В Конде-сюр-л’Эско замолчал человек, чьё имя знали без фамилии — Жоскен.
К подлинной славе его привело редкое для XV–XVI веков сочетание: изобретательная полифония и ранняя «всемирная» публикация —
его мотеты и мессы расходились по Европе благодаря печати Петруччи.
Последние годы Жоскен провёл как провост местной Нотр-Дам и даже распорядился, чтобы его «Pater noster» пели на общих городских процессиях у его дома — простое и трогательное завещание композитора, думающего о звучании после жизни. П
Похоронили его у главного алтаря; могила не пережила бурь последующих столетий, но именно с этого дня его музыка окончательно стала вечным собеседником европейских хоров.
Томас Луис де Виктория:
последний аккорд испанского Ренессанса
27 августа 1611 года в Мадриде, за стенами монастыря Дескальсас Реалес, стих человек, чья музыка звучит как чистая молитва —
Томас Луис де Виктория.
Двадцать четыре года он служил в этом женском монастыре:
сначала капелланом у вдовствующей императрицы Марии Австрийской, а после её смерти — органистом.
Для Марии он написал свой вершинный цикл —
Officium defunctorum («заупокойный чин», 1603): суровая и прозрачная полифония, где каждый голос — как свеча у катафалка.
Печатное издание 1605 года закрепило эту музыку как прощание века — испанский ответ на палеcтринианскую ясность.
Ушёл Виктория тихо, почти незаметно для шумного Мадрида, но с этого дня его реквиемы и респонсории стали «дыханием» европейских хоров — памятью о Ренессансе, дожившей до нас без театра и позы.
Рамо и «Пигмалион»:
Парижская премьера мгновенного вдохновения Мастерская Пигмалиона: скульптор влюбляется в своё творение.
Мастерская Пигмалиона: скульптор влюбляется в своё творение.
27 августа 1748 года на сцене Парижской Оперы (Академии Королевской музыки) прозвучала одноактная опера-балет Жана-Филиппа Рамо «Пигмалион».
Либретто Балло де Сово по «Метаморфозам» Овидия рассказывает, как скульптор влюбляется в своё творение, а Венера дарит статуе жизнь.
Рамо берёт миниатюрный сюжет и делает из него этюд о рождении движения: стремительная увертюра словно «высекает» форму, а дальше идут дивертисменты — танцы, хор, сольные номера — и мрамор учится дышать. Премьера состоялась в Париже
и быстро привела к череде возобновлений в XVIII веке.
По преданию, партитура была написана всего за восемь дней — ещё одно чудо превращения, только не камня, а нотной бумаги в театр.
Иоганн Каспар Фердинанд Фишер:
прощание мастера барочной клавирной школы
Иоганн Каспар Фердинанд Фишер, 1656–1746 гг.
Иоганн Каспар Фердинанд Фишер, 1656–1746 гг. 27 августа 1746 года в Растатте смолк человек, чьи ноты стали мостом между французской школой Люлли и немецкой традицией — Иоганн Каспар Фердинанд Фишер.
Почти полвека он вёл музыку двора маркграфов Бадена как капельмейстер: сочинял к праздникам, учил, собирал оркестр, настраивал вкус на «французскую манеру».
Его ранний оркестровый дебют —
Le Journal du Printemps («Весенний журнал», 1695), восемь изящных сюит-увертюр, — прямо распахнул двери придворной моде на французские танцы.
А клавирная Ariadne musica («Музыка Ариадны», 1702) —
двадцать прелюдий и фуг в разных тональностях — дала Баху саму идею «нити Ариадны»: пути через лабиринт всех ладов, предвосхитив Хорошо темперированный клавир.
Поздний Musicalischer Parnassus («Музыкальный Парнас», ок. 1738) — девять сюит, названных именами муз, — словно визит на гору вдохновения перед финальным поклоном.
Фишер ушёл тихо, но его французско-немецкий синтез остался в пальцах клавесинистов и органистов Европы.
27 августа 1841-го в Большом (Каменном) театре Петербурга «Аскольдова могила» Верстовского впервые предстала перед требовательной публикой северной столицы.
До этого оперу обожали в Москве (премьера прошла в 1835-м), её мелодии уже перекочевали на шарманки и в городские хоры — пора было и на Императорскую сцену.
Вечер открыли звёзды:
бас Осип Петров — Неизвестный, Лев Леонов — Тороп.
Их мощные дуэты придали сочинению тот самый «имперский масштаб», превратив деревенский романс и историческую легенду в большой русский театр.
Этот петербургский старт оказался не разовым жестом — оперу возобновляли здесь неоднократно вплоть до 1870-х, а её герои жили в памяти публики рядом с героями Глинки. Так на Неве закрепилась главная дорога Верстовского —
в историю отечественной сцены.
Алексей Верстовский «Аскольдова могила» (фрагменты)
Афины, 27 августа 1942-го. В городе — оккупация и комендантский час, а на открытой сцене летнего театра на площади Клафмóнос — оркестр на дощатых подмостках, запах пыли и жаркого камня.
На афише — Пуччини. «Тоска».
Выйдет восемнадцатилетняя студентка консерватории Мария Калогеропулу — будущая Мария Каллас — и впервые споёт заглавную партию. По-гречески, для своих. Когда во втором акте бросит в зал «Vissi d’arte», площадь на миг станет беззвучной: редкий случай, когда тишина громче аплодисментов.
Это была первая постановка «Тоски» в стенах Греческой национальной оперы — под открытым небом, на площади, превращённой в театр.
Дальше всё закрутится стремительно.
Молодая певица, чьё имя на афише пока читают по слогам, получит свой первый вкус славы.
Режиссёр Дино Яннопулос соберёт вокруг неё крепкий ансамбль:
баритон Титос Ксиреллис сыграет Скарпиа, и драматический нерв спектакля обнажится до опасной остроты — та самая сила, которая позже сделает Каллас Ла Дивиной
«Тоска» станет её ролью-рамкой: первой большой вершиной и одним из последних возвращений в зрелые годы. Но в ту августовскую ночь важнее другое: над шумной площадью, где обычно торгуются и спорят, вдруг воцаряется оперная правда — и Афины, переживающие тяжёлое время, на пару часов вспоминают, что такое свобода голоса.
Какая из этих историй показалась вам самой увлекательной? Поделитесь своими музыкальными открытиями в комментариях!
Мы используем cookie-файлы, чтобы улучшить сервисы для вас. Если ваш возраст менее 13 лет, настроить cookie-файлы должен ваш законный представитель. Больше информации
Нет комментариев