Наша жизнь в 50-е - 60-е годы

ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ 20-ГО ВЕКА
Самые ранние мои воспоминания - с середины пятидесятых годов.
И после войны в конце сороковых, и все пятидесятые годы до начала строительства пятиэтажных «хрущёвок» в начале шестидесятых подавляющее большинство населения жило очень стесненно.
Множество семей жили или в так называемых коммуналках, которые в основном располагались в больших каменных многоэтажных домах, или в деревянных бараках, или даже в подвалах.
Иметь тогда отдельную квартиру или отдельный частный дом было такой роскошью, которую могли себе позволить немногие.
Кстати, когда мы говорим дом, то многие представляют себе современный дом внушительных размеров, как принято строить в наше время.
Тогда же это были по большей части, маленькие домики, размером 4 на 4 или 5 на 5 метров с двумя, а то и одним окошком на фасаде, а уже к ним лепились разные пристройки.
В коммунальной квартире, в старых московских домах, где иногда обитали до пятнадцати семей, каждая семья занимала, как правило, одну комнату, редко две.
Кухня, разумеется, была общей, равно как туалет и ванная комната.
Как возникла коммунальная квартира?
После переворота 1917-го года большевики захватили большие квартиры, где жили зажиточные граждане: адвокаты, купцы, врачи, чиновники и тому подобные «несознательные» граждане.
Но комнаты в этих квартирах были слишком большие, чтобы позволить жить в них с комфортом новым жильцам, и их стали разгораживать перегородками и делать из них маленькие комнатушки.
И в квартире, где раньше жила одна семья аристократа, поселились пять-десять семей пролетариев.
Большие, просторные комнаты делили фанерными перегородками и делали из них маленькие, метров по десять-двенадцать. При этом удобные квадратные комнаты становились узкими и длинными.
Но жилья, оставшегося от бывших, не хватало, и чтобы побыстрее расселить страдающих людей, начали строить бараки.
Слово барак заимствованно из английского языка и означает казарму.
Барак обычно представлял собой деревянное (реже кирпичное) длинное одно или двухэтажное здание, с длинным коридором и комнатками по обеим сторонам.
Бараки отличались от коммунальных квартир тем, что в них там у некоторых были отдельные крохотные кухоньки, но зато без удобств.
А что значило «без удобств»?
За водой нужно было ходить на колодец.
Колодцев у нас в поселке было три.
До ближайшего было метров сто, до другого метров двести, а до третьего все триста и нести оттуда два тяжеленных ведра было утомительно.
А ходить за водой необходимо было пять-шесть раз в день.
А когда в семье была стирка или помывка детей, то сходить на колодец нужно было раз десять подряд и больше.
А зимой? Таскать тяжелые ведра по скользкой тропиночке, протоптанной в снегу. Стоило подскользнуться и вода выплескивалась в валенок или на штанину.
Воду постоянно экономили, старались расходовать крайне бережно.
В кухне, как правило, стоял умывальник, который нужно было постоянно пополнять водой и так же постоянно выливать воду из ведра под ним.
Стоило зазеваться и грязная вода текла по полу и переполненное мыльной жижей ведро надо было вычерпывать ковшиком, чтобы не пролить, когда будешь поднимать.
Там же в кухне, а иногда и в комнате, стояло помойное ведро, в которое выливались жидкие отходы, а ночью ходили «по-маленькому» все члены семьи (а зимой в сильный мороз, и днем).
Теснотища была ужасающая. Мой друг, Саша С-в вспоминал, что его семья жила в подвале, и его, грудного ребенка, за неимением места, ставили в люльке на шкаф, под потолок, где, как известно, самый спертый воздух.
В коммунальных квартирах, тех что с удобствами, в ванную или в туалет ходили по расписанию.
И не дай бог задержаться там больше положенного!
Особенно утром, когда все спешили на работу.
Мы до конца пятидесятых жили в маленьком домике, который мы делили с другой семьей.
Этот домик, как и множество других в Томилине, был построен еще до войны.
Домик был засыпной. Их так тогда называли - засыпной.
То есть два ряда коротеньких досок-горбылей, длиной в метр-полтора были прибиты с обеих сторон к вертикальным брускам-стойкам, а между досками засыпан угольный шлак (то, что остаётся после сгоревшего угля).
Крыша была из дранки.
Дранка - это такие маленькие тонкие дощечки из осины сантиметров 25-30 длиной, 6-8 шириной и 2-3 мм толщиной.
Дранки (дощечки) набивались внахлест одна на другую.
В домике было всего лишь две комнатки, в одиннадцать с половиной и двенадцать метров, и в этих комнатках жили две семьи, в одной шесть, а в другой пять человек.
Наша семья, в шесть человек, ютилась на одиннадцати с половиной метрах, и мой старший брат (а ему тогда было лет семь-восемь) завидовал соседям, у которых было на половину квадратного метра больше.
Общая кухонька была такой маленькой, что когда там встречались два человека, одному приходилось прижиматься спиной к печке, чтобы дать другому возможность пройти.
Я теперь с ужасом думаю, как маме с бабушкой удалось вырастить нас в таких чудовищных условиях.
Я не могу понять или представить, как нас мыли в корытце, которое стояло посредине маленькой комнатки зимой в сильные морозы, особенно в 1956 году, когда морозы стояли ниже 35 днем и 40 ночью.
А ведь нужно было еще поставить рядом ведра с холодной и горячей водой, а чтобы ведро горячей воды нагреть на керосинке, нужно час-полтора, а детей трое мал-мала-меньше, а в одиннадцатиметровой комнатке еще стоят кровати и шкаф и стол и стулья и в углу печка горячая, а перед ней дрова лежат, и тут же помойное ведро стоит, и наши детские горшки и прочее и прочее...
А еще нужно было постоянно стирать пеленки и сушить их в этой же комнатке или в кухоньке размером в 5 квадратных метров, которые мы делили с другой семьей, в которой тоже было двое маленьких детей, и их тоже мыли в комнатке в корытце и пытались сушить их мокрые пеленки в той-же кухоньке.
Ну как мы умудрялись жить и выживать в таких условиях, я просто не понимаю!
И спросить уже некого.
Как я теперь жалею, что мне раньше не пришло в голову расспросить маму об этом.
Но я хорошо помню, как мама рассказывала, что они с бабушкой спали в одной и той же кровати по-очереди - для второй взрослой кровати места просто не было!
То есть, когда мама спала, наша святая бабушка кипятила воду в кухне или вязала нам носки и варежки или штопала или готовила еду или топила печку.
А когда мама вставала, то шла на работу в школу, а когда бабушка спала, я рассказать вам не могу, не знаю.
Готовили пищу тогда или на печке, или на керосинке.
Постоянной проблемой был керосин.
Керосин привозили в цистерне на телеге раз или два в неделю.
Керосинщик орал на весь поселок для оповещения населения, видимо для экономии сил, просто «Асин, асин!»
Народ сбегался не медля ни секунды.
Керосинщик был однорукий, но он правой рукой ловко черпал из бочки литровым черпаком с длинной ручкой и через жестяную воронку наполнял приносимые емкости, придерживая их култышкой левой руки.
Но уж если ты прозевал, приходилось топать полтора километра в центр Томилина, где была керосиновая лавка, и оттуда тащить десятилитровый бидон.
Кстати, чтобы вскипятить чайник объемом в два-три литра на керосинке, требовалось более одного часа, точнее от пятидесяти минут до полутора часов, в зависимости от начальной температуры воды. Я говорю так подробно, потому что если ты вдруг захотел выпить чаю, то нужно было набраться терпения.
Когда мы ходили в школу к 8-ми утра, то бабушка, наша святая бабушка, вставала в 5-ть утра и сразу ставила на керосинку чайник и потом затапливала печь, чтобы к 7-ми часам, когда вставали мы, дети, был кипяток для чая и в домике было достаточно тепло.
А вы знаете, как приятно пахнет керосин!
Даже не сам жидкий керосин, а когда он сгорает на фитиле и комната, а точнее изба в деревне наполняется этим дорогим моему сердцу запахом.
В некоторых подмосковных деревнях к западу от Москвы до середины шестидесятых не было электричества, и мы вечерами сидели за ужином при горящей семилинейке.
Так называли керосиновую лампу.
Семилинейная керосиновая лампа - это лампа, фитиль которой по ширине равен семи линиям.
Одна русская линия равна десяти точкам или 2,54 мм.
Значит, ширина фитиля семилинейной лампы - примерно 18 мм.
Я и до сих пор люблю зажечь на даче керосинку, посидеть рядом и подышать запахом детства...
Что мы тогда ели?
Это были в основном супы и каши, жареная картошка, дешевая рыба, типа минтая или хека, иногда котлеты.
Кстати, в те годы рыба ледяная, очень дорогая сейчас, была тоже в числе дешевых, и мы не обращали на нее особого внимания.
С едой всегда было трудновато вплоть до середины девяностых.
Помню знаменитый рассказ отца о том, как однажды после ужина еды в доме практически не осталось, и отец был уверен, что завтрак не предвидится.
Представьте себе его удивление, когда рано утром, когда он встал на работу, бабушка поднесла любимому зятю тарелку пирожков с мясом.
Оказывается, накануне от ужина остались кости из супа с остатками мяса.
Бабушка встала, как всегда, раньше всех, часов в пять, аккуратно срезала мясо с косточек, перемолола, добавила лука, перца и напекла вкусных пирожков.
Отец всю жизнь потом вспоминал этот случай, превознося хозяйственность бабушки до небес.
Так вот, хорошо помню, что, гуляя по улице, встречал запахи супов буквально повсюду.
Мясо в виде вырезки в наших краях купить было практически невозможно, а вот, так называемые, суповые наборы, то есть кости с остатками мяса были тогда очень популярны (особенно в нашей семье).
Супом при наличии достаточного количества хлеба можно было накормить даже большую семью.
Остатками супа и обглоданными костями мы кормили нашу собаку по кличке Робик (думаю, что полное его имя было Роберт).
Нам бы и в голову не пришло тогда покупать ему какую-нибудь готовую еду в магазине, как это делают сейчас.
Напротив, когда мы читали в газетах, что буржуи на Западе продают специальную еду для собак, мы думали: Вот проклятые, до чего докатились, собакам еду специально готовят из хорошего мяса!
Наш Робик с большим аппетитом ел остатки жидкого супа, в который бабушка для питательности клала кусочки хлеба - тоже остатки с нашего стола, и весело грыз кости, проглатывая их без остатка.
Я с ужасом смотрел на огромные острые кости, которые глотал Робик, и просил его не торопиться и получше разжевывать их, на что он не реагировал и просто вилял хвостом. И ведь ни разу не подавился!
На ночь Робика отпускали с привязи свободно бегать по поселку, надеясь на то, что он сам найдет себе что-нибудь съедобное подкрепиться до утра.
Да, хлеба мы тогда ели много.
Хлебом компенсировали нехватку мяса, колбасы и сыра.
Помню, как песню, мягкий голос бабушки, которая всегда приговаривала за столом: "Без хлеба не ешь." или "На хлеб, на хлеб налегай."
У нас в семье постоянно в наличии было 5-ть человек, включая трех детей, маму и старенькую бабушку (отец все годы моего детства провел в экспедициях).
Так вот, практически каждый день мы покупали «два белых (батона) и один черный (буханку)».
Я честно скажу, что до сих пор не знаю точно, как называется та или иная единица хлеба.
Я просто говорил «два белых и один черный».
Так много раз я это говорил, что до сих пор помню как скороговорку.
Вообще, стандартный набор, который мама регулярно, каждые день-два наказывала купить в магазине, звучал так: «килограмм сахара, пачку масла, пачку чая, желательно индийского, если не будет, то грузинского, два белых и один черный».
Яблоки мы покупали не более двух-трех раз за долгую зиму.
У нас был собственный сад, но наши яблоки лежали только до октября-ноября.
Дольше они не лежали. Мы их съедали.
Апельсины и бананы мы тоже пробовали два-три раза в год.
Почему? Да потому, что это было дорого для нашей семьи.
Бананы обычно появлялись где-нибудь в середине декабря.
Причем завозили их сразу в большом количестве.
На улицах вдруг возникали длиннющие очереди.
Повсюду звучало: «Дают по два килограмма в одни руки» или "Дают по килограмму в одни руки" или "Дают только по полкило", что означало, что один покупатель мог купить только один килограмм продукта или два, а если нужно было больше, то просили соседа в очереди докупить желанный килограмм или полкило (конечно, при условии, что тот покупал меньше установленной квоты).
Бананы продавали , как правило, еще зелеными, но в те годы они казались необыкновенно вкусными, и нам трудно было дожидаться, когда они пожелтеют.
Вообще, очереди были везде и всегда: за носками и ботинками, за мылом и зубной пастой, за колбасой и конфетами, за картошкой, книгами, водкой, апельсинами, рубашками, мебелью, меховыми шапками и мохеровыми шарфами, мороженым и пивом - всего не перечислишь.
(Тут будет уместно сказать, что очереди были очень нервными. Все переживали: хватит товара на всех или нет.)
Люди начинали скандалить по поводу и без повода.
Хотя повод был всегда: ты стоишь впереди меня, и этого достаточно.
А вдруг на тебе кончится товар, и мне не достанется?
Многие, наиболее нахальные, постоянно лезли без очереди, используя различные хитрые приемы, например: "А я тут стоял и только отходил." Или: "А я раньше занимал." и т.п.
Продавцы, сознавая свое превосходство над окружающими, хамили нещадно.
Типичным было: недовес, недолив, подсовывание плохого, порченного товара и т.п.
Если-же несчастный покупатель делал слабые попытки восстановить справедливость, в ответ гремели тирады вроде: "Ладно, не барин, получил и не задерживай очередь."
А ненавистная очередь, вместо того, чтобы поддержать своего собрата, обрушивалась на него и вставала на сторону продавца.
О замене бракованного товара не было и речи.
В те годы типичным было при покупке, например, телевизора или холодильника или другой техники на другой день нести его в починку в ателье ремонта.
Они так и назывались гордо и красиво - Ателье (на самом деле просто примитивная ремонтная мастерская.)
Кстати, хамили не только в магазинах.
Хамили в поликлиниках в окошечках регистратуры, хамили кондуктора в автобусах и трамваях и троллейбусах, хамили во всех гослужбах, типа различных Советов, хамили даже уборщицы.
Бывало, придешь куда-нибудь в контору, уборщица полы протирает, идешь мимо нее на цыпочках, а она тебе вдогонку: "Куда прёшься с грязными ногами!"
В пивных, бывало, попросишь уборщицу вытереть загаженный столик, а она в ответ: "Ишь ты, барин какой, обойдёшься."
Таксисты хамили по-определению.
Такси поймать было очень трудно, так что если уж удалось, сидел бедный пассажир, и глядя на невключенный счетчик, помалкивал и страдал, гадая, сколько заломит с него наглый шофёр.
Возникает вопрос: а за чем не было очереди?
Не было очередей за советским ширпотребом (так назывались товары широкого потребления): ботинками, пальто, кальсонами, кепками, алюминиевыми ложками и вилками, алюминиевыми или эмалированными кастрюлями.
Свободно можно было купить молоток или жестяное ведро в хозяйственном, или, например, сало-шпик, которое лежало буквально в любом сельском продуктовом магазине, равно как и трехлитровые банки с огромными зелеными солеными огурцами или зелеными-же солеными помидорами.
Ввиду своего низкого качества ажиотажа они не вызывали и годами пылились на полках, наводя своим видом тоску у покупателей.
(Кстати слово «ширпотреб» расшифровывается как товары широкого потребления).
Однако очереди возникали даже за хлебом, продуктом, который по определению классиков марксизма-ленинизма являлся фундаментальным продуктом питания советского человека.
Эти очереди появились в начале шестидесятых, когда Хрущев начал экспериментировать с кукурузой.
Дело в том, что во время посещения Америки, ему так расхваливали кукурузу, что он решил, что это как раз то, что нужно советскому народу.
Кукурузу начали сажать повсюду, заменяя ей пшеницу и рожь, и это привело к тому, что в хлебную муку за недостатком оной начали добавлять муку кукурузную.
Хлеб стал желтым и за два часа становился твердым как камень.
А советскому народу это как раз и не понравилось – и появились очереди за «хорошим» хлебом, который тогда стали отпускать по одному-два батона в «одни» руки.
Говоря «одни» руки, продавец имел в виду руки одного человека.
Поэтому, чтобы купить побольше, брали с собой в очередь детей, еще "одни руки".
Тут будет уместно сказать, что на самые ходовые продукты всегда были ограничения.
Торт «Птичье молоко», пожалуй, самый знаменитый в начале восьмидесятых, отпускали максимум две штуки (коробки) в одни руки, хорошие конфеты, такие как «Мишка косолапый» или «Юбилейные» или «Стратосфера» или «Красная Шапочка», отпускали то по килограмму, то по полкило в одни руки.
Сейчас может показаться необычным, когда человек покупает сразу килограмм или два конфет «Мишка косолапый».
Но представьте себе, что конфеты эти купить можно было только в двух-трех центральных гастрономах Москвы.
А люди приезжали в Москву за продуктами из далекой провинции.
И ехали они много часов.
И в следующий раз поедут еще очень нескоро.
Многих купить что-нибудь просили родственники или соседи.
Это было преимущественно в семидесятые-восьмидесятые годы, когда зарплаты стали увеличиваться, а производство хороших товаров нет.
В пятидесятые и шестидесятые годы, когда зарплаты были еще очень невелики, мало кто мог себе позволить покупать шоколадные конфеты килограммами.
Году в 65-м маме удалось купить в Москве и, главное, довезти до дома летом торт-мороженое.
Я никогда больше не видел такого торта-мороженого.
Он был размером с настоящий большой торт с разными украшениями в виде розочек и лепесточков.
Это был великий праздник.
Мы с сестрой забрались во дворе на штабель досок и долго-долго ели этот торт, вычерпывая его из глубокой тарелки столовыми ложками.
Вообще при продаже любого дефицитного продукта всегда возникала какая-то норма отпуска.
Если импортная зубная паста, то лимит - одна коробка (десять штук), если импортные ботинки, то одна пара.
Никогда не забуду, как брат где-то году в 67-м, уже будучи студентом, купил настоящие английские ботинки.
Это были потрясающие ботинки.
Они были на полиуретановой подошве и издавали приятный запах хорошо выделанной кожи.
Одна коробка чего стоила!
Как мне тогда хотелось иметь такие же ботинки!
Но мне доставались лишь довольно неуклюжие чешские или еще хуже – советские.
Вообще, события такого рода случались так редко, что я помню их все наперечет.
Кстати, по поводу упаковки: практически все без исключения продукты питания,
будь то конфеты или селедка или сахар или мука или печенье или масло развесное или килька или рыба мороженная или колбаса или мясо или курица (и далее по списку) упаковывались в серую, точнее светло-бежевую плотную бумагу.
Листки её, заранее нарезанные, лежали на прилавке, и продавщица ловким быстрым движением скручивала из неё кулек и насыпала-накладывала в него купленный товар.
В такую-же бумагу заворачивались носки, бельё, шапки, брюки, костюмы и даже пальто! То есть практически всё, любой товар.
Только ботинки продавались в серых коробках без всяких надписей на них, кроме маленькой наклеечки, на которой было написано название товара.
Зато мусора на улицах практически не было.
А если и был, то довольно экологичный, а именно: бумажки от конфет, бумажные коробочки от сигарет или папирос, обрывки газет, бумажная обертка от мороженного так, что ещё, а, окурки от папирос или сигарет,- всё это быстро разлагалось и исчезало.
Кстати, окуркам находилось практическое применение.
В порядке вещей было подбирать окурки.
Этим увлекались хулиганистые мальчишки.
У окурков без фильтра отрывался мокрый кончик в целях "гигиены".
Если бычок был с фильтром, то фильтр иногда тоже отрывался, а иногда просто протирался пальцами.
Можно было, конечно, использовать для таких целей мундштук, но он денег стоил.
А денег-то и не было ни на сигареты, ни, тем более, на мундштук.
Так делал иногда друг моего детства, Славка Б.
Я с ужасом смотрел, как он ловко подхватывал свеженький окурочек с асфальта, только что брошенный идущим впереди нас дядей, бывало еще дымяшийся, сразу совал в рот и с удовольствием затягивался.
Я не уверен, что он получал при этом настоящее удовольствие.
Скорее это была детская бравада.
Мы тогда учились в шестом или седьмом классе.
А бутылки, которые тоже бросали беспечные люди, тут же собирались людьми рачительными и сдавались в приёмные пункты за деньги: поллитровая бутылка стоила 12 копеек, четвертинка - 9, а бутылка из-под шампанского (Советского, конечно-же) стоила, кажется 15 или 17, точно не помню.
Мы, дети, охотно собирали бутылки, потому что мороженое-эскимо стоило 11 копеек, так что за одну брошенную бутылку мы даром получали самое вкусное мороженое на свете с нашей детской точки зрения.
Кстати, о мусоре: в те годы по поселку раз-два в месяц проезжал сборщик мусора на телеге, мы называли его тряпичник, и покупал за копейки или менял на простенькие самодельные игрушки в основном старые тряпки.
В обмен он предлагал или свистульки или шарики на длинной резинке (назывались Уди-уди), которые можно было весело дёргать вверх-вниз, или пугачи.
Вот пугачи-то нас и привлекали больше всего.
Пугач - это пистолет, типа револьвера, отлитый из свинца, который стрелял пробками.
Пробка - это такой небольшой патрончик, сделанный из какого-то прессованного материала, типа папье-маше, в который была залита сера.
При ударе бойка пугача о серу, патрон взрывался довольно громко, что доставляло нам, мальчишкам огромное удовольствие.
А еще мы взрывали эти патроны таким способом: делали колечко из медной толстой проволоки, зажимали им патрон, так чтобы оно, колечко, царапало серу, и бросали как гранату. Тоже было здорово!
(Старые тряпки собирались для переработки в бумагу или картон.)
Но радость эта длилась до тех пор, пока не повстречается мальчишка постарше, который запросто мог отнять пугач.
Надо особо отметить, что в пятидесятые развелось большое количество хулиганов. Сказалась тяжелая послевоенная ситуация и с жильём и с продуктами и со всем остальным.
Ну, представьте себе объявление на двери магазина "ШТАНОВ НЕТ И НЕ БУДЕТ".
Продавцы, измученные постоянными однотипными вопросами покупателей, предпочитали таким образом оградить себя от их набегов.
Усталость и раздражение от постоянных проблем, перенаселенность, дефицит всего и вся передавались детям, а те выносили это на улицы.
Практически на каждой улице или в каждом городском районе имелась своя маленькая или большая хулиганская группа, или точнее банда подростков, которая терроризировала все окрестное население.
Бывало идешь по поселку, как вдруг из-за угла выворачивает группка из пяти-шести мальчишек лет так от десяти до пятнадцати-шестнадцати (это очень условно), а тебе лет семь-восемь или даже старше, но ты один и совершенно беззащитен.
Все, ты попался, ты в ловушке. Бежать? Догонят. А если не догонят, поймают в другой раз и будет еще хуже (по их же словам).
И ты замираешь на месте, обреченно, и ждешь, что же будет с тобой в этот раз.
А они подходят, и вожак, самый омерзительный тип, вполне возможный будущий вор и бандит, начинает задираться.
Обзывает тебя, толкает, рассчитывая на ответную импульсивную реакцию - а вдруг ты толкнешь в ответ.
Ну, тогда уж на тебя набросятся все и придешь ты домой в синяках и с разбитым носом в крови.
Но если ты не реагируешь и стоишь как истукан, то у тебя скорее всего потребуют деньги, а если ты не даешь или говоришь, что нет, то вывернут карманы и все равно отнимут.
Никогда не забуду, как меня однажды (я был в пятом классе) перевернули вверх ногами и буквально вытрясли две монетки по двадцать копеек. А мама дала их мне, чтобы я купил хлеба...
В Москве все районы были поделены и банды хулиганов: например, таганские или замоскворецкие, частенько сходились на битвы из-за каких-нибудь взаимных разногласий совсем как гангстеры в Чикаго в 20-х годах.
Из них потом создавались настоящие бандитские группы, типа Черной кошки, которая в пятидесятые наводила ужас на пассажиров нашей Казанской железной дороги. Об этой банде позже даже сняли фильм.
Хорошо помню, как мама просила отца не выходить в тамбур покурить, а сидеть в вагоне до своей станции.
(Дело в том, что эти бандиты под каким-нибудь предлогом выводили пассажира в тамбур, убивали, забирали вещи, а самого сбрасывали на пути.)
В середине шестидесятых, когда я в Москве один шел по улице Солянка, ко мне подошли два подростка (конечно, старше меня) вплотную, приставили к моему боку ножик, завели в проходной двор и забрали последние пятьдесят копеек, которые были для меня целым состоянием тогда.
Я был напуган и очень расстроен.
Это были большие деньги для меня.
Я мог купить на эти деньги маленькую шоколадку Белочка за 22 копейки и три Эскимо по 11 копеек. И осталось бы еще 6 копеек, чтобы проехать на трамвае туда и обратно.
КАК КУРИЛИ НАШИ ОТЦЫ
И во время войны и после, в пятидесятые и в шестидесятые курили везде и всегда, и редко кто делал замечание и просил не курить.
Нет, конечно были такие случаи и были такие люди, но это было так редко, что даже не припоминается.
Посмотрите любой старый фильм и вы увидите, как курят в комнатах, где дети или женщины.
Когда шло какое-нибудь совещание или заседание на заводе или фабрике или в правлении колхоза в маленькой тесной комнате, курили практически все и сизый дым стоял коромыслом.
Наш отец курил исключительно папиросы Беломорканал. (Беломорканал стоил 25 копеек).
Лучшими он считал папиросы ленинградской табачной фабрики им. Урицкого.
Табак Беломора, как его сокращенно называют, зверски крепкий, а отец выкуривал по две пачки в день.
И это при том, что в пачке Беломора не двадцать, как обычно, а двадцать пять папирос.
Попробуйте сейчас найти человека, который бы курил Беломор.
Даже мужики в деревнях и те предпочитают на худой конец сигареты Приму или Дымок (тоже зверские).
Папироса Беломор гаснет, как только ее кладешь на пепельницу, и отец постоянно чиркал спичкой, чтобы снова ее зажечь.
А когда папироса кончалась, он немедленно доставал новую.
Ему никогда не приходило в голову выходить покурить на улицу.
Он всегда ел очень мало и поэтому закуривал, пока мы еще доедали суп или второе. Над столом поднимались клубы дыма, но никого это не волновало.
Наоборот, мне очень нравилось, как курил отец, как он красиво доставал папиросу из коробочки, как изящно чиркал спичкой и гасил ее, плавно помахивая в воздухе, и я гордился своим отцом, настоящим мужчиной.
В 1963 году у него диагностировали рак легкого и удалили таки одно лёгкое, конечно, настрого запретив ему дальнейшее курение.
Он после держался года полтора-два, а потом снова закурил, сначала сигареты, а потом опять Беломорканал.
И курил с одним легким еще тридцать лет вплоть до своей смерти.
Наша бабушка тоже курила папиросы.
Причем самые дешевые - Север.
Стоили они 11 копеек, как мороженое Эскимо.
Бедной нашей бабушке коммунисты не платили пенсию, потому что она растеряла документы во время войны из-за частых переездов по всей стране и она отчаянно экономила на всем.
Бабушка родилась в Астрахане, потом переехала в Казахстан, потом в Киргизию, потом в Якутск, оттуда в Подмосковье.
Но бабушка курила не для развлечения и не от хорошей жизни.
Дело в том, что в войну она работала телеграфисткой в ночную смену и, чтобы не заснуть, закуривала для бодрости.
В годы сталинского террора заснуть на работе и пропустить какую-нибудь важную правительственную телеграмму означало 25 лет каторжных лагерей на Колыме.
В начале шестидесятых бабушка огромным усилием воли курить бросила, считая это недостойным занятием для женщины.
РАДИОПРИЁМНИКИ - ПОВАЛЬНОЕ УВЛЕЧЕНИЕ
Одним из самых распространенных увлечений пятидесятых и начала шестидесятых годов были радиоприемники.
Причем не готовые радиоприемники, которые можно было купить в магазине, а их моделирование и сборка.
Это было повальное увлечение молодежи в возрасте лет от десяти до двадцати – двадцати пяти и дальше, верхний возраст трудно определить точно.
Самое главное и увлекательное было решить – сколько ламп будет в приемнике. Транзисторов тогда не было еще и в помине.
Только и слышно было: трехламповый, на пяти лампах, на шести и т.д. ламп до десяти-двенадцати.
Конструирование приемника начиналось с шасси.
Шасси – это основа, к которой прикреплялись все детали.
Их (шасси) делали из дюралюминия. Они выглядели как плоская коробка с вырезанными в ней отверстиями различного диаметра, круглыми и квадратными.
Потом из толстой фанеры делался корпус, отверстие для динамика закрывалось тканью, и приемник начинал божественно говорить новости или передавать музыку.
Вот это было настоящее счастье для радиолюбителя.
Однако частью удовольствия было само приобретение радиодеталей.
Я помню, как приятно было разглядывать и в магазине и потом дома разноцветные сопротивления или конденсаторы, которые напоминали драже, и представлять, что когда-нибудь через них потечет музыка из далеких городов.
Но это было увлечением ребят думающих, тех, которые впоследствии поступали в разные технические ВУЗы.