РЖАВЫЙ ТОПОР

Скажу сразу: до пяти с половиной лет я был позором двора. На меня показывали пальцами и обзывали ржавым топором.
Светловолосый и конопатый, я терпеливо носил кличку «Рыжий» и не очень убивался по этому поводу. Клички должны быть у всех. Это ж так естественно. Толик из подвала – Тюля, Эдька из подъезда – Жирный, Ленька со второго этажа – Головастик…
Не лучше и не хуже…
А тут – Ржавый топор! И непривычно, и обидно, и… заслуженно!
Дело в том, что я не умел плавать!
Этот трагический факт из моей биографии выяснился, когда я увязался за старшими ребятами на море.
Старшими ребятами… Да во дворе имелась или малышня трех-трех с половиной лет, или совсем большие ребята. Лет по десять им уже стукнуло. Довоенные…
Не помню уже, из-за чего они так раздобрились. Наверное, наобещал им что-то…
Для меня купание в море заключалось в том, что заходил в воду до пояса, приседал, окунался и начинал прыгать и плескаться. У-ух, здорово! А потом можно вволю строить крепости из мокрого песка…
Но мы в этот раз пошли не на песчаный пляж, а на плиты слева от причала. Кинув вещи на бетонные плиты, ребята попрыгали в воду. Я за ними. И… стал тонуть. Вода, бывшая сверху синей-синей, оказалась вовсе зеленоватой, набитой пузырьками воздуха и страшной. Она тянула вниз, а я сопротивлялся, бил руками, орал. Впрочем, орать у меня не очень получалась, ибо вода сразу заходила в рот, и ор превращался в кашель. Периодически удавалось выбиться на поверхность и глянуть на потрясенные лица ребят.
- Во, Рыжий, дает!
Сообразив, что я тону, они вытащили меня на берег, несчастного, заплаканного и сопливого. И, как следует, отлупив, отправили домой. Я медленно поплелся июньским парком Шевченко, периодически залезая в кусты, чтоб пореветь.
А когда доплелся до двора, был уже не Шуркой, не Рыжим, а противным и тупым ржавым топором.
Таскать такое прозвище стыдно и обидно. Но приходилось, ибо родители никак не могли научить меня плавать. Они старались. Они по очереди клали меня в воде на протянутые руки и… я плыл, смешно загребая ладошками. Но стоило им убрать руки и… вода сразу становилась зеленой, пропитанной пузырьками, рвущегося из меня, воздуха.
- Ты трус? – брезгливо спрашивал папа.
- Вроде, нет… - отвечал я, подумав, - по крышам же бегаю…
- По каким крышам? – вскипал папа.
Ну, вот. Еще неприятности.
Короче, жизни не было нигде. Ни во дворе, ни дома. Я соорудил себе халабуду-закуток на лестничной площадке, забивался туда и читал книжки. Когда это надоедало, залезал на чердак искать клады. Однажды в щели между балками нашел старый, слегка поржавевший пистолет-наган, завернутый в тряпки. Это было больше, чем клад! С тех пор я поверил книжкам безоговорочно. А потом в какой-то из них вычитал, как щенков, чтоб научить плавать, бросают в воду…
Родители, как могли, пытались расшевелить меня. Но это удавалось не очень.
Однажды папу пригласили на рыбалку. А он попросил меня составить компанию. Конечно же, я согласился.
Мы вышли в море от пляжа Дельфин и кинули якорь в виду клиники Филатова.
- Тут самый лучший клев! – объяснил папин товарищ.
Насчет клева мне так и не пришлось выяснить, ибо самолов стал бородой после первого же заброса. Никто леску распутывать не стал.
- Сиди тихо, раз не умеешь обращаться со снастью! – велели мне.
И тут накатила такая тоска и безнадега. Плавать не умею, ловить рыбу, как выяснилось, тоже… Совсем никудышный человек. Такого, наверное, и не жалко. Потом я вспомнил про щенков, которых бросают в воду.
- Смотрите! – сказал взрослым и перевалился за борт.
Сперва я ушел под воду, но сразу же выскочил, забив руками, а потом… Вдруг рядом со мной очутился одетый папа.
- Почему он меня не спасает? – удивился я. А потом понял.
- Папа, я плыву, папа!
Странно, но после он мне даже не всыпал. Только странно как-то смотрел, смотрел, вдруг отворачивался и снова смотрел…
А во дворе я торжественно объявил всем, что плавать умею. Мне, ясное дело, не поверили. Тогда я предложил спор.
- Что ставишь? – спросил Колька-Чуча.
- Пистолет!
- Какой?
- Настоящий!
- Покажи!
- Скажи, сначала, что ты ставишь?
- Две блаи и маялку!
Я принес пистолет. Поспорили… Потом пошли на Ланжерон. И я выиграл!
Ребята потом долго рассматривали мой пистолет и дружно постановили, что он поломанный. Впрочем, за две блаи и маялку Чуча брался его починить. Больше я пистолет не увидел.
Зато ржавым топором меня звать перестали. А Рыжим? Рыжим друзья детства зовут – при встрече – до сих пор, хотя я давно уже скорее Седой.
Александр Бирштейн