По подсчётам Ивана Джухи, самые массовые аресты были в первые дни греческой операции. Кроме того, чекисты "ударно поработали" в свой профессиональный праздник – 20 декабря.

Иван Джуха перечисляет в порядке убывания регионы СССР, где в ходе греческой операции были арестованы и расстреляны больше всего людей: Краснодарский край, Донецкая область, Грузия, Крым, Ростовская область.

Национальные операции – составная часть массовых репрессивных кампаний в годы Большого террора. Грекам, как и представителям других народов, вменяли нелепые обвинения в сотрудничестве с иностранными разведками.

"Вот, например. Грек, рабочий Новороссийского цементного завода. Жил в Кабардинке. Его обвиняли в том, что он поехал на север, в Мурманскую и Архангельскую области, и якобы скопировал там линию обороны Мурманского укрепрайона и передал иностранной разведке. Не указано, какой именно. Другой из моих земляков – мариупольских греков – служил на Дальнем Востоке. Он был расстрелян как японский шпион. В качестве доказательства его вины приводилось следующее: по ночам разводил костры на границе с криками "Банзай!", – перечисляет собеседник.

Исследователь рассказал о случае, когда грека по фамилии Ксидиас обвинили в сотрудничестве с китайской разведкой. В следственном деле его записали как "Кси-Ди-АС".

"Над этим можно было бы смеяться, если бы за смешными формулировками не скрывались человеческие трагедии", – отмечает Джуха.

Против греков фабриковали и коллективные дела. Например, чекисты отчитывались, что в Крымском районе Краснодарского края раскрыли греческую "контрреволюционную организацию" из 77 человек.

Есть семьи, затронутые сразу четырьмя репрессиями: сначала турецкой, а потом тремя советскими

"Потому что был ещё 11-й пункт 58-й статьи – создание контрреволюционной организации. Вероятно, от чекистов требовали, чтобы они и целые организации находили. В Донецкой области репрессировали 5 тысяч греков, но там никаких организаций не выявили, а в Игарке двух греков арестовали и объединили их в контрреволюционную организацию. Это всё – "творчество чекистов", – рассуждает исследователь.

Операцией НКВД 1937–38 годов сталинские репрессии против греков не ограничивались. Многие греки бежали после 1919 года из Турции в СССР, спасаясь от погромов – в начале 30-х на новой Родине они прошли через раскулачивание. Уже после операции НКВД массовая депортация греков повторилась в 1942 году и, самая массовая, уже в послевоенном 1949-м.

"Есть семьи, затронутые сразу четырьмя репрессиями: сначала турецкой, а потом тремя советскими. Это всего за тридцать лет – с 1919 по 1949 годы, то есть всё это пришлось на одно поколение. Для молодых это уже не такая больная тема, а для греков моего возраста сталинские репрессии – самая чёрная страница", – рассказывает Джуха.

В Афины через Казахстан

Мария Медведская (девичья фамилия – Венедати) родилась в Южном Казахстане, куда депортировали её родителей. Её предки бежали в Россию из Трапезунда. Трапезундские греки вводили в сельхозоборот новые земли, основывали сёла. В начале 1930-х предки Марии жили в селе Юревичи под Адлером. Как рассказывает Мария Павловна, после греческой операции 1937–38 годов в селе осталось очень мало людей, а после депортации 1949 года оно совсем опустело.

В ходе греческой операции арестовали её прадеда по материнской линии и двух его сыновей. Всех троих расстреляли. Прадеда звали Панайот Константиниди, сыновей – Константин и Георгий. У одного сына – пятеро детей, у другого – семеро. У Панайота, кроме взрослых, были и несовершеннолетние дети. Три семьи остались без кормильцев. Как рассказывает Медведская, все трое были колхозниками, политикой не интересовались, и, конечно, никакой "контрреволюционной деятельности" не вели.

Родители Марии – Павел и София – вступили в брак в 1947 году. Павел незадолго до этого переехал в Адлер, где жил с женой до выселения. Ехали вместе со старшим сыном Юрием, родившимся за три месяца до депортации: "В вагоне мама резала свои платья на пелёнки – месяц же добирались, в вагоне ничего не постираешь, не высушишь. В Казахстане Юра заболел дизентерией. Мама намучилась", – рассказывает она.

По рассказам родителей, первые месяцы жили в землянке, жилище отапливали кизяками. До депортации Павел выучился на ветеринара, но в Казахстане работал комбайнёром. Отец рассказывал Марии, что после лесов и гор Краснодарского края казахстанский пейзаж казался ему унылым.

В Северном Казахстане условия были суровее. Как-то женщины с детьми пошли в степь за саксаулом, которым топили печи, и заблудились. Несколько дней плутали

Их мать делала саманные кирпичи для дома, который строил отец, а помимо этого работала уборщицей в школе и успевала воспитывать детей – в депортации родилась Мария и ещё двое. В селе, где оказалась семья, проживали депортированные других национальностей. Семье Венедати очень помогала пожилая поволжская немка, заботившаяся об их детях как о собственных внуках.

Родственники Марии по материнской линии к моменту депортации жили в Абхазии. Их отправили не в Южный Казахстан, как семью Павла и Марии, а в Северный, где условия были суровее.

"Там женщины с детьми пошли в степь за саксаулом, которым топили печи, и заблудились. Несколько дней плутали. К счастью, им в конце концов встретился казах, пастух. Он сразу зарезал барана, сварил суп и накормил наших родственников, которые уже валились с ног от усталости", – рассказывает Мария.

После ХХ съезда семья Марии вернулась в Краснодарский край, поселилась в Красной Поляне. Рассказывает, что после возвращения не испытывала никакой дискриминации по национальному признаку. В ее новом классе две трети были греками. После окончания школы она сама и её сёстры без всяких препятствий поступили в вузы. Брат стал офицером советской армии.

Но бабушка и дедушка по материнской линии всё же жалели, что не последовали примеру родственников, которые до начала сталинских репрессий сумели уехать в Грецию.

"Бабушку увезли из Трапезунда в Россию, когда ей было пять лет, но у неё была какая-то ностальгия по родине, ранее детство вспоминала с теплотой. У неё был радиоприёмник, из которого всегда играла почему-то не понтийская даже, а турецкая мелодия. Дедушка рассказывал, что его отец уговаривал уехать в Грецию, но он не поехал. В конце жизни говорил, что об этом решении пожалел", – рассказывает Мария.

Родственники Марии, оказавшиеся в Северном Казахстане, возвращаться в Краснодарский край не стали, и когда в конце 1980-х рухнул железный занавес, все же вернулись на историческую родину.

"В начале 50-х, через несколько лет после депортации 1949 года, в Казахстане проживала 51 тысяча греков. Это известно из переписи отдела спецпоселений. Не все они были греческо-подданными, но всё равно внушительная цифра. Сохранившие или унаследовавшие греческое гражданство с началом горбачёвской перестройки стали уезжать в Грецию. Точные цифры мне неизвестны, но уж тысяч 10–15 точно. В Греции есть целые городские массивы, заселенные греками из Казахстана. В Афинах, например, район Мениди", – отмечает Джуха.

"Свалили в яму и закопали"

Елене Юрковой в 1949-м было семь лет, у неё сохранились собственные воспоминания о депортации в Казахстан. Её предки по материнской линии носили фамилию Маламатиди, и к началу сталинских репрессий уже много десятилетий жили в Краснодарском крае.

Родители её бабушки приехали с семьями в Российскую империю из Трапезунда. Занимались виноградарством и табаководством. Бабушка Елены – Анна Николаевна – родилась уже в России, под Краснодаром, в 1892 году. Отец Анны был состоятельным человеком, владел магазином. В начале 1920-х советская власть отобрала у этой семьи всё имущество и выгнала из дома.

"Бабушка мне рассказывала: даже нательные крестики у детей с шеи срывали", – уточняет Елена Яковлевна.

Анна в тот момент была беременна пятым ребёнком. Обездоленных приютили родственники.

Отца бабушки посадили в тюрьму, откуда он вышел больным. Умер в 1935 году, накануне греческой операции НКВД. Было ему тогда 46 или 47 лет.

Мать Елены Яковлевны погибла, когда в 1942 году фашисты бомбили Краснодар, Елене тогда было шесть месяцев. Отец, Яков Терещенко, в 1943 году пропал на фронте без вести. Мамой Елена называла старшую сестру своей матери Ольгу, мужа которой расстреляли во время греческой операции.Она вышла замуж в 1933 году за Георгия Михайловича Папасова. В 1938-м его ночью арестовали в Краснодаре, и всё, больше его никто не видел", – рассказывает Елена Юркова.

В ходе греческой операции расстреляли и нескольких представителей фамилии Маламатиди – родственников Елены по материнской линии.

"Свалили в яму на окраине Краснодара и закопали. Потом, когда город стал расширяться, на месте захоронений начали прокладывать новые дороги, и останки вылезли наружу", – рассказывает Юрковская.

У овдовевшей Ольги не было собственных детей, и к Елене она всю жизнь относилась как к дочери.

"Июнь 1949 года. Мы жили в центре Краснодара. Ночью я проснулась и заплакала от того, что к нам пришли солдаты с ружьями. Дома были Ольга, её мама Анна Николаевна – моя бабушка. Объявили, что их депортируют, а меня отдают в детдом, видимо потому, что мама Оля не оформила на меня какие-то бумаги. Но они так протестовали, что меня им оставили", – вспоминает Елена Яковлевна.

Их квартиру опечатали. Семью увезли в неизвестном направлении и погрузили в эшелонный вагон с маленьким окошечком, где уже были другие старики, женщины, дети. Когда их высадили, они оказались в какой-то пустыне, вспоминает собеседница: "Костры горят. Вокруг оцепление с собаками. Потом нас распределили по аулам. Мы попали в аул Кызыл Октябрь".

Как рассказывает Елена Юркова, они оказались в Джамбульской (сейчас она называется Жамбылской) области Южного Казахстана.

В ауле депортированных поселили в кошары – сараи для скота. Спали вповалку на земляном полу, застеленном жёсткой, уже засохшей травой. Взрослых заняли на сельхозработах. Ольга, которая до депортации была бухгалтером, взяла в руки тяпку. Ее мать Анна Николаевна поначалу тоже работала в поле, но потом стала готовить на всех. Дети косили курай и собирали кизяк, необходимые для поддержания огня.

От скудного питания и неустроенного быта дети заболевали. У Елены начались приступы малярии. Мама Оля и бабушка добились, чтобы их семью перевели в село Михайловка, где могли оказать медицинскую помощь. Это было древнее село, изначально населённое русскими, но при Сталине туда начали отправлять "провинившиеся" народы.

"Ехали на арбе весь день, добрались ночью. Русские нас, "врагов народа", пускать к себе боялись. Приютили чеченцы – пожилые супруги, которых сослали в Казахстан в 1944 году. У них была недостроенная пристройка, где мы поселились. Пол земляной. Кушали мы на печке – стола не было. Прожили в этой пристройке семь лет, больше негде было. Я в Михайловке пошла в школу. Старики-чеченцы пускали к себе делать уроки", – рассказывает собеседница.

Пожилой чеченец болел туберкулёзом и вскоре умер. У Елены тоже обнаружился туберкулёз, но её вовремя положили в больницу и вылечили.

"Рядом с этим селом за речкой было чеченское кладбище – огромное, конца и края ему не видно. Раз в десять больше, чем старое кладбище, которое в Михайловке, наверное, уже несколько веков существовало", – вспоминает Юркова.


Школа находилась в обычном доме. Учились в три смены. Керосиновая лампа была только на столе учительницы. Школа толком не отапливалась. Зимой Елена иногда отпрашивалась домой – ноги совсем замерзали. Эта часть Казахстана хоть и называется "южной", но в январе и в декабре здесь случались тридцатиградусные морозы.

"Когда в первый класс пошла, подружилась с одноклассницей – коренной жительницей Михайловки, русской. Она пригласила в гости. Представила меня своей маме: "Вот моя новая подружка, она из ссыльных". И её мама вынесла мне стакан молока. Летом, когда жили в ауле, нам молоко иногда давали, а в Михайловке не было денег на молоко, и этот стакан молока стал настоящим событием, о котором я дома рассказывала", – рассказывает она.

О смерти Сталина учительница сообщила классу Юрковой взволнованным голосом как о страшной трагедии, но никто из учеников не заплакал. Некоторые даже не удержались от улыбки и спрятали лица, чтобы никто не заметил. Учительница таких отругала.

После ХХ съезда КПСС депортированным грекам разрешили вернуться. Но дома сохранились только у тех семей, которые не были депортированы в полном составе. У семьи Елены Юрковой квартиры не осталось, вернуться было некуда. Их соседям по ссылке повезло больше, и они взяли Елену с собой в Краснодар, где она окончила старшие классы и устроилась на швейную фабрику, а позже вышла замуж за сына расстрелянного "врага народа". Бабушка и названная мать Юрковой добились получения собственной квартиры в Краснодаре только во второй половине 70-х.