...- Какие еще бои запомнились?

Черт его знает, уже не помню. Нам отдельные такие операции давались, для наведения шороха и привлечения к себе внимания, чтобы немцы не почивали на лаврах. От нас требовали, все время их беспокоить. Причем, не входя в населенный пункт, просто, постреляли, постреляли и отошли. Какие цели были, у командования, узнать какие перед нами силы вражеские, или открыть огневые точки, нам не говорили. Таких много случаев было. Поэтому они такие незапоминающиеся.
Однажды Бандурин потребовал от меня, подвезти патроны, причем днем. Там, где-то на передке на наш стрелковый батальон немцы надавили. Нагрузили мне эти ящики. Причем, вот обязательно было меня использовать, командира взвода, когда есть специальный оружейник, который делал пристрелку танкового орудия, это входило в его обязанности. Даже если орудия пришли свеженькие с завода, то он проверял, все ли в порядке, и потом налаживал. Помню его, Внуков фамилия. Таким, как он, можно три Великой Отечественной войны прожить. Он ни разу нигде, никак себя не выказывал. Где-то стрельнет, так он сразу раз, и спрятался.
Когда ночью девятого мая в бригаду поступило сообщение, что подписан акт о безоговорочной капитуляции, так… Вы представляете: кончилась война, ты живой, не надо думать, что завтра тебе снова надо идти в атаку и что это, возможно, будет твой последний день…Что Вы думаете он сделал? Он повернулся на другой бок на кровати… там кровати стояли в немецком доме, и закрылся одеялом с головой. Можете себе представить? Ему было все равно.
И вот он, Бандурин этот, говорит: «Нечаев, нужно срочно отвезти патроны нашим в траншеи, потому что немцы там их давят». Я рванул на полном ходу, не видя, где там немцы, только увидел, что кто-то чем-то машет мне из траншеи. Я до самой траншеи подъехал, из люка высунулся. Пехтура мне: «Да ты что, а ну давай слезай! Немцы огонь же сумасшедший ведут». Я ему: «Где же он, этот твой огонь?» Он: «Действительно, слушай, с твоим появлением немцев как языком слизало. Все, спасибо, никаких патронов нам не надо. Все в порядке. – Говорит, - Спасибо, что нас выручил. Попали в засаду». Патроны я так и не выгрузил, поехал назад. Вот такие бывали случаи.

- А в боях за сам Кенигсберг Вы участвовали?

Из бригады участвовал только один батальон, не наш. Мы шли к Кенигсбергу с северо-запада, отсюда. У меня там очень печальный случай произошел.
Мы стояли, ждали сигнал атаки. Рассвело, нам, наконец, приказали наступать. Проехали мы не так много, когда в гусеницу попал снаряд, ее перебило. Опять мы стали не боеспособные. Ничто вроде бы нам не угрожало. Но только механик-водитель стал вылезать из танка, из своего люка, как пролетал шальной снаряд и снес ему голову. Мерошниченко была его фамилия. Пока туда-сюда, пока натянули гусеницу, нам подвезли нового механика-водителя, мы же не так далеко проехали. Потому что, если еще и я за рычаги сяду, то кто же тогда будет руководить огнем? Ну, в общем, поехали наступать на Кенигсберг дальше.

- А по каким целям стреляли? Огневые точки какие-то?

В городе же, сами понимаете, для танков это гибель сплошная. С любого окна могут бросить на тебя все, что угодно, бутылку с зажигательной смесью, или просто стрельнуть. Танк в городе, как в ловушке. Сколько людей на этом погибало, когда города освобождались. Даже после войны моего соседа по гостинице, где я жил, направили в 1956 году в Венгрию, в Будапешт. Ну, и там, конечно, танки жгли только так. Полковник, хороший такой, академию закончил, сам статный, жена у него была – красавица. Ребенка они взяли на воспитание, своих детей не получалось у них завести. А жил он в соседнем номере в гостинице, в центре Констанце, там наши войска стояли после войны. Определили нам под заселение несколько гостиниц. И вдруг приходит сообщение: погиб. Такой был классный, перспектива у него была, конечно, очень большая, если бы не эти дурацкие дела.

- А в Кенигсберге потери у вашего батальона были?

Потери были, но не 100%, конечно. Из-под Кенигсберга нас бросили в направлении на Пиллау. Естественно, немцы нас старались не пропустить к Пиллау, потому что они свои войска решили эвакуировать на пароходах. При нашем тогдашнем преимуществе в авиации, топили их вместе с людьми… вообще, страшное было дело.
До Пиллау мы не дошли. Там уже было столько наших войск натыкано, что если любой снаряд, любая мина упадет, то обязательно убьет несколько человек, такое там было месиво людей. Поэтому нас куда-то отвели, уже не помню, куда. День Победы бригада встретила в Виттенберге.

- А вот еще такой вопрос. Велся ли боевой счет на каждый экипаж, каждый взвод: сколько подбито танков, артиллерии и так далее?

Нет. В самом начале войны был странный приказ Сталина, где-то в первые дни, или спустя, скажем, полгода, такой счет не вести. Потому что там были бы одни ошибки. Люди, особенно танки, пошли в атаку, видят противника, ведут огонь. Их главная задача: уничтожить его огнем, морально подавить. Если мимо немецкого танка пролетел снаряд, значит, он уже знает, что в него стреляют, откроет ответный огонь. Не будете же вы спокойнехонько под его огнем разбираться, попали вы там в кого-то, или нет. А потому обычно было неясно, кто кого подбил, уничтожил я кого-то или не уничтожил. Конечно же, среди того, что написано в боевых донесениях и наградных встречаются правильные факты, особенно, что касается пушек, танков, ДОТов. Но что касается живой силы… подсчитать невозможно. Можно только прикинуть примерно. Скажем, если немцы сидели в грузовике, под тентом, и не успели разбежаться, а ты попал снарядом, мясо из них сделал. Могло быть и такое.

- А у Вас было такое? Попадали прямо в грузовик?

Попадал.

- А вообще, по пехоте приходилось стрелять?

Специально по пехоте? Нет. А толку? Ну одного, ну двух убьешь. Осколочным разве. Ну, попробуй, если он бежит где-то в 300-400 метрах перед тобой, убегает, так что этот снаряд? Улетел и где-то там взорвался.

- А если какая-то масса пехоты или колонна? Я читал интервью некоторых танкистов, как они там колонны расстреливали, мясо летело. Есть, такие страшные воспоминания.

Мне такое не попадалось. Конечно, это было бы возможно, если бы пехота шла колоннами, и у тебя была бы возможность поистязать их, так чтобы многие не дошли до конца войны и Россию, Союз наш не завоевали. Конечно, были случаи, но мне такое не попадалось, понимаете?

- Еще вопрос по уровню потерь. Вы прошли в танковой бригаде от Орши до Кенигсберга. Как Вы оцениваете уровень потерь в батальоне в процентах?

Я только могу сказать, что погибло очень много. Мой танк во взводе был самым везучим. Не только во взводе, пожалуй, даже и в роте. Если у меня кто-то выбывал из экипажа по ранению, ко мне сразу же подходили: «Товарищ лейтенант, Ваш танк самый счастливый, возьмите к себе».

- А Ваш взвод сколько потерял танков от Орши до Кенигсберга? Эти три танка, сколько раз они поменялись у Вас?

У меня мало. За всю войну, учитывая и Сталинград, и Украину, я потерял где-то пять-шесть танков. А вот людей очень много.
Большинство танков сгорело, иначе бы мы не стали выскакивать. Разве что, если перебита гусеница, и рядом стоит немецкий танк и наводит орудие, тогда я давал команду: «Выскакиваем!» Мы все наружу, и распластались. Если кто-то вдруг подскочил и побежал, его сразу убьют.
Не из моего экипажа, а из другого, Саша Растов – был такой старший лейтенант. Он знал гармоники любого типа, на всех мог играть. Они же отличаются друг от друга, так же как баян и аккордеон. Сам он был рязанский, Саша Растов, и знал миллион частушек, многие из которых публиковать было бы нельзя. Занимал должность командира взвода.
Когда мой танк подбили, и он стал гореть, его танк подбили прямо возле немецких окопов. Я выскочил, упал и распластался тут же, возле танка. В снегу то тут то там поднимаются бурунчики от пуль, которые в меня не попали. Это было во время нашего зимнего наступления сразу после Нового года, январь 45-го. Где-то возле Швергаллена.
Саша выскочил из танка и побежал. А уже шла в атаку большая цепь нашей пехоты. И были в этой цепи, конечно, молокососы молоденькие. А он к ним навстречу побежал от танка в черном комбинезоне и в черном танкошлеме. Ну и какой-то молоденький посчитал, что это немец, и решил на нем потренироваться. И убили Растова. И такое могло приключиться.
А мне, я же Вам говорю, везло.

- А вот еще вопрос: какие-то суеверия существовали у танкистов? В Бога верили? В какие-то высшие силы?

Не приходило в голову. Жить, конечно, хотелось, чего уж тут говорить. Перед каждой атакой организм наэлектризован. Знаешь же, что через пять минут ты можешь быть уже неживой. Только пошел в атаку, и тебя уже нет. А потом, когда дали сигнал, все – чисто рабочая обстановка, ни о чем не думаешь. Не ты его убьешь, так он тебя убьет, поэтому - стреляй. Как Сталин приказом поправил положение: стреляй, стреляй из пулемета, из орудия, стреляй, и тебе повезет. Идешь в атаку очередную и прикидываешь: ну, хорошо, в бригаде 75 танков, вот мы пошли. Но не подобьют же все 75. Кто-то же останется.
В прошлом году в День Победы… а может в позапрошлом году, в кафе нашего спортивного комитета, который возле стадиона, был обед, посвященный Дню Победы, на котором присутствовали ветераны войны. А я до этого нашего застолья, по телевизору с утра смотрел передачу. Ведущий по бумажке задал сидящим ветеранам вопрос: «Скажите, а о чем вы мечтали во время войны?» Еще дополнительно что-то сказал. Я бы просто ответил. Конечно, каждому хотелось остаться живым. Ну а какие еще могли быть другие желания? Меня, конечно, выручило везение, огромнейшее везение. Чтобы два раза возле тебя разорвалась минометная мина или снаряд, рядом сплошное кровавое месиво, а ты живой… В это даже поверить трудно.

- Как Вы оцениваете подготовку советских танкистов и немецких? Какое сравнение Вы можете сделать между ними? Уровень подготовки.

Уровень подготовки я не могу оценить, но то, что они хорошие солдаты всех видов и родов войск, несомненно. Очень дисциплинированные и от природы они очень храбрые люди. Так что тут оценивать надо объективно. Когда война уже закончилась, в Черняховске, бывшем Инстербурге, работали пленные немцы. Город был сильно разрушен, и нужно было восстановить квартиры, чтобы офицерам и их семьям, было где жить (некоторые уже привезли семьи, детей). И я смотрел, как эти пленные немцы вкалывают: молча, ни на что не жалуясь. Если сутки их не будешь кормить, никто не будет показывать виду о том, что он не доволен. Я к ним с уважением отношусь. Вот как я к евреям отношусь, тоже с уважением, так и к немцам.

- Хорошо. А что наиболее вот, по Вашему мнению, важно для танка в войне? Маневренность, броня, пушка. Какими из этих достоинств обладал Т-34?

Все важны. И у Т-34 все они были. Даже внешний вид его, не знаю, как по научному называется… Такая красота, приземистая. Всеми этими достоинствами он обладал. Огнем, конечно, особенно после того как на «тридцатьчетверку» поставили 85-и миллиметровую пушку. Это мечта. Хорошо вооружен, прекрасная ходовая часть, скорость, по горючему очень неприхотливый. Конечно, старались заливать то, что ему полагается. Но если вдруг в каких-то случаях солярки не было, он и на другом топливе в бою мог выполнять задачу. Хороший танк. Да все: и немцы, и все другие – очень хорошо его оценивали.

- А от немецкой авиации вы, танкисты, много несли потерь

Нет. Для того, чтобы нести потери от авиации, надо, чтобы бомба попала в танк. Да и даже, если попадет, то уничтожить танк, это не так просто. Площадь не очень большая. Разве что попадет, скажем, в баки с горючим, тогда да.

- Ваш взвод брал на броню танкодесантников при атаках?

Десантников нет, разве что пехоту. И не во время атаки. Во время атаки в большинстве случаев все было, как рисуют на картинах и показывают в кинофильмах: танк идет и за ним бежит пехота.
Однажды был не десантник, а сапер. Вот тогда, когда, как я рассказывал, командир батальона дал задачу на наступление, а саперы за ночь не полностью разминировали минное поле, которое было за рекой. Нам сказали по этому поводу: «Имейте это в виду». Нам посадили на каждый танк сапера, такого, который может идти с миноискателем впереди танка. Это была глупость. Как только мы выехали, и начался огонь, сплошная стена вражеского заградительного огня, их как ветром сдуло. Сами понимаете, кто там будет.Они тут же спрыгнули. Если бы не спрыгнули, так сразу же погибли бы. Да они, в общем, и не нужны там были. Это только тот, кто сидел в штабе, мог такое придумать.

- Вы стреляли только с остановок или на ходу умели стрелять тоже?

И на ходу, и с остановок. При чем, так стреляли все. В данном случае никакая квалификация была не нужна. Нам ставилась главная задача, чтобы противник почувствовал, что на него идет не просто телеги какие-то, а огнедышащие механизмы.
Прицельный огонь с ходу вести было невозможно, танк же когда едет, колышется. Поймать нужный момент невозможно. Это Вам любой танкист скажет. Так что если кто-нибудь вам такое будет рассказывать, принимать такое всерьез не надо.

- Если в бою была сбита гусеница, или требовался другой мелкий ремонт, приезжали ремонтники или Вы его сами делали, своими силами?

Смотря в какой обстановке. Если ты оказывался на нейтралке… я же дважды попадал в такую ситуацию. Я рассказывал Вам, как я застрял. Оттуда, где мы начинали атаку, это был наш передний край. А немецкий передний край, за штрафниками, которые были впереди. И там практически штрафники нам ничем помочь не могли. Зато немцы танк, стоящий на нейтральной полосе, могли спокойно раздолбать. Так что один танкист ничего сделать не мог, только вдвоем, и то, это была нелегкая задача. А ремонтники на нейтралку просто подъехать не могли.

- А была ли четкая инструкция: не покидать танк, если мелкое повреждение? То есть, слетела гусеница – вести бой дальше.

Это все зависело от обстановки. Нам давали свободу действий. Все зависело от того, целится в тебя танк противника, или нет. Тут уже решают мгновения. Тут ты можешь всякое решение принять. Но лучше не стоять и не ждать, когда по тебе влупят. По подвижному танку гораздо труднее попасть, чем по стоящему. Поэтому мы старались быть постоянно в движении.
На Курской дуге от танкистов мало что зависело, там все смешалось: кони, люди, танки… все: и немецкие, и наши. Там уже все зависело от обстановки. От нас зависело больше, мы старались постоянно действовать: и разумнее, и оперативнее.

- А с самоходками немецкими встречались?

Нет.

- Личное оружие какое у Вас было? Автомат носили?

Только пистолет ТТ.

- А немецкие фаустпатронщики Вам попадались? Говорят, танкисты боялись фаустпатронщиков.

Боялись, да. Это было уже в Восточной Пруссии, в каком-то населенном пункте. Наши столкнулись с таким. Он постоянно передвигался, потом выстрелил, и загорелся танк. Особенно они старались попасть туда, где размещались баки. Тогда танку точно все. Но мне такой не попадался. Хотя другие из бригады сталкивались, и не раз.

- Можете коротко рассказать о послевоенной жизни: где служили, как работали, как попали в Киев?

Вначале после окончания войны меня из Виттенберга направили в Черняховск, там я служил в 61-м гвардейском танковом полку. Туда из бригады отправили не только экипажи, но и танки - сразу два танка, мой и лейтенанта Лукина. Командование поставило задачу, нужно направить два танка в отдельный танковый батальон подполковника Плешева, Героя Советского Союза. Какая цель была, я не знаю. Мы выполнили задачу, прибыли, доложили. Прекраснейший человек, простейший, настоящий герой и на войне и в спокойной нормальной жизни.
Потом батальон этот расформировали, и я попал в отдельный тяжелый танкосамоходный полк. Потом в этот полк, в котором я служил командиром танкового взвода, пришла разнарядка на абитуриентов. Командир полка Ермаков, который только что закончил академию, командный факультет, сказал: «Пришла разнарядка, но тебе еще надо поработать, у тебя танки грязные». Я говорю: «Танки стоят грязные уже год, потому что они год из боксов не выходили». На учебные задачи: стрельбы и вождение, выходили другие танки, специально выделенные для этого. Ну, короче говоря, он не отпускал меня. А раз не отпускал – то я и не готовился. А уже когда нашим тяжелым танкосамоходным полком командовал не Ермакова, снова пришла разнарядка, и мне предложили поехать в Москву, поступить в академию. Но меня не отпустили из армии. Я когда-то после окончания войны написал, что я не желаю продолжать службу в Вооруженных силах. Вот поэтому меня не отпустили и звание не присвоили. Всем, кто сказал, что он останется, всем присвоили очередное воинское звание. А я же отказывался. Всю войну прошел лейтенантом, и после ее окончания долго лейтенантом оставался.
Причин, что меня не повышали, конечно, было много. Не потому что я такой плохой, а потому что то личное дело потеряли, и так далее, и тому подобное. В конце концов в 1947 году я поехал в Москву. Подумал, что придется, не придется служить, а надо идти на инженерный факультет, чтобы если придется распрощаться с армией, то хотя бы будет специальность инженера.
Поехал я в Москву, сдал экзамены. Хорошая очень дружная группа абитуриентов собралась. Математику я сдал на «отлично»: и устную, и письменную. Хороший математик был у меня в школе. Пошли отметить в парк ЦДК. На выходе из парка остановил нас офицерский патруль, три человека. А мы идем веселые такие, возвращаемся уже в академию. Утром же на следующий день мандат и комиссия должны заседать, если все нормально, то ты уже в академии. А патрульным, видимо, была поставлена задача, наловить побольше нарушителей. Они потребовали наши удостоверения, записали фамилии и с миром нас отпустили, а уже на следующий день на комиссии всем из нашей группы, кого патрульные записали, предложили приезжать в следующем году.
Председателем комиссии был начальник академии Вершинин. Он и объявил: «Товарищ Нечаев, Вы хорошо сдали экзамены, но Вы проявили недисциплинированность. Вам комендант Москвы генерал Синилов объявил пять суток ареста, которые Вы должны отбыть в части. Так что приезжайте потом». Как я понял, мнение у других членов комиссии было иное. Был там один такой седой генерал, еще царских времен генерал, сухенький такой, старенький. Он сказал: «Принять». Но этот начальник академии как будто их не слышал.
Ну, нет, так нет. Не стал я переживать, думаю, что все у меня впереди, сколько там лет мне было. Короче говоря, поехал я в город, купить себе погоны, звездочки купить. А это было метро «Бауманская», возле академии. Я сел в трамвай и попался мне москвич, старший лейтенант Баранов. Он на командный поступал. Спросил у меня, мы друг друга только в лицо знали: «Как у тебя дела?» Я говорю, так-то и так-то. Он говорит: «У меня также». Его тоже не взяли. Он адъютантом у этого Вершинина был. А надо было три года быть хотя бы командиром танковой роты, только тогда ты мог поступать на командирский факультет. И его не приняли.
Этот Баранов меня спросил: «А как у тебя дела с физкультурой?» Я говорю: «Первый физкультурник был в школе». «Так, давай. Знаешь, есть такой институт: Военный институт физической культуры и спорта имени Сталина?» Там же при этом институте был военный факультет, и мы с этим Барановым поехали туда. Спрашиваем, где тут чего, к кому нам. Приходим в кадры к заместителю начальника института. Они там все были гражданские, кроме этого заместителя, полковника Нечаева. Он посмотрел, говорит: «Ну, что, голубчики, пришли поступать?» Посмотрел наши оценочные: «Мы уже всех отправили назад, даже мастеров спорта. Но вам повезло, есть решение правительства о передислокации военного факультета в Ленинград уже в качестве военного института. Так что я сейчас вызову начальника приема и он примет у вас экзамены». Мы сдали все – легкую атлетику, плавание, гимнастику. Институт я закончил в пятидесятом году. Учился три года.
Когда учился в институте, выступал на турнире по фехтованию в Сталинграде, там проводилось очень сильное первенство. Мне наши тренера сказали: «Ну что, Юрий Михайлович, выступил на уровне». Мне уже возраст не позволял показывать хороший результат.
В пятидесятом же году я женился, у меня родился сын. Жена моя была ленинградка. Она и родилась в Ленинграде, после эвакуации вернулась снова в город. Училась в пединституте. Их институт был рядом с нашим институтом. Там мы, собственно, и познакомились. Очень честная, добросовестная, красивая женщина. Ей всего шестьдесят с чем-то было, когда она ушла, тут уже в Киеве.

После окончания института я попросился, чтобы меня направили в ту воинскую часть, где есть танки. Я сказал, что бывший танкист, и мою просьбу удовлетворили, направили в Румынию в отдельную механизированную армию. Там меня назначили начальником физ. подготовки дивизии. Но буквально через два-три месяца назначили начальником спортивного клуба армии. Я даже выступал с показательными выступлениями по гимнастике, вот здесь у меня есть фотографии, тренировался, и тренировал других.
После того, как наши войска вывели из Румынии, это уже был шестьдесят какой-то год, я попал в Ленинград. Мне все-равно, куда было ехать: ни квартиры нет, ничего. И меня перевели в Ленинград. Мы жили в одной комнате все у тещи: и вторая ее дочь, и я, и моя жена, и сын.
Когда я прибыл в Ленинград, мне никак не могли подобрать вакантную должность. Вакантных должностей не было. Другим предлагали: хотите поехать в Германию и послужить там три года? А в то время поехать в Германию и служить там, это в материальном плане было очень здорово, по сравнению с тем, что было у нас тут, в Союзе. А они отказывались туда ехать, держались за места, и меня никуда не могли назначить. А я уже несколько месяцев не работал, но получал и получал деньги. Мне было неудобно. Деньги получаю, но это никак не связано со службой. Мне предложили пойти старшим преподавателем в Ленинградское суворовское училище. Расчет был на то, что майор - начальник кафедры поедет в Германию, «а Вы займете его место». Начальник училища почему-то очень не любил начальника кафедры, хотя тот был прекрасным человеком. А этот армянин, начальник суворовского училища, чего-то на него взъелся. Это он его вытолкнул в Германию, наказал. Я отказался: «Нет, я на эту должность не пойду. Потому что я не хочу. Хороший человек был на этой должности».
Тут моя дочка стала болеть воспалением легких. Воспаление стало, хроническим – климат не подошел. Она же родилась в теплом климате, в Констанце. Окружная медкомиссия пришла к выводу, надо менять климат для дочери, переезжать куда-то в среднюю полосу Союза. Я дважды писал рапорт. Оттуда через начальника училища, через кадры, каждый раз возвращался ответ из Киевского округа о том, что нет вакантных должностей. Я был готов на любую должность, хоть начальника физ. подготовки полка, все равно. Жена, спасая дочку, написала письмо в главное правительское управление Советской армии, которым тогда руководил маршал Голиков. А он у меня в Румынии был командующим армии, и очень интересовался физической культурой и спортом. Он мне каждый месяц подарки присылал, я был авторитетом для него. Она написала ему письмо, что так и так, все время возвращается письмо, что нет вакансии. Сразу же, моментально, через неделю, наверное, пришло письмо о том, что задержка была связана с подысканием вакантной должности. И я уехал в Киев за получением должности, еще не зная, где и в каком городе я ее получу.
Сначала служил в Остре. Там недалеко от этого городка располагалась дивизия, а в самом Остре мы снимали комнату у хорошей хозяйки. Все лето и до самой глубокой осени дочка купалась и ни разу не чихнула. Как возвращались в Ленинград, снова начиналась та же история. Короче говоря, в порыве безысходности от этого положения, в порыве такого желания как-то его разрешить, я как-то раз по дороге заехал в Чернигов. 1-ю общевойсковую армию, в которой я служил в Румынии, вывели на Украину, и все ее дивизии и полки разбросали по всей ее территории. Но штаб армии располагался в Чернигове, и как раз там был командующий армией Родимцев, который в Сталинграде командовал дивизией, которой придали наш отдельный танковый полк. (13-я гвардейская стрелковая дивизия – прим. редактора). То есть он во время боев за Сталинград был моим командующим.
Я пришел, говорю: «А кто у вас командир части?» Говорят: «Родимцев, дважды Герой Советского Союза, Герой Испании и Сталинграда». Я говорю: «Наш полк был как раз придан его дивизии».
Мне представили товарищей, которые служили в отделе боевой подготовки. Один из них говорит: «Давайте, я сейчас зайду к командующему, доложим, что Вы едете за назначением на должность. А у нас как раз есть должность в отделе боевой подготовки». Ему доложили, что так и так. «Ну, давайте, пусть заходит». И начальник штаба генерал-майор повел к нему, а кадровики в это время подготовили все документы. Он посмотрел: «Значит, вместе воевали, так вот. А теперь будем воевать за честь в спорте нашей общевойсковой армии».
Относился он ко мне, как к своему сыну. Но такой… скромный. Адъютант его как то пришел ко мне, говорит: «Товарищ (я еще майор был) товарищ майор, знаете, вот генерал хочет лучше, так сказать, держать себя в физической форме. Можно сделать у него в маленьком домике, где он живет, физическую стенку, грушу повесить? Гантельки, обязательно, эспандер. И, – говорит, – Еще просьба такая: у меня есть деньги командующего, надо ему спортивный костюм приобрести». Я говорю: «Ну, это не проблема». Поехали сюда в Киев, в спортивный клуб округа. Ребятам говорю: «Ребята, нужен спортивный костюм для командующего нашего». «Пожалуйста». Значит, заплатил я деньги. Привез, Родимцев был очень доволен костюмом, его качеством. На его собственные деньги, никаких злоупотреблений.
Хоть я и страшно сопротивлялся, оттуда из армии меня вытолкнули на повышение на должность начальника физ. подготовки округа. Дела мои шли очень хорошо, я заслужил большой авторитет, уважение и все прочее.
В округе у меня дела тоже шли отлично. Приезжала инспекция из сухопутных войск, проверяла в округе боевую подготовку. В этой делегации был начальник боевой подготовки сухопутных войск генерал-полковник, фамилию которого я забыл, армянская какая-то фамилия.
Я обзвонил одну дивизию, вторую, третью. Всех предупредил, чтобы там был полный порядок, чтобы полностью где-то что-то припрятали, где-то что-то подремонтировали, чтобы был полный ажур. Сам я поехал к полковнику, был такой Перепелица, отдел подготовки сухопутных войск округа. Он жил на военной даче здесь в районе Киева. Я поехал к нему и вижу, идет, этот самый генерал-полковник по дорожке, и костюм спортивный у него такой, что его уже давным-давно надо было выбросить. Мы с Перепелицей в военной форме, остановились. Перепелица представил, говорит: «Вот начальник физической подготовки округа Нечаев». «Ну, хорошо, будем проверять, посмотрим, как у вас там дела». Я говорю: «Товарищ генерал, ну что это у Вас за такой костюм, а? Просто мне стыдно Вам об этом говорить. Неужели Вам никто не подсказал, что уж больно не по званию такой костюм». Ну, говорит: «Что ж, другого нет», - и пошел дальше. Я Перепелице говорю: «Давайте мы ему все-таки организуем костюм, ну что это такое». Он говорит: «Он не возьмет. Гарантию даю – не возьмет. Я же знаю, я раньше видел, как он скрупулезно к этому относится».
Короче говоря, я уехал. Проверили, все нормально, и я поехал по другим делам в одну из дивизий. А по всем, кого уже проверяла комиссия, итоги подводились, а я был в новой командировке. Так этот генерал-полковник… армянин выступил, сказал, что ни в одном округе нет такой хорошей базы физической подготовки, как в Киевском военном округе. И это заслуга начальника физической подготовки округа.
Оценил. И костюм ему купили за его деньги, вот что меня прельщает то, что он такой же был щепетильный, как и Родимцев. И потом генерал Колпасюк, был такой начальник отдела боевой подготовки округа. Когда я вернулся из командировки, зашел доложить ему о делах. Он говорит: «Вы знаете, что по итогам проверки, Вас хвалил очень этот генерал». Я говорю: «Нет, ничего пока не знаю, я же только приехал». «Так вот благодаря Вам, я получил звание генерал-лейтенанта». По итогам проверки. Генерал этот особенно выделил вопрос физической подготовки личного состава,. И сразу же пошло представление в Москву, и, к моему приезду из командировки, Колпасюк уже был генерал-лейтенантом. А я говорю: «Ой, а я и не заметил. Я Вас поздравляю». Он говорит: «Так это благодаря Вам».
Но, конечно, работы было очень много. Одного преподавателя воинского училища Мордовина Андрея, мастера спорта по гимнастике, толкового такого товарища, я уговаривал уйти с училища и переходить ко мне. Я же даже его отца знал. Его отец, полковник, был в нашем институте крупным чином. Злой такой – Мордовин, один из первых русских фехтовальщиков, еще с дореволюционных времен.
А это был его сын, толковейший хлопец. И он мне сказал: «Юрий Михайлович, я не хочу к Вам, там у Вас столько работы». Действительно работа была и днем и ночью. Одиннадцать лет я пробыл начальником физ. подготовки округа, я до сих пор удивляюсь, как я не угробил свое здоровье. Так отдавался работе, что когда старшая дочка выходила замуж, она мне по телефону позвонила и напомнила: «Пап, а ты же не забыл, что сегодня у нас свадьба?» Вот так работал, понимаете. Ну и почет, и уважение, конечно, были. Благодарность министра обороны и прочее, прочее. Командующие округа менялись, а авторитет Киевского военного округа по физ. подготовке оставался в вооруженных силах высоте. Благодаря кому? Конечно, мне. Я получил звание «Заслуженного тренера Украины», «Заслуженного работника физической культуры и спорта», это уже правительственная награда. Вручала мне Шевченко. (Валентина Семеновна Шевченко – в 1975 – 1985 годах – заместитель Председателя Президиума Верховного Совета УССР – прим.редактора).

Когда мне исполнилось пятьдесят лет, я попытался уволиться из армии, и потом пытался еще три года. Вышел в отставку в семьдесят седьмом году. Еле уговорил последнего начальника управления боевой подготовки, был такой – генерал-лейтенант Якимович. Говорю: «Товарищ генерал, ну, пожалейте меня, пожалуйста». «Так поезжай на курорт, потом вернешься, и мы решим вопрос». Приезжаю: «Ну, нет, годик еще побудь». Короче, я еле вырвался, и сразу пошел работать в спорткомитет Украины, и отвечал уже за подготовку олимпийцев к Олимпийским играм во всех военных округах. Я осуществлял контроль: какие бытовые условия созданы спортсменам, условия тренировок, и прочее, прочее, прочее. И успешно, мои армейцы были всегда на высоком уровне в Украине.

- И олимпийцев тоже много воспитали?

Очень много… очень много. Из комитета я ушел, когда «лопнула» советская власть. В девяносто первом, что ли? Там, значит, тогда Борзов был: «Юрий Михайлович, так Вы, может быть, останетесь?» Я говорю: «Нет, нет, все хватит». И меня устроили тогда в ветеранскую организацию, и с девяносто первого года я занимаюсь чисто ветеранскими делами, социальной защитой ветеранов спорта. Я с ней тоже успешно справлялся, пока в январе этого года не сказал: «Ребята, все, хватит». Девяносто лет, надо уже отдыхать.
И последний вопрос. Вы войну часто вспоминаете? Военные годы? Вот сейчас, с высоты прожитых лет.
Конечно, вспоминаю. Где-то просто с кем-то в беседе… Вспоминаются песни прежних лет, патриотические, которые способствовали тому, чтобы мы защищали свою Родину. Застолья всякие, кто-то задает вопрос, не специально, и вспоминаешь. Уже, собственно, все сгладилось: горечь, потери. Приятные воспоминания остаются, приходят чаще. Человек склонен больше помнить приятное, чем, плохое.
Из всей нашей бригады, кого я знал здесь в Киеве, сколько было нас человек, на сегодня уже ни одного нет. Вот мне повезло, остался я один. И вот я должен перед Днем Победы у каждого побывать на могилке, цветочки положить… остался один.
Интервью: А. Ивашин
Лит. обработка: А. Стаценко
Наградные листы

#рассказыовойне
Нечаев Юрий Михайлович- танкист