Дом объят огнем. Языки пламени вырываются из окон, лижут стены и крышу. На крыше — необычный флюгер в виде бригантины. Истошный женский крик: «Гриша!»... Завывание сирены пожарной машины... Тугие струи воды, бьющие из брандспойтов... Черное обгоревшее тело на траве, чьи-то руки, накрывающие его с головой простыней. И снова рвущий душу вопль: «Гришенька! Не-е-е-ет!!!» Это не фильм, не воспоминание. Это — мой сон. Не обычный ночной кошмар, а сон-пророчество. По приметному флюгеру я легко смогла бы разыскать этот дом в небольшом приморском поселке, куда приехала отдыхать. Могла бы предупредить живущих там людей о грозящей им опасности. Но не буду этого делать, потому что никто ничего не сможет изменить — пожар случится, хозяйка спасется, а ее муж погибнет в огне. Мои вещие сны сбываются всегда. Раньше, когда я этого еще не знала наверняка, каждый раз пыталась хоть как-то повлиять на ход событий, помешать грядущей беде. Ни разу не получилось! Тогда я поняла: мне снится не будущее, а настоящее, в котором содержание сновидения — уже свершившийся факт, просто я по отношению ко всему этому нахожусь в прошлом. Не знаю, поняли ли вы что-нибудь из моего путаного объяснения, но другого у меня, увы, нет. Первый сон, врезавшийся в память, касался моей мамы. Мне приснилось, что она попала под машину. Четырехлетним детям довольно часто снятся кошмары — разные сказочные чудовища, страшные хищники, увиденные но телевизору. Но этот сон отличался от прочих, он был необыкновенно ярким, реальным, даже запахи ощущались. Вот мама — молодая, красивая — идет по улице. Пахнет бензином и цветущей сиренью. Мчащаяся темно-красная машина... Визг тормозов... Незнакомые люди с глазами, полными ужаса... И снова мама, уже лежащая на асфальте в луже крови. Папа обычно ругается, когда я залажу к ним в кровать, но все равно бегу в родительскую спальню: мне нужно убедиться, что мама жива. Она на руках относит меня в детскую комнату: «Ну-ну. Валюта, не плачь, всем снятся плохие сны». Потом укладывает меня и поет колыбельные до тех пор, пока я не засыпаю. Когда просыпаюсь утром, папы уже нет. — Вставай, соня. — ласково говорит мама, а то в садик опоздаем. — А ты на работу? Не ходи!!! У меня начинается истерика, от плача даже поднимается температура. Мама оставляет меня дома и сама остается со мной. Но на следующий день этот номер не проходит. В садик меня отводит отец (он очень строгий, может и отшлепать), а мама идет на работу. Вечером она возвращается живая, невредимая, и я успокаиваюсь. Не сбылось... Мама погибла спустя месяц, когда зацвела сирень. Водитель темнокрасной «восьмерки» сбил ее насмерть прямо на тротуаре, в трех метрах от автобусной остановки. Со временем я научилась отличать обычные сны от «особенных», и, когда мне приснилось, как моя лучшая подружка Рита тонет, я попыталась спасти ее — умоляла не подходить к воде. Но она только отмахнулась: — Мыс родителями завтра в Ялту едем. Мне в море не купаться? Маргарита утонула через несколько дней после возвращения из Крыма. Она со старшей сестрой пошла на пруд, и там... Мне было тринадцать, когда я во сне увидела будущее отца. Этот сон оказался особенно отчетливым, до сих пор помню его до мельчайших деталей. Довольно большая, но убогая комната. Стены выкрашены грязно зеленой краской. На единственном небольшом окне — решетка. Четыре кровати с серыми простынями. Три пустые, на одной лежит папа — небритый, очень худой и бледный. Ею душит кашель. Он прижимает ко рту край простыни, а когда отнимает, на ней остается ярко-красное пятно. За завтраком я рассказываю отцу сновидение. Жду что он вот-вот рявкнет: «Хватит молоть чепуху!» Но папа слушает внимательно, ни разу не перебив. И только когда я закончила, протянул задумчиво: — Решетки на окнах, говоришь? Ободренная его интересом, рассказываю и о других пророческих снах — о маме, Рите и других, менее значительных. Но отец больше ничего не говорит, заканчивает завтракать и собирается на работу в полном молчании. И только у порога оборачивается: — Спасибо, дочка, что предупредила. А предупрежден — значит, вооружен. Буду осторожнее... Осторожность папе не помогла. Вскоре на него заводят уголовное дело. Пока отец сидит в СИЗО, со мной живет бабушка. — Валюта, все будет хорошо. Следователи обязательно разберутся. Ведь папа не виноват, и его отпустят, — успокаивает она меня. Я знаю, что не отпустят, но молчу, не хочу ее расстраивать. На суде за махинации с земельными участками папу приговаривают к пяти годам лишения свободы. Бабушка оформляет опеку надо мной и продолжает утешать: — Может, Юру по амнистии раньше выпустят. А если и нет, пять лет — срок не слишком большой. Оглянуться не успеешь — как папа выйдет на свободу... Я знаю, что не выйдет, но щажу бабушкины нервы. Ведь для нее и всех остальных отец еще жив. Не досидев до освобождения меньше года, он умирает в тюремной больнице от туберкулеза... Мне всю жизнь снятся вещие сны. Но ни разу не приснились радостные события. Приходят только трагические видения — болезни, смерти, катастрофы... Не знаю, за какие грехи предков судьба наказала меня этим проклятым даром. Это очень страшно — знать о надвигающейся беде и не иметь возможности ее предотвратить. Именно поэтому я одна: ни любимого мужчины, ни ребенка. Даже собаку не завожу, потому что боюсь однажды увидеть ее во сне...