Из первого же своего увязочного маршрута, который ему доверили – увязка проводилась между основными рабочими профилями – Коля прибежал в большом волнении и, не успев скинуть лыжи, сообщил, что встретился с белым медведем, потому не сумел доработать двух пикетов.        - Следы гигантские, - рассказывал он эмоционально, широко разводя руки в стороны, - Вот такие!! И я, не выдержал – побежал!! Бегу, оглядываюсь, а они всё за мной идут!!        - Кто?! Медведи!!?        - Да, упаси Бог, – только следы!!!         И все дружно расхохотались, в том числе, и он сам.        - Слава Богу, хоть прибор не потерял! – рассудочно заметил Кудря, - Хотя, теперь, все равно, его снова эталонировать надо!           Своей непосредственностью, открытым добродушием и мягкой деликатностью, - качествами достаточно редкими для суровых, сугубо практичных полевиков-тундровиков, - Коля быстро располагал к себе. А меня особо, поскольку он был внешне отдаленно похож на моего отца в юности, которого я знал по старым семейным фотографиям. Но, эти же, мягкость характера и некоторая нерешительность в определении собственной линии, помешали Кольке, несмотря, на его достаточно высокие профессиональные качества, серьезно продвинуться по служебной лестнице и он так и остался навсегда на вторых ролях, как говорится, - лишь «на подхвате», к сожалению. Хотя коллегой-помощником всегда был надежнейшим.          Вскоре у нас появился и другой, такой же, молодой геофизик – скромно самоуверенный красавец и пижон – Серёжа Калинин, которому, к сожалению, не смотря на его амбиции и профессиональные данные, тоже ничего особенного добиться в экспедиции, практически, не удалось, кроме, разве что, очень красивой семьи, к счастью! А командовать нашим молодым геофизическим содружеством, после ухода Бориса Васильевича Грушина, был назначен Коля (Николай Петрович) Никитин, мягкий, интеллигентный человек и тоже мой ближайший сосед по новому дому – жил этажом выше

.             Но, к сожалению, специалистом он оказался больше кабинетным, во многом схожим с Сережей Бегуновым, и надолго у нас не задержался. И, из полевых воспоминаний, с ним связанных, в памяти осталась, лишь, редкостная для меня, охота на уток-морянок в открытом море у п-ва Аачим, едва, по его вине, не закончившаяся для нас трагически.           Охота, вообще, никогда не была моим увлечением – всегда жалко убивать животных, даже ради пищи, даже на пойманную рыбу чаще смотрел с сочувствием, чем с радостью. А мелких уток-морянок, как известно, вообще, практически, не едят – они сильно пахнут рыбой. Но, нам, согласно памятному приказу Лаштабега о нашем приоритетном снабжении, была выделена, уникальная для полевиков, дюралевая мореходная лодка-«казанка» с мотором и нам, естественно, хотелось её испытать. Тем более, что над морем, как комары, кружили тучи уток, а Коля, как «истинный тундровик», захватил с собой в поле и дробовое ружье. И, «разогнав ребят по участкам», мы с ним отправились на охоту. Хотя «охотой» это можно было назвать, лишь, с большой натяжкой, конечно. Я сидел на корме, «на моторе», а, Никитин, с центральной скамьи, просто палил дуплетами в небеса, практически, не целясь, и утки, вразнобой, плюхались вокруг в воду из черной галдящей тучи над головой. Разогнав стаю, мы развернулись, чтобы собрать плавающую на воде добычу. И тут, едва не произошла беда – потянувшись через борт за очередной уткой, Коля, едва, не опрокинул лодку – она даже черпанула воду правым бортом, и я едва успел выровнять её резким левым разворотом. После чего уже решительно направился к берегу, не обращая внимания на оправдания и сожаления своего спутника. Достаточно далекий уже берег, практически, не оставлял нам ни малейших шансов на спасение, в случае повторной, но менее удачной, аварийной ситуации и большинство наших трофеев я предпочел оставить на корм морской плотоядной живности. Лодку же, после этого приключения, я, практически, законсервировал – мореходы из нас оказались уж слишком некудышними.         А, на смену Никитину, к нам пришел настоящий полевой «зубр» - Владимир Иванович Шанхиза – человек немногословный, несколько странноватый, начиная со своего неопределенного китайско-манчжурского происхождения, но пользующийся всеобщим уважением, если даже не любовью.

Показательным было уже первое же наше полевое знакомство. По реке на нерест пошел голец, и первую же пойманную рыбину решено было, по давней традиции, съесть «живьем». Но, Володя только поморщился и, заявив, что сырую рыбу он не ест, демонстративно расположился на своей постели с книжкой в руках. Но, когда на столе оставался последний, как известно, самый сладкий кусок, через мое плечо протянулась, вдруг, длинная шанхизина рука и он исчез, под дружный хохот всех присутствующих. Шанхиза же только удовлетворенно заурчал в ответ. И, работу свою полевую он начал не стандарт-но – со строительства персональной передвижной палатки по собственному оригинальному проекту. Большая 6-местная палатка, поставленная на полозья с высоким флагштоком над крышей, стала настоящим фирменным знаком нашей нестандартной партии. Она была многократно легче балка-домика и стала настоящей передвижной базой для электро-разведчиков на летних работах

Вот, такое – Шанхизо-чудо – Нижний Пегтымель – 76!!

Володя был и неизменным участником всех, достаточно бурных и многочисленных наших домашних геофизических «посиделок», обладая уникальной способностью – всегда оставаться иронически и рассудительно-трезвым. Дело в том, что, практически, после каждой выпитой рюмки, он, неизменно, на несколько минут засыпал, а очнувшись, снова был «как огурчик», что вызывало постоянные незлобивые и завистливые шутки в его адрес и почетное прозвище – «хитро-мудрый Шанхиза». И, именно, потому, он оказался первым, кому я передал руководство отрядом, вместе со всем моим безразмерным «подотчетом», перед отъездом в отпуск, в 78-м году, после защиты нашего основного отчета.              Но, пиком нашего полевого аристократизма был, конечно, практически, собственный вертолет на базе. Наша наземная гравиразведка должна была быть посажена на государственную планетарную сеть, а для увязки с нею требовался Ми-4, который и базировался у нас по нескольку дней подряд.

С летунами у нас всегда были самые теплые отношения и экипаж жил у нас, естественно, с максимальным полевым комфортом. Некоторым, по-юношески, высокомерным гонором выделялся лишь младший из троих – совсем молоденький парнишка – борттехник Витя, что вызывало лишь снисходительно-иронические улыбки у его старших товарищей. Но, один разговор с ним мне крепко запомнился – характерным он уже был для новой молодежи того времени. Когда я, по-дружески, поинтересовался, собирается ли он дальше учиться, он лишь, с высокомерным удивлением, глянул на меня и сверху вниз ответствовал, назидательно, как пацану-несмышленышу –            - А, зачем?! Ты, вот, сколько учился?! 6 лет?! А, я – 6 месяцев!! И сколько получаешь?! 600?! А, я – 1200!! И надбавки всякие!! На кой впустую время тратить, ежели, и так деньги нормальные платят!!             В ответ оставалось только руками разводить и со старшими иронически перемигиваться.             С этим же экипажем мы и совершили, помнится, исторический полет над Чукоткой … за водкой! В котором мне, даже, повезло, некоторое время, посидеть в воздухе на месте 2-го пилота. А случилось все совершенно естественно и непроизвольно. Однажды, на вечерних посиделках, вдруг обнаружилось, что мои неприкосновенные «начальничьи» запасы спиртного резко истощились, на что командир экипажа заметил, небрежно, – «Эка проблема!! Слетаем утром на Биллингс – отоваримся!!» Но, в совхозе водки не оказалось – чукчей, особо падких на алкоголь, особо и оберегали от него, тем более, летом. И мы полетели на Майский, потом, на Быстрый, потом на Чаанай и Айон. Большие поселки, с аэродромами, мы облетали стороной, на бреющем, чтобы наше несанкционированное блуждание по району не засекли в Апапельхино – летуны опасались лишних вопросов от своего начальства. Но, когда мы не нашли желаемого и на Айоне, я сам предложил сесть прямо в городе, у нашего родного 44-го магазина на Полевиках. Благо, прямо у его входа еще сохранялся шикарный тундровый пустырь, удобный для посадки вертолета. Летунов подобная наглость даже восхитила, но возвращаться «не солоно хлебавши» было бы даже позорно, да и лететь домой предстояло уже, практически, через Певек. И уж, в своем «родном» магазине нас, наконец, и «отоварили» по полной программе, на всю, имеющуюся, наличность – ящиком водки и свежими огурцами-помидорами. Уходили из города, как истинные диверсанты – бреющим, прямо над морскими волнами, вокруг Шелагского мыса, к себе на Аачим. Так весело мы, бывало, жили – за 500 км в магазин за водкой «бегали»!!             На фоне этого, непривычного еще для нас, полевиков, технического изобилия, совсем уж анахронизмом смотрелись наши старые полевые трудяги и помощницы – лошадки. И 1976 год стал их последним полевым сезоном в экспедиции. За год до этого была ликвидирована наша большая коне-база на знаменитом озере Эльгыгытгын, чукотской легенде, воспетой, в том числе, и О.Куваевым в своей «Территории» и рассказах. Сильно сократившийся косяк разместили в тесноватой конюшне на экспедиционной промтехбазе - на 4-м км. Там мы, с Володей Ляховичем, вновь назначенным ко мне геологом, и отобрали, хотя и не без труда, двух наиболее симпатичных лошадок. В процессе погони за ними, мой, уже хорошо, наметанный на золото глаз, заметил на полу конюшни, среди конского навоза, блестящее обручальное кольцо. А, когда, я, с радостью, показал находку Ляховичу, то выяснилось, что это, именно, он его и потерял только что, пытаясь обуздать лошадку. Это происшествие дополнительно скрепило наши старые дружеские узы, хотя, к сожалению, и ненадолго. Но, об этом разговор особый. А, лошадки, которых мы привезли, все-таки, с ним на нашу базу, так-таки, у нас и не прижились, к сожалению. Я намечал использовать их в своей старой буровой бригаде, где ребятам приходилось перетаскивать достаточно тяжелую конструкцию с установкой УПБ-25, сооруженную Юрой Назиным, вручную. Но, начался паводок и переправить лошадей через вздувшийся Пегтымель, в долину Кысакваама, не удалось. Тогда их попытались использовать, для своих дальних переходов с приборами, топографы, но даже старый тундровик Вася Волынец обуздать их не сумел, а старые опытные лошадники – бичи-сезонники, к этому времени уже, практически, перевелись – рабочими в партии были, в основном, молодые неопытные ребята. И, лошадки, оставшись, практически, без призора, через некоторое время с базы, просто незаметно, исчезли. Благо, это, впервые, не имело и для меня никаких ни административных, ни финансовых последствий, поскольку все, оставшееся в экспедиции лошадиное поголовье, было той же осенью с её баланса просто списано. Конюшня на 4-м была ликвидирована, а единичные сохранившиеся коняшки всю последующую зиму ковырялись в городских помойках, в поисках пропитания. Так, к сожалению, бесславно, и закончилась славная лошадиная эпоха в геологическом освоении Чукотки, оставшаяся лишь в памяти старых тундровиков-полевиков, да на пожелтевших фотографиях этих красивых, трудолюбивых и, главное, в отличие от нас - «человеков», действительно, благородных животных.           Но, лошадки были и некоторым олицетворением, что партия наша была, все-таки, в первую очередь, классической, геолого-поисковой, а не чисто геофизической, как казалось снаружи. Потому и именовалась официально – ПГГФО – Нижне-Пегтымельский поисково-геолого-геофизический отряд. И это было принципиально, потому, я – геолог, и определял её работу. И ребята-геофизики воспринимали это с полным пониманием, чего нельзя было сказать, в полной мере, о моих прямых коллегах – геологах. И, в первую очередь, со стороны Володи Ляховича, которого, изначально, намечали назначить в отряд на должность старшего геолога, чему я, по многим причинам, категорически, воспротивился. И он остался лишь геологом, чем был, естественно, весьма обижен, хотя обиду свою и скрывал тщательно – парень был, все-таки, врожденно дипломатичен. Но и самолюбив. Но, находился под откровенным влиянием нашего, единственного в экспедиции, честолюбивого кандидата наук и, соответственно, был небрежно снисходителен к моим палеореконструкциям и прогнозам. Потому я и не дал Володе должности старшего геолога партии – мне не нужен был полноправный оппонент внутри коллектива – их у меня и извне было с избытком. Но, внутренний конфликт между нами все-таки прорезался и, в достаточно резкой форме, уже к середине первого же сезона.          На первой же опорной сверхглубокой параметрической скважине, которую я сам тщательно выставлял для заверки своих расчетных реконструкций, он откровенно схалтурил при документации разреза. По моим расчетам, скважина должна была вскрыть, под толщей молодых отложений дельты р. Пегтымель, древние палеогеновые русловые галечники Пра-Кысакваама. Но, Ляхович только равнодушно пожал плечами, -          - Галечники, они и есть галечники – какая разница?! Золота-то в них, все равно, нет!!          - А, что здесь было в ПАЛЕОГЕНЕ, тебя, как геолога, совсем не интересует??!! – освирепел я и, по старой доброй полевой геологической традиции, сразу двинул ему в челюсть.         «И, тогда я сказал – словами сверхпопулярного тогда Высоцкого, - капитан, - никогда ты не станешь майором!!» Т.е. – не быть тебе, Володя, старшим геологом, по крайней мере, в моем отряде – это точно! Больше мы совместно уже никогда не работали. И лишь через 13 лет, в 89-м, как я уже рассказывал выше, он, все-таки, официально признал, что был не прав – просто, по- недомыслию, с чужой подачи, «ставил мне палки в колеса». А, я, после этого инцидента, до конца своей деятельности в экспедиции, так и работал всегда без старшего геолога в отряде. Даже в последнем своем, уже чисто геолого-съемочном Гытченском ОГГС на Кувете, что стоило мне, на прощанье, даже, кляузного официального письма из экспедиции в ЦНИГРИ, за подписью самого Геннадия Николаевича Сутугина, как новоиспеченного «генерала». – По иронии судьбы, ровно через 20 лет, после известного инцидента в «День геолога» 69-го, на котором я, ненароком, дал ему «в зубы» на крылечке «Северянки». Но, это было уже…. «в будущем»! А, тогда, в 76-м, Геннадий Николаевич, еще только «рос» и был еще, просто, всем улыбающимся, Гешей.          Моё возмущение тогда было совершенно естественно. -  Кысакваам был моей основной поисковой надеждой и ключом к разгадке многих местных природных загадок и, подобное небрежение со стороны основного своего помощника, я, конечо, стерпеть не мог. Эту заповедную долину мы тщательно обследовали еще в 73-м, с Загородним – из неё и выходили памятным «снежным маршрутом». И в новом проекте я заложил серию поисковых буровых линий, своим любимым УПБ-25, в нижней её части, в надежде, все-таки, выявить в ней перспективное золото. Участок оказался «на отшибе», в отдалении от базы, к тому же, и отрезан рекой, которая, как всегда, не вовремя вскрылась, почему я и лошадей на него переправить не сумел. Но, у нас, впервые, появились в поле мобильные рации, потому за участок, в целом, я был спокоен. Тем более, что работой на нём, уже привычно, командовал надежнейший и проверенный Юра Назин. И опыт подобной автономной работы у нас уже был – разбуривание пляжа под Биллингсом в 30 км от базы, да, к тому же, и безо всякой связи, еще в 72-м году, при Мазенине. Ну, а, начальником участка оказался молоденький техник-геолог – Саша Прохоров. Он-то, по неопытности, и устроил нам первый в сезоне «сабантуй» и, именно, в эфире!            Аккуратный и ответственный трудяга, Юра Назин, начал бурение, не дожидаясь окончания весеннего паводка. И, в первый же день работы, на сеансе связи, Саша, буквально, захлебываясь, завопил в эфире, – «ЗОЛОТО!!!» Моя первая реакция была доста-точно спокойной и, вполне, адекватной – золото я, в принципе, и ожидал. Но… Прохоров сообщал о каких-то совершенно невероятных его количествах и содержаниях, чего ожи-дать было, все-таки трудно. Я попытался успокоить парня, но он был уже в полной эйфо-рии, как и я, помнится, когда лично намыл свое первое настоящее золото в 67-м году. Главное, его восторженные вопли в эфире могли дойти и до экспедиции, а мне совсем не нужны были лишние разборки с руководством по поводу «нереализованных перспектив». И я запретил ему выходить в эфир до моего приезда на участок – данные нужно было проверить срочно и лично. Но попасть на участок было совсем не просто – был самый пик паводка, и надо было подняться по бурной реке не меньше 30 км, а специально заказывать вертолет мне не хотелось, чтобы не афишировать в центре наши проблемы раньше времени. «Своего»-же, родного МИ-4, у нас тоже уже не было – зимняя «гравика» закончилась до следующей зимы. И мы, с Ляховичем, решили впервые испытать нашу новую «казанку» в реальных экстремальных полевых условиях.           До устья Кысакваама мы добрались, хоть и не без труда, но и без особых приключений – лодка, все-таки, действительно, была мощная. А, вот подняться на ней по бурному, перекатистому, Кысаквааму, оказалось уже невозможно. Пришлось лодку, с рабочим, оставить в устье и далее, еще с десяток километров, подниматься по долине пешком. Наше появление вызвало на участке бурный восторг и удивление – хозяева, наблюдая за паводком, никак не ожидали увидеть меня столь скоро. И, Саша, даже забыв напоить нас чаем, сразу же начал хвастаться своим обильным золотом. В его аккуратных капсюлях, действительно, был достаточно богатый желто-бурый шлих, но это было, что угодно, но только не золото, к сожалению, о чем я ему, с грустью, и поведал. Меня поддержал и Юра, по-хозяйски, разливавший нам чай, -         - Я ему, Львович, сразу сказал, что это не золото, а, всего лишь, «сармайт» с коронок! Но, он ведь начальник – ему виднее! – добродушно ворковал он, с улыбкой, - Грунты здесь тяжелые, коронки крошатся, боюсь, имеющихся, нам до конца работы не хватит – заказывать надо!          Сармайт – медистый твердосплавный припой для крепления победитовых буровых коронок – действительно, внешне отдаленно схож с золотом, особенно, в шлихе. На чем Саша и попался. Но, наметанный глаз, конечно, отличия видит сразу. Да, и существует классический способ выявления золота среди любого минерального мусора, известный любому технику – прокаливание в металлическом совочке. О чем я Саше и напомнил. И прокалив первый же шлих на примусе – показал ему, что в нем, всего лишь, несколько зерен настоящего золота. Парень был в шоке, но эйфория его на этом закончилась. Хотя, золото, все-таки, в долине было, и это радовало и вселяло надежду. Вот так мы и открывали-закрывали месторождения. А потом, на них объявлялась, вдруг, сразу целая толпа «первооткрывателей»!            Но, самым печальным в этой истории была дальнейшая судьба моего, действительно, дорогого «первооткрывателя» - Юрия Ильича Назина. К сожалению, 76-й, был последним годом нашей совместной работы. Наши, с ним, успехи в использовании, всеми списанной, установки УПБ-25, неожиданно возбудили наше руководство к творчеству, и было, вдруг, решено создать целую структуру по её использованию. В экспедицию завезли не менее 10 новых установок и Юру у меня забрали, как главного специалиста по их эксплуатации. Но, классический наш тогдашний формализм и разгильдяйство, развалили дело даже до его начала – оно свернулось, практически и не начавшись – новые установки быстренько «списали», а Юру уже через год нашли мертвым на отвалах прииска «Комсомольский», который он и приехал, с энтузиазмом, строить на Чукотку, еще в 1959 году, по "комсомольскому призыву"!! Одна из многочисленных жертв нашего тогдашнего параноидального режима. И даже не скажешь – «Земля ему пухом» - только ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!!! А, тележки, на резиновом ходу, из-под списанных, так и не использованных установок, потом еще много лет использовались на наших складах для перевозки ящиков!!            С каждым годом, всё вспоминается, всё с большим трудом, - остаются только эпизоды и детали. Приходится, уже, иногда с трудом, увязывать их между собой. А, первый мой, полностью самостоятельный проект, запомнился, главным образом, большим душевным подъемом, определяющим, поистине, неиссякаемую энергию, понуждавшую меня быть одновременно везде, во всем непосредственно принимать участие и всё контролировать лично. Потому, с удивлением, прочел в воспоминаниях Виктора Васильевича о тех же годах и его, параллельных с нами, аналогичных работах на Чаунской низменности, где ему, по его признанию, практически, нечего было делать, кроме как, - «гонять зайцев по тундре»! У меня, наверное, еще не хватало руководящего опыта – я, просто, не умел еще достаточно доверять людям, что, естественно, сказывалось и на личных взаимоотношениях. И если, геофизикам мне приходилось доверять по-определению – своей квалификации не хватало, то с геологами было сложнее – они у меня не задерживались.          На смену Ляховичу, к нам пришла совсем молоденькая девчонка – Наташа Дренблюгина. Меня больше всего устраивало в ней то, что она изначально специализировалась на палинологии, т.е. на детальной стратиграфии кайнозоя. Хотя, по большому счету, мне это особых дивидендов не принесло – отношения у нас и с ней… не сложились. Практически, сразу, по окончании полевого сезона, она уехала в Магадан и поступила в специализированную кайнозойскую группу СВТГУ – Екатерины Ивановны Спорыхиной, с которой у меня уже были, хотя и заочные, но уже, достаточно, нестабильные, отношения из-за моих, слишком смелых, на её взгляд, возрастных реконструкций. А она была общепризнанным, вплоть до Москвы, едва не абсолютным, авторитетом и куратором в этих вопросах по Северо-Востоку. Получалось, что у меня, вновь, оказался засланный «казачок», хотя тогда, конечно, мне это и в голову не могло прийти. Девочка была аккуратная и исполнительная, но, чисто, домашне-кабинетная, абсолютно, не привычная к полевым условиям, - на базе она, едва не ежедневно, требовала у нашего услужливого завхоза – Валеры Перова, топить баню, а в маршрутах – едва не тундру вокруг палаток поливала одеколоном для дезинфекции. Восторга это, конечно, ни у кого не вызывало, и постепенно нарастало отчуждение. Поэтому, я оставлял её со студентом на разрезах, а сам уходил в многодневные маршруты с ночевками у геофизиков.           Но, большое, и все более сложное, хозяйство, организация и обеспечение работ, отнимали у меня, практически, все рабочее время. И, больше всего, конечно, угнетало обилие необходимых для этого официальных бумаг и бумажек. На основную свою работу – решение чисто геологических и прогнозно-поисковых задач времени, физически, не хватало. Поэтому в стандартном поле у нас ответственным исполнителем и был всегда старший геолог, а начальник партии ему лишь помогал, по-возможности. Я же, волею сложившихся обстоятельств, а, может быть, и собственной молодецкой самоуверенности, все взвалил на себя, никому не доверяя. Проект был МОЙ и Я его ДЕЛАЛ!!           В результате, к апрелю 78-го, я, все-таки, составил серию палео-геоморфологических карт для каждой из кайнозойских эпох, начиная с палеогена, на всю западную часть Валькарайской низменности, включая Биллингс и Кууль-Иннукай. С выделением участков древних погребенных долин, перспективных на обнаружение промышленных россыпей. Их я и вывесил в кабинете Лаштабега, на защите нашего окончательного отчета, который и прошел, практически, «на ура» - даже записные мои оппоненты – Виктор Васильевич Красков и Валентина Андреевна Лаштабег, - от, сколь-нибудь, серьезных принципиальных возражений воздержались, ограничившись лишь дежурными замечаниями о моем, слишком вольном воображении. Восточные районы – Биллингс-Кууль-Иннукай - действительно, были мало обеспечены фактматом, но я их, в принципе, и включал в отчет, исключительно, в надежде продолжения наших работ в восточном направлении.             А, буквально, через пару дней, с аналогичным отчетом по Чаунской низменности, вышел на защиту Виктор Васильевич. У него не оказалось никаких ни карт, ни схем и он завесил все стены в кабинете начальника развернутыми бумажными рулонами машинно-электронной обработки неких геолого-геоморфологических параметров, в основном, галечного материала по территории низменности. В Магадане, как раз, ко времени, появился центр машинно-электронной обработки геологических материалов и Виктор Васильевич близко сошелся с его организатором и руководителем - Куклиным, чем очень гордился. Защита проходила, практически, при полном молчании всех присутствующих и запомнилась лишь заключительным словом Владимира Петровича Полэ, как главного геолога экспедиции. Он говорил около получаса, очень красиво и профессионально грамотно, но очень округло и, практически, НИ О ЧЕМ – по всем законам классических «совковых заседаний», воспетых еще Маяковским. После чего уже начальник экспедиции, подведя короткий итог, постановил - принять отчет Чаунского ПГГО за работу 76-77 годов, с удовлетворительной оценкой! И, на выходе с этого рубежного техсовета, как раз, и произошла наша памятная беседа-стычка с Виктором Васильевичем, которая и определила, во многом, мою дальнейшую судьбу.            - И, что ж, ты там такое нес-то, Витенька?! – спросил я, вполне, дружески.            - А, что, собственно, рассыпаться бисером-то, перед свиньями? – ответил он, ухмыльнувшись, - Они же, все едино, ничего не понимают!! – и, вдруг, освирепел, – А ты-то, собственно, КТО ТАКОЙ??!..... А, Я – КАНДИДАТ НАУК!! – И, с треском, захлопнул дверь перед моим носом.             А, я, на этом, закончил свою первую профессиональную настоящую героическую эпопею и убыл в очередной, действительно, заслуженный отпуск. Хотя и не сразу – отчет надо было «довести до ума». Поэтому, я проводил жену с дочерью на материк, а сам, будучи в отпуске, т.е. на полной свободе от всяких служебных и семейных обязанностей, принялся «отшлифовывать» свой отчет. Ну, и, заодно, посмотрел, как живут наши верные жены, пока их мужья в тундре золотишко ковыряют. Очень продуктивный и, заодно, веселый месяц у меня получился, однако. Но, это уже совсем другая, отдельная история.