* * *

Бабушка решила передвинуть шкаф. Три дня компостировала дедушке мозг, день они ссорились, день не разговаривали. Потом она подложила тряпочку и начала тащить его сама.
Дед встал, рявкнул: "Уйди, дура, спину надорвешь," - позвал соседа и передвинул шкаф. Потом побежал соседу за бутылкой и распил ее с ним. На следующий день мучался с похмелья.
А потом снова наступил понедельник, и бабушка решила повесить полку. Уже предвидя дальнейшее развитие событий, полку я повесил сам. Такой обиды в глазах стариков я еще не видел!
Бабушка не пилила дедушку, дедушка в субботу не пил. Сосед смотрел косо, спрашивал, скоро ли я домой. Впереди были 2 месяца в деревне. Больше я в естественный ход событий не вмешивался.
* * *
Жил-был в Израиле обычный, пухлый, домашний мальчик Натан, и была у него мечта - дождаться своего совершеннолетия и совершить прыжок с парашютом. Даже деньги скопил на недельные курсы.
И вот, наступил тот долгожданный, первый взрослый день. Радостный Натан прибыл в ближайший аэроклуб, но инструктор, внимательно осмотрев потенциального курсанта, поздравил его с днем рождения и сказал - как отрезал:
- Извини, но мы не возьмем тебя. Слабые мышцы ног и с реакцией плоховато. Нет. Дело ведь не шуточное, если что, то, в лучшем случае, весь переломаешься, а отвечать нам. Прости, но нет.
Но Натан не отчаялся, развернулся и поехал в другой парашютный клуб. Да вот только и во втором, и в третьем, как на зло, повторилось то же самое, слово в слово.
Спустя неделю, когда парень объехал все известные ему аэроклубы, он сдался. Почти сдался. Поняв, что самостоятельный прыжок ему никак не светит, решил хоть в тандеме с инструктором прыгнуть, но и тут его ждал "облом". Натан опять начал оббивать пороги аэроклубов, но повсюду его ставили на весы, грустно крутили головой, разводили руками и говорили: "103 - это чуток многовато. Для тандема предельный вес 90. Извини, но снова - нет".
Мечта медленно, но верно разбивалась вдребезги.
Когда совсем поникший Натан покинул последний аэроклуб, его неожиданно, уже на улице, догнал инструктор и сказал:
- Парень, ну, ты уж так-то не расстраивайся, жизнь на этом не заканчивается. Кстати, ты возле Хайфы повсюду был? Там много парашютных мест.
- Конечно был, везде одно и тоже: или реакция заторможенная, или вес для тандема большой. Подумаешь, сто три, моя знакомая сто двадцать весит и то прыгнула с инструктором. И что реакция? Машину-то я вожу, реакции хватает. Ладно, до свидания...
- Погоди, погоди, а в Беэр-Шеве ты был?
- Конечно был.
- Ого, и там ты был... Ну, ладно, была - не была, раз такое дело, я помогу тебе, только пообещай, что этот разговор останется между нами. Вот тебе адрес одного клуба, там спокойно пройдешь пятидневные курсы и прекрасно прыгнешь один. Клуб, правда, маленький совсем и очень далеко на севере, зато, скорее всего, о нем не знает твоя мама...
* * *
В шестом классе меня подрядили на общественно-полезные работы. Я занималась русским с Юлькой Тумановой. В переводе с языка школьных эвфемизмов это означало, что я пишу за Юльку сочинения и пытаюсь вдолбить ей правила, которых не знаю сама. Дважды в неделю я переступала порог тумановской квартиры и оказывалась среди клонированных берёзовых стволов, ровных, как единицы в тумановской тетради. Родители Юльки очень любили фотообои. И дважды в неделю меня встречала бабушка Тома Ивановна.
Она была ненастоящая бабушка, а чья-то дальняя родственница. Очень толстая, с покатыми, как на портрете Гончаровой, плечами, производившая впечатление тяжеловесной бесшумности. Парадоксальное сочетание, но я не знаю, как объяснить это иначе. Когда Тома Ивановна появлялась в прихожей, казалось, тебе навстречу выплыл приветливый холм. Холм брал меня за руку и вел на кухню.
В семье Тумановых у Томы Ивановны было лишь одно занятие: она готовила. Господи, как она готовила!
На её котлетах хотелось жениться. Борщ было стыдно есть: он во всём, абсолютно во всём, превосходил тебя. Блинчики с грибами могли довести чувствительного человека до депрессии: он понимал, что самое яркое событие в его жизни произошло и ничего прекраснее уже не случится.
Тома Ивановна двигалась по своей кухне как музыкант Дэнни Будман по пароходу "Вирджиния": с легкостью, доступной лишь тому, кто родился и вырос в этих стенах. Однажды мне довелось увидеть, как она печёт яблочный пирог. Печёт? О, нет. Идея совершенного пирога, задуманного где-то в высших сферах, на моих глазах обретала материальное воплощение, а проводником этой идеи выступала Тома Ивановна. Она дирижировала всей кухней, от холодильника до штор, а вокруг нее закручивался безумный вихрь из ароматов, отрывистой перебранки венчика и кастрюли, драконьего жара духовки, блеска сахарных кристаллов... Оркестр не фальшивил ни в единой ноте. Я сидела на табуретке, поджав ноги, и меня омывало волнами увертюры яблочного пирога.
Всё-таки мироздание в проявлениях своего чувства юмора иногда заходит далеко. В семье Тумановых презирали еду. Юлька перебивала аппетит чипсами и маковой соломкой. Ее отец вполне мог довольствоваться покупными пельменями. Мать, садясь за стол, не раз повторяла с очевидным неудовольствием: "Опять на унитаз работаем!" - фраза, смысл который оставался для меня полнейшей загадкой.
Не знаю, что думала об этом Тома Ивановна и думала ли вообще. В детстве я могла бы спесиво назвать ее глупой, если бы уже тогда не ощущала, что категория интеллекта попросту не имеет к Томе отношения. Никто не пытается определить, умна ли плодоносящая яблоня. И какой айкью у холма, на котором она растет.
И вдруг Тома ослепла. Свет ей выключили сразу и навсегда. Никаких подробностей я, конечно, не помню, да и вряд ли они были мне известны. Просто раньше, когда я приходила в гости, на лице Томы сперва появлялось выражение радости, а затем глубокой сосредоточенности: она размышляла, чем меня накормить. А теперь всё стало наоборот. Сначала Тома напряженно сводила брови и наклоняла голову - пыталась по шагам узнать, кто пришел. А затем уже её лицо озарялось улыбкой.
Она упорно выходила встречать гостей в прихожую, и было мучительно видеть, как эта отяжелевшая, громоздкая, до нелепого огромная туша ползёт тебе навстречу по коридору с берёзками: крейсер, застрявший в узком русле реки.
Ее волшебный дар бесшумности исчез. Тома Ивановна задевала полки. Ударялась о шкафы. Роняла стулья. Она была похожа на неуверенный ураган, который несется на тебя, словно в замедленной съёмке... До тех пор, пока не возвращалась на кухню.
Видя, как она готовит, я начинала подозревать, что Тома Ивановна всех нас дурачит. Ножи. Кастрюли. Ложки. Венчик. Дуршлаг. В кухне не находилось предмета, который не подчинялся бы Томиной воле. Она доставала из шкафов банки со специями, не задумываясь ни на секунду. Отмеряла стеклянным стаканом муку, и, если нужно было взять две трети, отсыпала ровно две трети. Точность и быстрота, с которой она разбивала яйца, резала овощи - точно строчила швейная машинка, обжаривала мясо или замешивала тесто, ошеломляли. Я и раньше понимала, что Тома творит нечто необыкновенное, но теперь ее возможности обрели явственный оттенок чуда.
Лишь холодильник поначалу вызывал у нее небольшие затруднения, но и с ним они быстро договорились, что и на какой полке он будет хранить. Задержку в коммуникациях я списываю на то, что он был очень молод и, возможно, туповат.
Это, наверное, был первый в моей жизни случай, когда я увидела, как сначала человек создаёт свой мир, а потом мир хранит своего человека. И бережёт его в несчастье, и длит его добедственное существование.
Что осталось от плюшек? От драников и борщей? Ничего. Работа на унитаз, как говорила Юлькина мама, любящая фотообои с берёзками.
Ради чего Тома дирижировала своим оркестром? Ради идеального манника и лучшего в мире бульона? Близким было глубоко плевать на то, что она делает. Но мне хочется думать, что рано или поздно эхо каждой песни, пропетой с любовью, возвращается, и мелодия снова звучит вокруг замолчавшего певца.
В начале мая мы с Юлькой провели последнее занятие: она уезжала куда-то на юг, к родне матери. На прощанье Тома Ивановна вручила мне пакет "жаворонков" - мягких тестяных птичек с глазками из изюма. Я бездумно съела их один за другим. И только на последнем споткнулась, представив, как незрячая Тома выкладывает каждой заготовке глаза. Впрочем, потом всё равно его съела. Он был такой вкусный, что хотелось петь...
* * *
Возвращаемся с друзьями с рыбалки поздно вечером, дорогу выбрали малооживлённую, но она короче километров на 15. Примерно в середине пути прокол заднего колеса приключился. Запаска у нас была, а вот ключа не было.
Стоим кукуем, пытаемся остановить хоть кого-то, попросить ключ на пару минуток. Но дорога настолько неживая, проезжает одна машина раз в 15-20 минут. Голосуем, но все проносятся без остановок. Понять их можно: стоят 5 мужиков, ночью, в такой глуши. Но нам-то обидно, к тому же и проблема пустяковая.
И тут, спустя часа три ожидания, притормаживает "копейка", через окно выглядывает мужик и говорит:
- Парни, судя по спущенному колесу, вам нужен насос, запаска, домкрат или ключ. У меня ничего из этого с собой, к сожалению, нет!
- А зачем остановился тогда?
- А чтобы вы не подумали, что я очередной гандон, который проехал мимо!
* * *
Читаю новости о том, что правительство РФ планирует новые займы за рубежом. При этом ниже строчкой новость о том, что РФ в этом месяце значительно увеличила свои вложения в ценные бумаги США. Госэкономисты РФ берут в долг под 4,75% годовых, и в то же время покупают госбумаги США с доходностью 1,5%. Не нужно быть великим математиком, чтобы посчитать прямой убыток России - 3.25%. Случившийся диссонанс навеял воспоминания...
Все, наверное, смотрели фильм "Республика ШКИД", где "ростовщик Слаёнов" загонял детдомовцев в долговую кабалу.
После очередного показа этого шедевра, в нашем дворе проклюнулся индивид, решивший провернуть такую же аферу. Поскольку его дядя работал за границей, то во владении "бизнесмена" были несметные богатства в виде ярких красивых импортных машинок. Чем он и пользовался, сдавая игрушки страждущим в аренду на час или два за "эскимо". До сих пор не понимаю: как в него столько влезало?
Деньги на мороженное были не у всех, в первую очередь их не было у малышни. Таким образом, очень скоро у новоявленного капиталиста появилась свита рабов-карапузов, выполнявших любые его прихоти. Они так и ходили толпой вокруг него, в надежде получить бесплатную возможность поиграть с чудо-машинками.
Недовольство среди дворовых пацанов зрело, но машинки были действительно прекрасны, и мысль, что побитый "бизнесмен" перестанет их выносить, откладывала революцию.
Но рука провидения карает неотвратимо - всё произошло само собой.
Однажды, забежав домой попить воды, я встретил на лестнице мать этого "ростовщика". Тетя Лена попросила меня передать её сыну три рубля и просьбу срочно сходить в магазин - купить три килограмма сахара-песка, которого ей не хватило для варенья.
План созрел моментально. Выйдя на улицу, я подошел к хозяину машинок и спросил о цене аренды всех машин на неделю.
- Десять рублей! - выпалил он.
- Ну, десяти у меня нет... - с сожалением протянул я и достал из кармана 3-х рублевую купюру.
Эффект демонстрируемой наличности превзошел все ожидания.
Сторговались при всех на три рубля за три дня аренды. После чего, скрепив договор рукопожатием, я взял машинки и раздал малышам. Детвора перестала канючить и немедленно убежала играть. Сам же я сел на качели рядом с "ростовщиком" и, зевнув, нарочито громко выдал:
- Да, кстати, там твоя мать просила тебе передать, что тебе надо сходить в магазин за сахаром для варенья.
На этом я счел свою миссию выполненной.
Все, что мне теперь оставалось, - это лишь наблюдать за происходящим в ожидании развязки.
И она случилась. Через полчаса из подъезда выбежала разъяренная тетя Лена и с криком: "Где сахар?! Я тебя уже ждать устала!" - всыпала своему ненаглядному по первое число. "Ростовщик" в непонятках пытался свинтить, но вырваться из цепких рук матери было непросто.
По окончании рукоприкладства, видя непонимание сына, тетя Лена строго спросила меня:
- Ты сказал ему идти в магазин за сахаром?
- Сказал.
- Деньги передал?
- Передал.
Дворовые пацаны засвидетельствовали мои показания.
Медленно, но верно до "ростовщика" начало доходить произошедшее. Я же с улыбкой наблюдал вытянувшееся лицо мироеда, которое определенно свидетельствовало о том, как рушились его фантазии и улетучивалась эйфория от "сделки века".