– Меня зовут Жученко Григорий Прокофьевич. Я родился 21 января 1924 года в селе Радионовка Донецкой области. Но в половине моих наградных листов указан 1922 год. Дело в том, что после окончания 9 классов я пошел в аэроклуб. Чтобы там остаться, мне пришлось «накинуть» себе 2 года. Благодаря этому меня приняли по набору. Я начал учиться с июня 1940 года. Там мы изучали теорию, нас даже бесплатно кормили.
Не могу сказать, что это было сделано мной ради престижа. В то время молодые ребята стремились приносить пользу своей работой и учебой. Например, молодежь того периода сыграла большую роль в укреплении обороноспособности страны. Все училища пополнялись без исключения, в том числе летные, выпустившие около 100 тысяч летчиков. Страна должна была защитить себя. Хватило офицеров для всех войск, несмотря на то, что 40 тысяч командиров посадили, расстреляли. Все равно ритм деятельности социалистического государства в этом направлении не был нарушен.
Аэроклуб находился у нас в районе, в городе Лисичанск. Инструктор у меня был очень хороший. Я полетал три раза. Потом в аэроклубе посмотрели, что я 1924 года рождения. Пускать меня нельзя было. Начальник аэроклуба хорошо знал меня и моего отца. Я попросил у него сходить на два дня домой. Он разрешил. Я пришел домой. Секретарем сельсовета в моем селе был Сашка Кравченко. Он был на год или на два старше меня, учился с моей сестрой. А я уже летом 1939 года вступил в комсомол, не раз заглядывал в сельсовет и был там, как говорится, своим человеком. Я и спросил у него, что можно сделать в моей ситуации в аэроклубе. Секретарь сказал, что может дать мне поддельную справку как допризывнику. А допризывника можно было направлять куда угодно. Главное, чтобы он был годным. В час ночи я отправился в путь, чтобы прибыть на место к утру. Дорогу я знал хорошо. Пришел к 9 утра в военкомат, а там как раз день коммуниста был. Всех комиссовали. В военкомате уже хорошо знали всю мою семью, моего отца. Он был председателем нашего колхоза.
Вначале меня отправили в предбанник. Там меня осмотрел хирург. Сказал, что годен. Но нужно было пройти и других врачей, ведь я не просто допризывником был, а будующим летчиком. Пошел к терапевту. Я мальчишка был очень крепкий, чуть-чуть упитанный, но не полный. Я ходил в школу за 8 километров туда и обратно, занимался физкультурой, прыжками, плаванием. Все это было на высочайшем уровне.
Закончил я комиссию за два часа. Подошел к хирургу посоветоваться. Он спросил, что мне надо. А мне нужна была справка, что я с другого года рождения. Хирург поговорил с военкомом. Они решили дать мне разрешение сменить дату рождения на 25 декабря 1922 года, потому что я был хорошим курсантом. Загс, хорошо, был рядом. Метрика осталась. Я хорошо помню, что писал ее химическими чернилами. Но она потерялась.
Родители были против, конечно… В армию ведь брали с 1921 года рождения. А нас было 7 детей в семье: 6 сыновей и 1 дочка. И все попали в армейские условия. Например, брат работал в политических управлениях во 2-ой ударной армии Власова.
Я отправился в аэроклуб. Шел 4 километра к командиру своего звена в аэроклубе. Показал ему справку. Он посмотрел на нее, взял личное дело. Затем меня отправили на полеты. Я совершил 5-6 полетов, и на этом закончилось. Получалось у меня все нормально. Я самостоятельно летал. Это было в конце февраля 1941 года, а в апреле я закончил учебу.
А однажды я еще, когда закрывали ангар в аэроклубе, зажал палец. Он у меня не сгибался. Я ходил с забинтованной рукой. Приходилось палец каждый день разрабатывать.

– Из аэроклуба Вас «купцы» забрали, как говорится?

– Нет, из аэроклуба нас (человек 30-40) в Ворошиловградское училище отвез товарищ, который работал в аэроклубе. Он был старшим лейтенантом. Там военные были тоже в структуре. Это было в апреле.
Училище было смешанным. На его территории был дом офицеров, гарнизон приличный, казармы, офицеры и штабы, мастерские. Я сначала попал в 3-ю истребительную эскадрилью. На тот момент война еще не началась. Начали летать на Р-5. Их мало было, тоже куда-то потом забрали. Кем я хотел быть, истребителем или бомбардировщиком, я еще не знал. Летом мы полетали на Р-5. Затем сделали группу, и мы начали летать на Пе-2, «петляковские». Мы изучали и СБ, и я летал на СБ, но на учебном. Получается, у нас была группа из 30-40 человек. Две эскадрильи. Мы занимались по 8 часов в день.

– Вы помните первый день войны?

– Мы быстро встали утром. У нас не было физзарядки, никто ничего не говорил нам. А к 10 утра мы узнали про начало войны.
Часы учебы сразу увеличились. Но все равно были проблемы… Все эскадрильи были на аэродромах. Кто-то в казармах… Однажды начальник училища приказал всех выводить и отправлять на восток. Мы эвакуировались. Я побыл немного в Москве. Потом мы пешком шли до станции Калач. Там мы сели на какой-то плотик, нас повезли по Дону до Сталинграда. Оттуда мы поехали поездом до города Уральск. Это было в ноябре-декабре 1941 года. Туда прилетели наши инструктора на каких-то самолетах. Холодно было, а мы все курсанты одеты хорошо были, нам только пошили все. Мы встали на станции, потом чуть прошли. Увидели большое здание средней школы. Мы очень рады были, что нас туда заселили. Эту зиму, наверное, мы не летали: аэродромы чистить нечем, горючего нет. Но негативных настроений не было среди нас. Всех посадили в учебные классы, без всяких разговоров, при строжайшем контроле. Потом мы учились и понемножку нас брали на полеты небольшими группками.
Зима прошла. Начали летать эскадрильями на Ил-2. Одних выпустили летом 1942 года, других осенью 1942 года. Вот так группу за группой выпускали и на фронт. Наш выпуск был 30 человек. Мы уехали в Куйбышев. Нас сразу же забрали на фронт. То есть в запасном полку мы не были.
До весны 1943 года я был сержантом. Затем мне присвоили первое офицерское звание. На тот момент я отлетал 50 часов, общих и с боевым применением. Мы были готовы к боевым действиям. На Ил-2 я отлетал часов 12-15. Держаться в воздухе мог. А когда мы на фронт приехали, нам дали 400 кг загрузки и «Пошел!»
Экипажи у нас сформированы были уже на фронте. Я сразу попал туда, откуда ушел: на домашний полевой аэродром. Сегодня мы прибыли, а послезавтра уже начали летать. Никаких полетов для ознакомления с линией фронта у нас не было. После того, как мы прибыли,
потренировались все вместе (30 человек). Затем нас распределили по 10 человек по полкам, посадили в самолеты, и мы улетели. Я отправился на новый Петропавловский аэродром. Там мы получили планшеты, карты, и на следующий день сформировалась первая эскадрилья. А на третий день я уже пошел на задание. Я провоевал с сентября 1943 года и до конца Великой Отечественной войны, в составе одного, ставшего мне родным, 237-го штурмового авиационного полка 305-й штурмовой дивизии.

– Первый вылет Вам запомнился?

– Да. Перед эскадрильей, которую повел в бой лично командир полка, поставили задачу разбомбить переправу через Днепр. На подходе нас атаковали «Мессершмитты» , но наши истребители связали их боем. Я вошел в пикирование, переправа лежит как на ладони. На какое-то время потерял управление самолетом, но все-таки сбросил 4 бомбы, выпустил 8 реактивных снаряда, отработал из пулеметов. Когда сели , командир полка меня похвалил и сказал, что одна из моих бомб попала в переправу. Задание было выполнено.

– У Вас фотоконтроль осуществлялся на каждой машине?

– Обязательно. Самостоятельно в той группе я сделал 10-15 вылетов. Был ведущим, поэтому знал, что такое вести и отвечать за группу. Фотоаппарат нужен был.

Примерно в марте я уже в полете чувствовал себя уверенно. Мы прибыли в Кривой Рог, и там от Одессы я уже летал самостоятельно.

– Большинство летчиков говорит, что первые 5-6 вылетов они не видели ничего на земле. Когда у Вас это прошло?

– На второй раз. Стреляют – не обращай внимание. Пусть стреляют. Сверхъестественный маневр не сделаешь.

К весне 1944 года я уже стал командиром звена. Помню одного воздушного стрелка по фамилии Царьков. Я его брал всегда с собой.

– Я читал, что стрелки гибли гораздо чаще, чем летчики в штурмовой авиации. Дело в том, что летчик сидит в бронекоробе, а воздушный стрелок – за пределами брони. Это действительно так?

– У нас их немного погибло. Человека три. Нам нужно было в полете поддерживать хорошее огневое взаимодействие, развороты делать, да и многое другое.

– Что считали более опасным: зенитную артиллерию или все-таки истребители?

– Я Вам скажу откровенно: у немцев была хорошая система ПВО. Так что и то хорошо, и то хорошо. Если истребитель пристанет, то от него сложно избавиться. Здесь надо голову иметь, сохранять порядок и дисциплину, когда выполняешь задание. Может на меня как на молодого и обижались. Я ведь рано начал водить группу. Я с подчиненными по такому принципу действовал: где бросишь группу, там и останешься. Но у нас обстановка здоровая была. Под трибунал из-за трусости никого не отдавали.
Замполит наш не летал, потому что был в возрасте уже. Его перевели на политработу к нам. Комиссар наш был хорошим, да и все командование в течение полугода. А потом, когда начали присылать других людей, командира полка убрали, направив в другое место. Вот тут и пошла неразбериха, которая так и осталась до конца войны.

– Вам приходилось под атаки «Мессершмиттов» и «Фокке-Вульфов» попадать? Кто из них был сильнее, опаснее на Ваш взгляд?

– Оба были хорошими. Их скорость была на 70-80 километров больше скорости наших истребителей. Это уже преимущество неплохое. Да и у немецких летчиков подготовка хорошая. Они и атаковать умели. Истребитель как пристанет-может долбать и долбать. Бывает видишь группу… А они раз! – перевернулись и перебрались в недосягаемую для стрельбы зону.
....Продолжение следует...

#рассказыовойне
Жученко Григорий Прокофьевич - лётчик - штурмовик