Первое поле (окончание)

Тогда же, пожалуй, впервые я столкнулся с пресловутой «нерушимой дружбой» советских народов между собой. Школьные стычки в Казахстане, как-то, не воспринима-лись внутренне, как межэтнические. Это была, вроде бы, война не между национальностя-ми, а между отдельными компаниями, группами или даже бандами, которые собирались, в основном, по национальному признаку. Так было просто удобнее. И я никогда не испыты-вал ненависти ни к чеченцам, ни к татарам, ни к корейцам, а просто знал, что от «чечен», во избежание неприятностей, нужно держаться подальше, а лучше всего быть поближе к своим, русским, которые в обиду не дадут. То же самое было и позже в Москве, где компа-нии формировались уже по территориальному признаку. Воевали между собой дворы, улицы, даже целые районы. И национальность здесь уже не имела никакого значения. А на Кавказе я вдруг обнаружил, что люди разной национальности могут, на самом деле, ненавидеть друг друга. Потом я выяснил, что у этой ненависти могут быть многовековые корни. Однако резко усугубила ее подлая большевистская национальная политика, ко-торую принято называть «сталинской».
Как я уже сказал, в маршрут мы отправились, практически, без припасов. Даже к ночлегу высоко в горах мы были не готовы, - у нас была лишь маленькая палатка и чехлы от спальных мешков. Расчет был на местных пастухов, которые могли нас накормить и приютить на ночь. А вот здесь то мы и столкнулись с неожиданными трудностями. Пасту-хи с овечьими отарами на высокогорных лугах встречались нам нередко, но мы, практиче-ски, никогда не подходили к ним близко и, соответственно, не общались. Главной причи-ной тому были огромные лохматые кавказские овчарки-волкодавы. Стоило нам прибли-зиться к стаду на какое-то, по их мнению, критическое расстояние, как они молча, без привычного для нас рыка и лая, срывались с разных концов отары и стремительными прыжками быстро направлялись в нашу сторону. Останавливал их, обычно, лишь громкий протяжный окрик пастуха. Желание более близкого знакомства у нас исчезало сразу. Но, в сложившейся ситуации, мы просто вынуждены были идти на контакт.
Подходящего, на наш взгляд, пастуха мы повстречали ближе к вечеру, когда надо было уже подумывать о ночлеге. Посреди обширной плоской зеленой котловины одиноко возвышалась небольшая черная скала. На ее вершине, обхватив руками длинный посох, сидел пастух в бурке и высокой бурой барашковой шапке. А у подножья скалы ши-роким плотным кольцом, толкаясь и поспешая, непрерывно шла по кругу его отара. Кру-гом был большой зеленый цветущий луг, а овцы упорно шли куда-то по выбитой до ка-менной твердости черной тропе. Тогда, мне кажется, я впервые воочию убедился, что, на самом деле, означает распространенное уничижительное выражение: - «как стадо бара-нов». Баранов, естественно, охраняли уже знакомые нам косматые звери, которые, как всегда, молча, дружно кинулись в нашу сторону. Пастух, не поднимаясь, что-то протяжно крикнул, и собаки остановились, послушно и неспешно повернув к своему основному ра-бочему месту, согласно своему собачьему штатному расписанию. А мы, хоть и с опаской, начали приближаться к скале. Пастух, наконец, встал на ноги. Остановились и собаки, настороженно глядя в нашу сторону. Они, вроде бы и не проявляли агрессии, но и друже-любного помахивания хвостами тоже не было заметно. Более того, они сплотились, и ре-шительно преградили нам путь к стаду. Пастух, молча и, кажется, совершенно безучастно наблюдал эту сцену. А когда Лева через головы собак громко поздоровался с ним, что-то гортанно ответил на своем языке и красноречивым жестом ладони предложил нам идти восвояси. Собаки же при этом дружно и молча показали нам свои огромные желтоватые клыки. Нам ничего не оставалось делать, как подчиниться.
Между тем, день, как это бывает в горах, быстро угасал. Становилось холодно и сыро, хотя частого в этих местах промозглого тумана, на наше счастье, на этот раз не по-явилось. Но, времени, спуститься в зону лесов, у нас уже не было, и пришлось спешно ста-вить палатку в одной из каменных расщелин, прямо среди снежников. Это, пожалуй, была одна из самых памятных ночей в моей жизни. У нас не было даже дров для нормального костра, пришлось довольствоваться слабым костерочком из тонкого хвороста рододендро-на. Да и готовить ужин на костре нам было не из чего, припасы наши ограничивались ка-кими-то овощами, да парой банок рыбных консервов в томате. Про банку сгущенного мо-лока в своем рюкзаке я, естественно, молчал. Конечно, ни о каких веселых вечерних поси-делках у костра, с шутками и Левиными анекдотами не могло быть и речи. Мы быстро за-брались в тесную маленькую палатку и, не раздеваясь, залезли в чехлы от спальных меш-ков. В тесноте, плотно прижавшись друг к другу, мы, вроде бы, достаточно быстро ус-нули.
Но вскоре я проснулся оттого, что у меня сильно замерзли ноги. И как бы я их под себя не поджимал, как бы не вращал и не шевелил ступнями, они немели все больше. Холод быстро распространялся по всему телу, не помогало и тепло, исходящее от соседей. Меня начинала колотить крупная дрожь. И я сдался. Осторожно, чтобы не будить соседей, выбравшись из своего чехла, а потом и из палатки, я начал приплясывать вокруг неё. Ночь оказалась довольно светлой, - на небе сияла огромная голубая луна. От этого, почему-то, становилось еще холоднее. Вскоре из палатки показался мой сосед, один из студентов, и мы, молча, начали приплясывать вокруг палатки вместе. Третьим из палатки вылез Федя и, почти тут же, появился второй студент. Федя, осуждающе глянув на нас, молодых, тут же подсунулся к нашему погасшему с вечера костру. Я тоже сунул руку в белое мягкое пепелище и почувствовал лишь легкое тепло, исходящее от земли. Федя сунулся обратно в палатку и вернулся с электрическим фонариком. Мы все вместе стали обшаривать ближайшие окрестности в поисках сухого хвороста рододендрона. Фонарик в руках Феди помогал в этом мало, но была, зато полная свирепо-холодная ледяная луна над головой и страшное желание, наконец, хоть немножко согреться.
Костер вскоре загорелся. Конечно, не такой большой и жаркий, как каждому из нас хотелось, но даже сам вид живого огня согревал и прогонял противную дрожь. К огню вылезли из палатки и Лева с Надей, которые спали вместе в одном чехле, и, по-видимому, согревали друг друга, по-семейному, лучше всех остальных. Потому и продержались в палатке дольше. Лёва, по привычке, даже пошутил на эту тему и начал рассказывать очередной анекдот. Но, в принципе, настроение у нас, всех, было не очень веселое. Ребята начали обсуждать наши дальнейшие планы. И тут я узнал, что мы находимся на территории карачаевцев, которые всегда враждовали со своими соседями черкесами и всех, кто приходит с севера, из предгорий, встречают крайне враждебно. И их административное объединение в одну республику с черкесами было, поистине, иезуитским. По их мнению, сделали это именно русские. При этом, столицей «объединенной» республики назначили Черкесск, т.е. отдали, фактически, карачаевцев черкесам в подчинение. Поэтому русских они ненавидят даже больше, чем черкесов. Ну, а черкесы, соответственно, отвечают им полной взаимностью и презрительно называют их «карачаями». Соответственно, помощи от «карачаев» нам ожидать не приходится. Нужно срочно уходить с этой территории и искать соседний, более дружелюбный народ, - балкарцев. А для этого нам предстояло проделать по горам путь не менее 25-30 километров.
Вышли мы с места своего ночлега, едва забрезжил рассвет. На этот раз маршрут не был таким, как накануне обыденно-веселым. Мы, хоть и разделившись, как и раньше, на три пары, шли вперед значительно устремленнее. Не было уже лишнего лазанья по ска-лам и веселого катания по снежникам. А во второй половине, казавшегося бесконечным, дня вообще сошлись вместе и шли, уже почти не останавливаясь. Ноги гудели, и голова несколько кружилась, когда в одной из пологих ложбин мы увидели, наконец, приземи-стое глинобитное строение с большим пустым загоном для скота рядом. Это была «коша-ра», - пастушья стоянка. На наше появление тут же звонким лаем отозвалась небольшая лохматая собачонка. На этот звонок, из кошары показался чабан, такой же, как и встре-чавшиеся нам ранее, только барашковая шапка на нем была не бурая, а светло-серая, почти белая. На наше счастье, это был уже балкарец. Балкарцы тоже не любят своих предгорных соседей кабардинцев, с которыми советская власть объединила их в одну республику. Но, они ближайшие родственники и единоверцы с осетинами, которые к русским всегда отно-сились очень лояльно. К тому же балкарцы, пожалуй, самый миролюбивый народ на Кав-казе.
Пастух встретил нас очень дружелюбно и, весело балагуря, пригласил в гости. И собачонка, весело и широко обмахиваясь хвостом, умильно заглядывала нам в глаза. Душа от всего этого просто таяла, как мороженое на губах. Кошара внутри оказалась значитель-но больше, чем виделась снаружи. Сумрак, скрадывавший углы над низкими полатями, будто раздвигал помещение. В передней части, ближе к входной двери, горел небольшой, по-видимому, постоянный костер, аккуратно обложенный камнями. Дым уходил в такое же аккуратное круглое отверстие в крыше. Если не считать приоткрытой двери, костер был и единственным источником света в доме. С нашим приходом, костер разгорелся жарче и над ним повис большой казан. Хозяин, оживленно разговаривая с нами, стал сно-ровисто возиться по хозяйству. А для нашего удобства зажег под низким потолком над широкими полатями лампу «летучая мышь». Сразу стало тепло и уютно.
Вскоре за стенами кошары раздалось разноголосое блеяние, и в дверь просколь-знула огромная серая лохматая овчарка, которая с некоторым недоумением и насторожен-ностью глянула на нас. Но, увидев спокойствие хозяина, тоже приветливо шевельнула хвостом и тут же вновь вышла на улицу. Вместо нее в дверь, низко наклоняясь, вошли двое пастухов в таких же светло-серых барашковых шапках, как и у нашего хозяина. Перекинувшись с ним парой слов на родном языке, они быстро, хотя и несколько коряво заговорили между собой по-русски, подчеркивая этим уважение к гостям. Вскоре подо-шел еще один пастух, который, оказывается, ходил на центральную усадьбу своего колхо-за в том самом селе, к которому стремились и мы, как к конечной цели своего путешест-вия. Оно, по мнению пастухов, было совсем недалеко, но туда вела очень крутая и опасная тропа. К тому же, на следующий день, по их наблюдениям, должна была испортиться погода, соответственно короткий путь становился вдвойне опасным, особенно, если идти по нему впервые. Но Лева сказал, что короткий путь нам и не нужен, поскольку нам, все равно, по дороге придется обследовать окрестные горы. И нам показали на карте наиболее безопасный путь в ущелье Кубани, где находилось село.
Вскоре прямо на полатях под лампой был организован шикарный стол, которого все мы ждали с огромным нетерпением, урча от голода животами. Здесь была россыпь свежих огурцов и помидоров с пучками какой-то незнакомой мне душистой зелени и огромная миска с горячей рассыпчатой ярко-желтой мамалыгой, которую я тоже видел и пробовал впервые. Мамалыга – это кукурузная каша, которую горцы употребляют вместо хлеба. И хотя кукурузу я не жалую с детства, в тот раз она мне показалась божественно вкусной. Кроме того, нам были предложены свежий остро-соленый овечий сыр – брынза и какой-то белый пенный напиток из того же овечьего молока. А чуть позже посреди стола появилось и большое деревянное блюдо с кусками дымящейся жирной баранины. Оказывается, по случаю нашего появления, одному из баранов пришлось расстаться с жизнью. Когда и как это произошло, я и заметить не успел. Мне казалось, что никто из пастухов даже не выходил из помещения после нашего появления. Ели все руками, из столовых приборов присутствовали лишь разнокалиберные охотничьи ножи, которыми пастухи ловко отрезали куски мяса у самых своих губ. Мне же, за отсутствием ножа, приходилось усердно пользоваться зубами, что, впрочем, меня совершенно не обременяло. Вскоре от сытости и усталости я совсем осоловел, но уже через непреодолимую дрему услышал важнейшую для себя информацию. Лева поинтересовался у хозяев возможностью выхода из кошары ночью по нужде, памятуя о свирепых лохматых сторожах, которые могут нас не правильно понять в отсутствие хозяев. Но старший спокойно заверил его,
- Вожак вас знает, он для этого сюда и заходил, а сейчас лежит прямо за дверью. Без его разрешения здесь и птичка не чирикнет. Но, он вас обязательно будет сопровож-дать, поэтому не уходите далеко и не заходите в загон, все равно, не пустит. А так, можете его даже за загривок потрепать, он это любит.
Первыми на улицу, естественно, отправились Лева с Надей. После их возвраще-ния отправились и мы, всей оставшейся нашей компанией. Пес будто ожидал нас, стоя у двери, и, лениво громко зевнув, неспешно отправился в сторону, будто приглашая нас за собой. Через десяток шагов он остановился и, глянув на нас, опять лениво зевнул. На ули-це, как и накануне, было люто холодно, особенно после тепла кошары. На небе ощутимо близко висела огромная ледяная вчерашняя луна, заливая окрестности мертвенным све-том. Совсем рядом круто вверх вздымался призрачный снежный конус Эльбруса. От его леденящей близости веяло дополнительным холодом. В темнеющем загоне глухо вороча-лись овцы. Рядом с ним виднелись бурые лохматые холмики лежащих собак. Ближайшая приподняла голову, равнодушно глянула в нашу сторону, и вновь положила ее на заднюю лапу, прикрыв нос пушистым хвостом. Сделав свое дело, мы отправились обратно в коша-ру. Наш провожатый удовлетворенно затрусил впереди и, не дожидаясь пока мы скроемся за дверью, улегся на свое, по-видимому, привычное место. Это был собачий пост №1. Он охранял главное сокровище, - своих хозяев.
Спал я в ту ночь, что называется, «без задних ног», растянувшись на мягком вой-локе, заботливо прикрытый огромной пастушьей буркой. Рядом спали и пастухи. Лишь старший из них остался, задумчиво сидеть, у костра, поправляя и поддерживая его. У его ног, напряженно поводя ушками, лежала его маленькая лохматая помощница. Они так и сидели вдвоем, когда мы начали просыпаться. Пастухов в кошаре уже не было, они выгнали своих овец на пастбище с рассветом. И мы, быстро позавтракав сыром, молоком и мамалыгой, тоже заспешили в путь. На прощанье, хозяин передал нам два аккуратных свертка, в которых оказались мамалыга и холодная баранина, - съестной припас на дорогу. Хотелось буквально расцеловать приветливого угрюмоватого горца за заботливость и гос-теприимство.
Последний день нашего маршрута оказался самым тяжелым. Хотя мы хорошо отдохнули и были сыты, но рюкзаки наши за два маршрутных дня сильно потяжелели от проб и образцов. И, главное, мы вновь очутились в почти безвыходной ситуации. Дорога, которую показали нам на карте пастухи, привела нас, казалось, в западню. Шли мы, по-прежнему, все вместе, лишь изредка расходясь в наиболее интересных для геологов ме-стах. Спустившись с хребта в заданном направлении на несколько сотен метров, мы вдруг вошли в полосу серого промозглого тумана. Посыпался мелкий холодный дождь. Путь наш проходил по ступенчатой каменистой террасе, с одной стороны ограниченной непри-ступными скалами, а с другой крутым скалистым обрывом в затянутое облаками ущелье. Терраса была достаточно широкой, но очень неровной, со скользкими каменистыми усту-пами, по которым было очень сложно спускаться с тяжеленным рюкзаком за плечами. Кто был в горах, знает, что спуск с горы, особенно с грузом, значительно сложнее и утоми-тельнее подъема. Ноги очень скоро совсем отказываются служить и, буквально, подгиба-ются на каждом шагу. И путь наш казался бесконечным.
Неожиданно дорогу нам пересекла глубокая крутая промоина, уходящая в сторо-ну обрыва. Все, нехотя отправились обходить ее у скальной стенки, а мы с Левой спусти-лись вниз. Ему хотелось обследовать скалу изнутри. Я сбросил с себя рюкзак и, когда Ле-ва, с головой укрывшись от дождя брезентовой курткой, начал описывать точку, я отпра-вился вниз по промоине. Она становилась все уже и круче, под ногами осыпались мокрые скользкие камни, под которыми журчал невидимый ручей. И вдруг ручей выскочил из под камней и, прямо у моих ног, рассыпался веселым рассыпчатым водопадом. Глазам моим открылась изумительная картина. Прямо под моими ногами лежала широкая зеленая и, главное, солнечная долина. По дну ее струилась пенистая речка, вдоль которой извива-лась желтая проселочная дорога. Дорога вела к большому селу с яркими красными кры-шами домиков в густой зелени садов. Все это смотрелось, как большой рельефный макет. Я находился так высоко, что до меня не доносился даже шум бурлящей внизу реки. Слышался лишь легкий шум моросящего дождя и звон падающего вниз водопада. И вдруг до меня дошло, что я без малейшей опоры стою у самого края бездонной пропасти, и меня охватил леденящий панический ужас. Я повернулся и стал суматошно карабкаться вверх. Из-под ног градом посыпались вниз скользкие камни. Я упал на четвереньки и стал более осторожно, с холодеющим сердцем, искать подходящую опору своим конечностям. Здесь я, пожалуй, впервые оценил свои горные ботинки с острыми металлическими шипами, как и свой молоток, с которым никогда уже не расставался. Они помогли мне удержаться от сползания в пропасть, а потом и выбраться в более безопасное место. Когда я на негну-щихся ногах добрался, наконец, до сидящего Левы, он только выглянул из под своей курт-ки и укоризненно посмотрел на меня. Это было серьезнее всякого выговора. Я готов был провалиться сквозь землю. Больше мы об инциденте не вспоминали, но я вынес из него серьезнейший урок, - с горами шутки плохи, особенно для самонадеянных одиночек.
Позднее, когда я поступил в университет, на первой же встрече с заведующим нашей кафедрой Георгием Петровичем Горшковым, он посчитал необходимым начать знакомство с нашей будущей профессией рассказом о многочисленных трагедиях, случа-ющихся с геологами именно в горах. Еще позднее, будучи уже опытным полевиком, я и сам неоднократно попадал в рискованные, даже почти безвыходные ситуации, но никогда больше не позволял себе безоглядности, старательно предусматривая каждый свой после-дующий шаг. Особенно, когда был не один. А увиденная мной картина осталась у меня в памяти навсегда, и в тот же день помогла мне получить даже очередную похвалу со сторо-ны Левы.
После изнурительного, казалось безнадежного спуска по каменной террасе, мы достигли, наконец, границы густого хвойного леса. И, очутившись в нем, оказались на распутье. Перед нами, под прямым углом, расходились в стороны две одинаковые ложби-ны. И компания наша, как это часто бывает в подобных случаях, бурно заспорила, по ка-кой из них спускаться. По незыблемому полевому закону, решающее слово в таких случа-ях принадлежит старшему. Но здесь Лева вдруг заколебался, тем более что большинство, во главе с Надей, склонялось в пользу правой, более крутой ложбины, направленной непосредственно в сторону скрытого за деревьями обрыва. И я, вспомнив недавно открывшийся у меня под ногами вид, показал на левую, более пологую ложбину и, неожиданно для себя, совершенно уверенно сказал,
- По-моему, нам нужно сюда!
- Устами младенца глаголет истина! – Тут же решительно изрек Лева и повернул налево. Все, укоризненно поглядывая в мою сторону, нехотя, отправились следом.
Ложбина то сужалась, то расширялась, плавно изгибаясь. По дну ее вскоре побе-жал довольно большой каменистый ручей, но борта были, по-прежнему, отлогими и пол-ностью заросшими лесом. В лесу было заметно теплее, дождь прекратился, а потом начало проглядывать и солнце. Угрюмый хвойный лес сменился более веселым лиственным и, наконец, мы вышли в широкую солнечную долину, которую я видел сверху. Невдалеке бурно бежала по камням шумная река. Мы подошли к ней и, в полном изнеможении, рас-положились на широкой зеленой травянистой террасе. Справа от нас, вверх по долине, была видна пятнистая вертикальная скальная стена, верх которой терялся в густом сером тумане. По стене, тут и там, зеленой лишайниковой бахромой струились потоки воды. Невдалеке от нас, там, где стена начинала резко снижаться, ее прорезала глубокая промои-на, из устья которой, с высоты нескольких десятков метров, низвергался красивый водо-пад. По-видимому, это и была та самая ложбина, по которой предлагали спускаться боль-шинство нашей компании. Тогда я впервые осознал на практике свою врожденную спо-собность ориентироваться в пространстве. В последующем, она мне помогала неоднократ-но и даже вызывала зависть многих моих коллег и товарищей. «Ты, Львович, ориентиру-ешься в пространстве, как кошка. Как тебе это только удается?» - говорили мне, с удивле-нием. А я и сам не знал иногда, по каким признакам определяю нужное направление, но, практически, никогда не ошибался в самых сложных условиях.
До села мы, с огромным трудом, доползли только поздно вечером. Но начальни-ка нашего с вожделенной машиной в нем опять не обнаружили. Это было для нас настоя-щим ударом. Положение складывалось совершенно безвыходное. Начала возмущаться да-же обычно сдержанно-серьезная Надя. Сказывалось полное всеобщее истощение, как фи-зическое, так и психологическое. И Лева отправился на поклон к председателю колхоза с целью позвонить по телефону непосредственно моему отцу, в Иноземцево. Вскоре он вернулся и сообщил, что начальник с машиной ждет нас, оказывается, в другом большом селе, в тридцати километрах ниже по течению реки. А к нам он ехать боится из-за плохой дороги и неустойчивой уже погоды. Наутро нам предстояло преодолеть и этот, возможно, наконец, последний тридцатикилометровый отрезок пути к своему избавлению. Но сил у нас, казалось, уже совсем не осталось. И Лева вновь отправился к председателю колхоза.
Тут, конечно, хотелось бы порассуждать о роли начальника полевой партии в геологии. Тогда я, все-таки, впервые столкнулся с этим вопросом и он меня, честно гово-ря, очень удивил. Меня просто ошарашила полная и откровенная безответственность это-го человека по отношению к своим товарищам. Тогда я еще не знал ни его истинного мес-та в нашей производственной структуре, ни его настоящего влияния на все, что мы делаем. Меня, как и всех моих товарищей, просто возмущала ситуация, когда мы работаем, до полного изнеможения, а он где-то гуляет и постоянно только мешает нашей нормальной работе. С подобной ситуацией я многократно сталкивался и позже, о чем уже и здесь вспоминал (знаменитая казахстанская производственная практика) и еще не раз вспомню, если получится, конечно, в дальнейшем. Но по настоящему я осознал суть этой проблемы лишь, когда по настоящему окунулся в полевую геологическую практику и несколько лет сам поработал начальником партии. А суть, в двух словах, заключается в неразрешимом противоречии между официальным статусом начальника партии, который полностью, в том числе и юридически, отвечает за все, что происходит в его подразделении, и абсолютной его бесправностью в общей структуре производства. Он, как «Ванька-взводный» на фронте – всегда гибнет первым. Поэтому, на этой должности, как правило, оказываются мелкие приспособленцы, достаточно изворотливые, чтобы всем угодить, но и без особых амбиций, чтобы никого не обидеть. Ну, об этом, мне кажется, лучше поговорить отдельно в подходящем месте.
Утром оказалось, что Лева все-таки договорился с председателем и тот согласил-ся нам помочь. Нам были выделены 4 лошади, на которых мы могли спуститься в со-седнее село. Одну из лошадей мы завьючили нашими собранными камнями, а на осталь-ных трех решили ехать по очереди. Я еще никогда так близко и непосредственно не общался с лошадьми. Более того, я их изрядно побаивался, вспоминая дикий нрав степных скакунов, которых я видел в Казахстане. К тому же, там были лохматые низкорослые «монголки», а здесь стройные гладкие «кабардинцы», приспособленные к горам, внешне значительно более мощные и своенравные. Поэтому, когда мы отправились в путь, я отка-зался сесть на лошадь в первую смену, предпочитая идти пешком. Но, через несколько ки-лометров мне, все-таки, пришлось впервые в жизни оказаться в седле. И ощущение оказа-лось далеко не самым приятным.
Когда меня водрузили на лошадь, я оказался, вдруг, на страшной высоте над ка-менистой дорогой, на очень ненадежном, норовящем сползти в сторону сидении. А когда лошадь двинулась вперед, оказалось, что сидение это высоким задником на каждом шагу подталкивает меня сзади, норовя выкинуть под ноги лошади через ее голову. И при этом, я еще и не имел права держаться за луку седла, а должен был аккуратно держать в руках повод, чтобы управлять этим страшным животным. Тут я вспомнил даже и понял ужас американских индейцев, которые впервые увидели лошадей в армии Кортеса и, в панике, разбегались перед ними. Но настоящая паника охватила меня, когда лошадь вдруг побежала. Дело в том, что на двух остальных верховых лошадях были Надя и Федя. Надя, как единственная женщина, ехала верхом с самого начала, а Федя сменил на своем скакуне Леву. И, оказавшись верхом, решил, как уже достаточно опытный наездник, прокатиться с ветерком. Наши с Надей лошади, из присущего им стадного чувства, устремились следом. Но если Надя, по-видимому, уже тоже достаточно привычная к седлу, при этом только весело захохотала, отпустив поводья, то я перепугался не на шутку. Только жгучее чувство стыда не позволила мне заорать от страха во все горло. Я только откинулся назад, подальше от кивающей лошадиной головы и летящих внизу с бешеной скоростью серых дорожных камней, и изо всей силы, судорожно, натянул на себя поводья. Лошадь, оскалясь и косясь на меня злыми кровавыми глазами, высоко задрала голову, быстро засеменила ногами, пошла боком, но, в конце концов, остановилась. Но стоило мне выпрямиться в седле и отпустить поводья, как она тут же снова сорвалась в бешеный галоп. На этот раз я, с замершим сердцем, чисто инстинктивно, просто приподнялся на стременах и наклонился вперед. И вдруг страх мой куда-то исчез. Меня охватило чувство свободного полета, которое я уже испытывал, когда учился в парашютном кружке. Но здесь было еще и особое чувство единения с лошадью. Она же, безо всякой моей команды, сошла с дороги, которая незаметно вильнула куда-то в сторону, и понеслась по обширному лугу следом за своими подругами, ускакавшими да-леко вперед.
Когда пришла моя очередь, идти пешком, я уже с сожалением покидал седло, хо-тя и сделал это, как мне показалось, по-кавалерийски лихо. Но тут возникла новая пробле-ма. Я, со страху и по неопытности, слишком сжимал бока лошади ногами и за полчаса умудрился сильно натереть себе внутренние поверхности бедер. Теперь ноги, тоже по-кавалерийски, торчали в разные стороны и не хотели нормально идти. Понадобилось зна-чительное время, пока я справился, наконец, со своей походкой. Но тут вновь подошла моя очередь, садиться на лошадь, что я и сделал уже без чужой помощи и с большим удовольствием. Но лихо скакать уже было нельзя, ущелье сузилось, дорога стала более узкой, крутой и каменистой. И мы убедились, что начальник наш был, возможно, прав в своей осторожности. Большая машина и в сухую погоду могла бы проехать по этой дороге с большим трудом, а в дождь это было бы почти нереально. Впрочем, нас это уже совсем не волновало. Мы достаточно легко, быстро и весело приближались к конечной цели нашего путешествия.
Село оказалось очень большим, намного больше того, которое мы покинули, и показалось нам едва ли не городом. Горы широко раздвинулись и, будто бы, отступили назад, а впереди, за невысокими, вроде бы, совсем пологими хребтами синела даль плос-ких цивилизованных предгорий. Оказывается, вид широкой равнины, после многоднев-ных скальных теснин, не менее приятен и прекрасен, чем вид гор с равнинных просторов. Начальника мы нашли достаточно быстро, машина наша стояла во дворе местных механи-ческих мастерских. Ребята встретили нас бурной радостью, они, оказывается, ждали нас уже второй день. Был конец августа, и Гиряеву приказали привезти в экспедицию и рас-считать меня и московских студентов. Для нас полевой сезон закончился. Нужно было ехать домой в Москву, на учебу. По такому случаю, начальник наш даже расщедрился и повел нас всех на прощальный ужин в большую местную столовую, которая, по провинциальной тогдашней традиции, в вечернее время превращалась в ресторан.
На следующий день мы были уже в Иноземцево, где я, опять-таки, впервые, по-лучил официальную настоящую зарплату, - целых 1735 рублей, - гигантские для меня в то время деньги. А вечером вновь было семейное застолье во дворе дома в поселке Свободы, где, по-прежнему, проживали родители. И за столом, отец, поздравляя меня с началом трудовой деятельности и первой зарплатой, налил мне в рюмку чистого спирта, запас ко-торого всегда был у матери. После этого он начал мне подробно объяснять технику без-опасности при внутреннем его употреблении. Я же, недослушав его, лихо опрокинул рюмку в рот, и, даже не запив водой, как это рекомендуется по всем правилам, небрежно потянулся за закуской. Горло у меня обожгло, как наждаком, я едва не задохнулся, но сделал над собой усилие и просто сунул в рот кусок колбасы. Отец замер на полуслове с протянутым мне стаканом воды, и только крякнул от удивления. Это было утверждением того уже неоспоримого, на мой взгляд, факта, что мы с ним теперь одинаково взрослые люди.
В доме родителей мне пришлось прогостить еще несколько дней, потому что ку-пить билет на поезд до Москвы было очень трудно, - у всех заканчивались летние отпуска и каникулы. Мне удалось даже 1 сентября проводить девчонок в школу, что было большим торжеством, поскольку Оля впервые шла в первый класс. Гордость ее буквально переполняла, и она казалась пышнее и ярче даже своего огромного букета. Ко мне девчонки теперь относились тоже с особым почтением, как к взрослому, что меня, кажется, тоже возвышало над самим собой.
Так и закончилось мое первое настоящее геологическое поле и первое лето на Кавказе. Да и вообще самое запоминающееся и заполненное событиями лето в моей жиз-ни, в течение которого я сделал для себя, наверное, больше открытий, чем за всю после-дующую жизнь. Не зря лето это запомнилось мне так подробно и детально, а вспоминая о нем, я так часто употребляю слово впервые. По сути, этим летом у меня все было впервые, начиная с прощального московского концерта Марио Дель-Монако. Но, пожалуй, главное, что меня и поныне удивляет, это вопрос, - почему Быховский взял тогда в сверхтрудный и очень рискованный трехдневный маршрут меня, шестнадцатилетнего достаточно тщедушного пацана, впервые увидевшего горы, а не более крепких и выносливых студентов. Я бы, наверное, на такое не решился. Все-таки, наверное, он уже тогда увидел во мне достаточно надежного человека, настоящего полевика. А в горах это важнее силы и выносливости. Это доверие, может быть, и сделало меня в последующем геологом. Возможно, конечно, что он и сам был еще не очень опытен и не мог предвидеть всех возможных последствий. Но то что Лева был уже тогда достаточно тонким психологом и настоящим учителем, не вызывает ни малейших сомнений. И, пожалуй, главным событием и результатом того знаменитого лета было именно становление меня, как полностью самостоятельного человека, уверенного в своих силах. И благодарен я за это, прежде всего, двум замечательным людям – Михаилу Кузьмичу Фатееву и Льву Залмановичу Быховскому.