие глаза на прощание отражали безрадостную картину невыигранного боя. Всполох огня и дыма рванул за спиной младшего лейтенанта Алексея Прилукова. Опалённое взрывом голубое небо рухнуло на многострадальную землю. Пожухла трава. Смолкли птицы. Угасло солнце.
– Поживи за меня, Дружок!
Эпилог
Теперь каждую Троицу на Родительский день вся семья Прилуковых ездит повидаться на соседнее кладбище к Алексею. Люди тихо плачут и поминают героя. Колченогий Дружок никогда не любил эти поездки и старался как можно реже бывать на погосте.
Ноябрь, 2018 года.
Все права защищены. Рассказ или любая его часть не могут быть скопированы, воспроизведены в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким - либо иным способом, а так же использованы в любой информационной системе без получения разрешения от автора. Копирование, воспроизведение и иное использование рассказа или его части без согласия автора является незаконным и влечёт уголовную, административную и гражданскую ответственность.