— Опять твои колготки валяются в ванной! — кричала тётя Ира, хватаясь за сердце. — Я же сто раз говорила! — А ты сто первый раз не можешь заткнуться! — огрызалась Катя, нарочно громко хлопая дверью в свою комнату, - чёртова перфекционистка, тебе лечиться надо! Так было всегда. Тётя Ира вовсе не была тихой затворницей — она могла орать так, что соседи стучали по батареям. У неё был ужасный характер: она ненавидела беспорядок, требовала, чтобы полотенца висели строго по цветам, и каждый вечер проверяла, выключен ли свет на кухне. — Ты совсем от рук отбилась! — трясла она Катю за плечи, когда та приходила затемно. — Где ты шаталась? — Да пошла ты! — вырывалась Катя. — Ты мне не мать! И тогда тётя Ира замолкала. Ненадолго. Потом начиналось снова — претензии, упрёки, бесконечные "почему ты". Особенно бесило Катю, когда тётя Ира лезла в её вещи. — Это что?! — однажды вскрикнула тётя, вытаскивая из-под матраса пачку сuгарет. — Моё! — Катя попыталась вырвать, но тётя Ира оказалась проворнее. — Ты с ума сошла? В твои-то годы! — А в твои годы уже давно замужем должны быть, а ты старая дева! Тётя Ира замахнулась. Катя зажмурилась. Но удар не пришёлся — тётя вдруг разрыдалась и выбежала из комнаты. В ту ночь Катя слышала, как она разговаривает по телефону с отцом: — Забери её, я больше не могу... Я не справляюсь... Но отец, как всегда, нашёл отговорку - места у них мало, а ей, Ирке, слишком жирно будет жить одной в двухкомнатной. Утром она, красноглазая, поставила перед Катей тарелку с яичницей. Катя молча отодвинула её. — Будешь голодная — сама виновата, — процедила тётя, но через полчаса принесла бутерброды. Так они и жили — два взрывных характера под одной крышей, два одиноких сердца, которые не умели говорить о главном. И Катя всё равно называла её мамой, потому что любила в душе. Во время очередного конфликта, когда Катя что-то не убрала, а тётя её ругала за это, а Катя огрызалась в своём фирменном стиле, произошла точка невозврата. — Всё! Хватит! — тётя Ира вдруг закричала так, что у Кати заложило уши. — Я больше не могу! Надоело! Она схватила Катю за плечо и потащила к выходу. Катя впервые за все годы увидела в её глазах не злость, а что-то страшное — окончательное решение, зревшее давно. — Мам, ну пожалуйста! Я сейчас уберу, правда! — всхлипывала Катя, цепляясь за дверной косяк. Но тётя Ира была сильнее. — Нет, ты мне надоела, больше не хочу с тобой жить, уходи куда хочешь! Последний толчок — и Катя очутилась на лестничной площадке. Дверь захлопнулась с грохотом и тут же щёлкнули два замка. — Впусти! — Катя колотила в дверь кулаками, слёзы текли по лицу ручьями. — Я исправлюсь! Ну пожалуйста! Клянусь, я буду слушаться, мама, пожалуйста, мамочка! Из-за двери не доносилось ни звука. Прошёл час. Два. Ноги затекли, но Катя всё сидела на холодном полу, уткнувшись лицом в колени, сидела и плакала, повторяла: "мама, прости, мамочка, ну пожалуйста". Но Ирина не открывала. На улице уже сгущались сумерки. Катя медленно спустилась по ступенькам, каждое движение давалось с трудом — будто её тело налилось свинцом. Куда идти? Только к отцу. От одной мысли, что придётся жить с ним и с мачехой, к горлу Кати подступила тошнота. Отец ненавидел её слёзы, называл "нытьём". Последний раз, когда она пришла к нему с проблемами, он молча достал ремень и приказал убираться, иначе... А сейчас она приползёт к нему, выгнанная? А мачеха так вообще попрекает её каждой съеденной краюхой хлеба и давиться от злости, когда отец даёт Кате карманные деньги. Но выбора не было. Катя шла медленно, как на казнь. С каждой минутой страх сжимал горло всё сильнее. Что, если он тоже захлопнет дверь? Она остановилась перед его подъездом, глядя на освещённые окна. Где-то там, за одним из них, сидел человек, который когда-то хотел сдать её в детдом. И теперь у него была другая семья, которая тоже не рада Кате. Катя глубоко вдохнула и открыла страшную, обшарпанную дверь подъезда. Отец, конечно, принял её... Перенёс от тёти её вещи... И с того дня, благодаря мачехе, Катя наконец-то узнала что значит несладкая жизнь. Тётя Ира казалась ей теперь сказочной феей... Тётя Ира... то есть мама... Нет, теперь просто Ира. После этого случая, после изгнания, несмотря на всё то хорошее, что Ирина для неё делала и сделает, Катя никогда не сможет назвать её "мамой". *** - Это не тебе! Не смей брать чужое! — раздавался резкий голос, стоило Катиной руке потянуться к вазе с фруктами.  Мачеха выхватывала у Кати яблоко, даже если та успела его надкусить. - Наглая какая! Ты его покупала? Это моим детям! Катя отступала тихо и молча. В этом доме ей нельзя было перечить. Мачеха всегда была права и отец занимал её сторону. А Катя очень боялась своего отца. Она здесь никто. Её терпят, мирятся с её существованием - и на том спасибо. Тётя Ира, та, что вырастила её и которую Катя до семи лет считала своей настоящей матерью, приходила иногда как ни в чём не бывало, вела разговоры с Катиным отцом, своим братом, спрашивала у Кати без тени сочувствия: — Ну как ты? — Нормально, тёть Ир. Тёть Ир! Катя видела, что ей больно и непривычно от этой фразы. У Ирины менялся взгляд, становился таким, словно она поздоровалась с кем-то на улице, а ей в ответ сказали: "иди в ж....!" И поделом! Всю жизнь Катя называла её мамой, даже после всплытия правды, просто ребёнку нужно хоть кого-то так называть, чтобы чувствовать защиту и нужность. Но с тех пор, как тётя выгнала её из дома, Катя не могла заставить себя и дальше называть её мамой. Возможно, тётя Ира ждала извинений, хотела, чтобы Катя к ней в ноги бросилась и умоляла забрать её назад, но у Кати тоже играла гордость. За те несколько часов что она безрезультатно просидела под дверью, умоляя тётю простить её, обещая исправиться, в её душе произошёл непоправимый надлом. Настоящая мать её бы не выгнала. Настоящая её бы простила. Сердце матери и не такое умеет прощать... Но тётя Ира словно делала все эти годы ей одолжение... Так уж у Кати повелось, что место мамы занимали одни суррогаты. Первая, та, что родила - ночная работница приятных услуг, которую Катя видела один раз в жизни в семь лет. Она обещала забрать Катю с собой... Катя хотела верить в это до сих пор, как в сказку - знала, что так не бывает, но вдруг и в её жизни случится чудо. Вторая, пожалевшая её когда-то и взявшая к себе тётя Ира - странная женщина, не умеющая показывать чувства, а может у неё их и не было, может она не умела любить и уж тем более не смогла полюбить Катю с её подростковыми фокусами. Поэтому и выгнала без сожалений. Устала от проблемной игрушки и выбросила. Ну а третья, мачеха - это злая, патологически жадная женщина, которая мечтала об одном - чтобы Катя поскорее исчезла. А ведь по первым встречам Катя даже влюбилась в неё, такую красивую и молодую, похожую на актрису кино. Никто не звал её назад, никто не сказал: "ну ладно, Катюш, давай уже домой", и никто не спешил забрать её из этой тяжёлой и мутной, как протухший кисель, действительности. Возможно, той настоящей матери, Маргариты, уже и в живых нет, задушил в порыве страсти клиент или в лес завезли, кто знает... А Катя ждёт её, оплетает фантазиями ту другую, параллельную жизнь, в которой всё ещё может быть иначе... Холодильник в отцовском доме всегда был полным, но Катя знала — ни один кусок здесь не предназначался ей. Мачеха подсчитывала количество котлет, размер сыра и точно запоминала на какой отметке был оставлен в последний раз борщ. Катина порция — тарелка пустой гречки, которую она должна была съесть на кухне, а не как общие дети отца и мачехи - перед телевизором с мультиками. Отец не то чтобы одобрял это... ему было всё равно. Жена у него всегда была права. — Пап, а можно и мне мандарин? - спрашивала Катя, глотая слюну. Перед ней сидели сводные брат и сестра, наминали мандарины за обе щеки. — Ну возьми, я тут при чём? — Но тётя Света... - запнулась Катя. Нет, мачеха пока не запретила, просто Катя даже не пыталась взять, знала, что по рукам получит. — Отстань от меня с ерундой! Хочешь - бери! Только Катя потянулась к пакету, лежащему между братом и сестрой, как брат взвизгнул: — Моё! Мама сказала не давать тебе! Отец невозмутимо продолжал смотреть телевизор, его эта мышиная возня не трогала. Тут же на вопль сыночка прибежала мачеха. — Мама, она мандарины у нас забирает! - пожаловался мальчик, заталкивая пакет с фруктами за спину. — Вот бессовестная! Не нажрёшься никак, кобыла! Не стыдно у детей забирать?! — Я тоже хочу... — Ты уже ела! Всех объела здесь, жрёшь как не в себя, хватит расти тебе и так уже дылда с меня ростом! — Я не ела ни одного! — Ещё и врёт! — Не вру! Не ела я! — Максим! - призвала мачеха мужа, - повлияй на свою дочь! — Не позорься, Катя, — сквозь зубы бросил он, даже не поднимая глаз. — Раз ты всё съела, что тебе дали, то не выпрашивай. — Я не ела! — А ну-ка не смей врать! Вся в мать свою прости...утку, та тоже лгунья известная! Ух я тебе! Катя научилась красть. По кусочку сыра, спрятанному в рукав, по печенью, зажатому в кулаке. Однажды мачеха устроила обыск в её комнате, нашла три конфеты под подушкой и с триумфом выволокла её перед отцом: — Воровка растёт! Отец не стал разбираться. Просто взял ремень и погрозил им Кате. После этого Катя перестала брать еду. Ложилась спать с урчащим желудком. Страх оказаться на улице был сильнее голода. Она думала, что все взрослые в её жизни безразличные гады, но тётя Ира, хоть и была странной и резкой, всегда оставляла для неё на столе лишний бутерброд... Нормально поесть Катя могла только в гостях у подруг. Ещё был у неё один дружок, мальчик Ваня на год младше, такой чахленький и жалкий, в больших очках, Катя его считала за подружку. Только ему Катя рассказывала все подробности своей несладкой жизни, перед девочками она стыдилась. В пятнадцать лет Катя поступила в техникум. Вскоре за отличную учёбу ей стали выплачивать повышенную стипендию, разница небольшая, да и стипендия в целом была невелика, но Катя была рада, что у неё есть хоть какие-то личные деньги. Катя впервые почувствовала гордость, когда увидела свою фамилию в списке на повышенную стипендию. Эти деньги могли бы изменить всё — можно было накопить и купить новые джинсы вместо застиранных до дыр, нормально питаться хоть иногда, может быть, даже сходить в кино с одногруппниками. Но радость длилась недолго. Мачеха услышала, как Катя делится радостью с отцом о том, что завтра выдадут большую сумму, и на следующий день сказала: — Стипендию — сюда, — мачеха протянула ладонь с наманикюренными ногтями. — В семье все деньги общие. С твоим отцом мы всё обсудили. — Но... это же моя... — Катя нерешительно схватилась за карман. — Ты что, воздухом кормишься? Кровать твоя, свет, вода — всё бесплатно, да? — голос мачехи стал пронзительным. Отец молча смотрел телевизор, делая вид, что не слышит. В итоге Катя получила назад ровно десятую часть — жалкие бумажки, которых едва хватало на несколько раз на самую дешёвую выпечку в буфете. — На большее и не рассчитывай, — бросила мачеха, пряча основную сумму в свою барсетку. — А то ещё выряжаться начнёшь, как последняя... как мать твоя в общем. В восемнадцать лет Катя устроилась на первую работу - в сберкассу. Тут-то и произошла её вторая и последняя встреча с мамой. Катю словно током пронзило, она сразу узнала за окошком Маргариту. Та стояла, вся такая красивая, ухоженная, выглядящая дорого, и улыбалась. — Неужели узнала? Ах ты какая... - игриво сказала мама, - вот что значит родная кровь! Катя уронила ручку. Всё внутри сжалось — сердце, лёгкие, даже пальцы сделались немыми. — Отпросись ненадолго? Её голос звучал как в тех редких детских снах, где мама приходила забрать Катю. Только сейчас она была не смутным силуэтом, а настоящей — в элегантном пальто, с безупречным маникюром, пахнущей дорогими духами. Катя взяла перерыв на полчаса. — Мама... — Катя не узнала собственный голос, - не могу поверить, что опять вижу тебя. Сбылась её мечта! Мама вернулась за ней! Они сидели в ближайшем кафе. Маргарита рассказывала о своей жизни. Она жила в достатке за границей, вышла замуж за иностранца. Катя впитывала каждое слово, не замечая, как слёзы капают на столик. Она уже и сама была там - в тёплом месте, где жить легко, где всего в изобилии, где о ней заботятся и любят, и не нужно быть сильной. — Я так мечтала тебя увидеть! — Маргарита вдруг сжала её руки, сверкнув бриллиантовыми кольцами. — Уж так сложилось, что ты мой единственный ребёнок, больше у меня не может быть детей из-за... разных обстоятельств. - Ой, что же мы! Посмотри что я тебе привезла! Она вытряхнула на стол кучу коробочек — золотые серьги, цепочки, браслеты. Тут же Катя обратила внимание на большую сумку, оказалось, её содержимое тоже предназначалось ей: целая куча крутой и модной одежды, на всём этикетки известных брендов. Куртки, пиджаки, джинсы, футболки, платья, нижнее бельё... Всё, что душе угодно. Катя растерянно трогала украшения и вещи. Она никогда не видела такого богатства. — Мам... — Катя вдруг схватила её за рукав, как когда-то в детстве хватала тётю Иру при испуге. — Ведь ты приехала за мной? Правда? Маргарита растерялась. Её улыбка стала напряжённой. — Котёнок, ты же понимаешь... муж не готов к такому. У него свои взгляды на семью. Будет лучше, если ты останешься жить здесь. Катя медленно отпустила её рукав. — То есть... ты опять... — Я пришлю денег! — поспешно сказала Маргарита, суя ей в карман ещё один браслет и пачку долларов. — Сколько нужно! Когда она уходила, обернулась в дверях: — Ты так похожа на меня... Один в один. Катя осталась сидеть с полными карманами золота и пустотой внутри. Ей хотелось домой. Но где тот дом, где можно почувствовать себя в комфорте и безопасности? Его не было у Кати. Смирившись с тем, что мама её не заберет, Катя просто стала носить все новое. Старые сережки, доставшиеся от бабушки, которую Катя никогда не видела, она положила в вазочку в своей комнате, общей с сестрой. Приходит она однажды с работы, а мачеха заявляет, что убрала ее сережки, так как Катя бросает их где попало и может потерять. Кате это не понравилось, ведь это была ложь, к тому же мачеха опять лазила в ее вещах, но она ничего не сказала. Этим же вечером Катя увидела свои серьги в ушах сводной сестры. — Тебе нравится? — девочка кокетливо вертела головой, демонстрируя украшение. — Мама сказала, что я могу их носить. Горло сжало так, что невозможно было сделать вдох. И здесь добрались до неё! — Не скули, — фыркнула мачеха, не отрываясь от плиты. — Тебе они не нужны, вот тебе мать-подстилка сколько всего надарила, а ребенку хоть что-то красивое надо. Катя молча прошла в свою комнату. Руки сами потянулись к вазочке на тумбочке — там, где вчера еще лежали серьги. Теперь там валялась пара заржавевших шпилек и пыль. За ужином она украдкой наблюдала, как сестра то и дело трогает сережки, любуясь своим отражением в ложке. Отец молча жевал, будто ничего не замечал. — Приятно присвоить чужое, да? — вдруг сказала Катя, стараясь, чтобы голос не дрожал. Мачеха бросила на Катю предупреждающий взгляд. — Да брось ты, — проворчал отец, наливая себе компот. — Какая мелочь, пусть ребенок порадуется. Но именно из-за этой мелочи вырос большой скандал, после которого Катя вообще не знала куда себя деть в этом доме. Утром Катя решила позвонить своему верному другу, мальчику Ване, и предложила зайти к ней в обеденный перерыв, чтобы прогуляться, хотелось поплакаться ему на свою жизнь. По телефону они шифровались, Катя обращалась к Ване, как к девушке, потому что мачеха тут же обвиняла её в распутстве, в том, что она такая же, как мать. Но в то утро мачеха была дома, о чём Катя не подумала. Дело в том, что все Катины телефонные разговоры мачеха считала своим долгом подслушивать по параллельному телефону. Катя старалась говорить как можно тише: — Лен, привет! Давай в обед встретимся около базарчика? Мне так надо с тобой поговорить... Она корчила рожицу в зеркало, изображая слащавую улыбку — будто и правда звонит подруге. Ваня на том конце провода фыркнул, но сыграл вдогонку: — Конечно, Катюш! У меня как раз новый лак, покажу! Катя быстро положила трубку, даже не подозревая, что мачеха, притаившись в соседней комнате, слышала каждый её шепот. Когда Катя выходила, мачеха бросила на неё подозрительный взгляд, но ничего не сказала. В обеденный перерыв Катя почти бежала к базарчику, где её уже ждал Ваня. Он протянул ей баночку с супом, в кармане была ложка, завёрнутая в салфетку. — Ещё горячий, давай поешь нормальной еды. Мама для тебя передала. Опять эти сволочи достают? — обнял её Ваня, гладя по спине. Увидев его, она не смогла сдержаться — слёзы хлынули ручьём. Катя всхлипывала, выговариваясь о мачехиных выходках, о бабушкиных серьгах, о безразличии отца. Немного успокоившись, она принялась за суп. Ваня слушал, хмурясь, а потом твёрдо сказал: — С этим надо что-то делать. Сколько можно! — Я думаю комнату где-нибудь снять... Ведь мама дала мне денег. — А когда они закончатся чем будешь платить? Вернувшись вечером домой, Катя ещё с порога почувствовала, что все глаза в гостиной уставились на неё. Мачеха полулежала на диване, как кошка королевских кровей, а по обеим сторонам от неё сидели родные дети — младший брат Кати с глупой ухмылкой и сестра, с любопытством вытянувшая шеи. — И куда ты сегодня ходила? — голос мачехи прозвучал сладко, но в нём чувствовалась стальная нотка. Катя опустила глаза. Дети хихикнули. — Никуда. Просто с подругой до базарчика сходили... — А почему ты мне об этом не сказала? — мачеха приподнялась, и Катя почувствовала, как по спине пробежал холодок. — Я не думала, что нужно докладывать о таком... — Врёшь! — мачеха резко встала, и её лицо исказилось. — Я не тупая! Я знаю, с какой «подругой» ты там шаталась! Катя сжала кулаки, но промолчала. — Ты что, думаешь, я не вижу, как ты вертишь хвостом перед этим доходягой малолетним? — мачеха заходила по комнате, её голос звенел от ярости. — Завтра станешь прост....уткой, как твоя мать, а позор ляжет на моих детей! Катя почувствовала, как лицо горит от стыда и злости. Она хотела крикнуть, что её мать уже не проститутка, что Ваня — хороший парень, что она сама решает, с кем ей гулять... Но слова застряли в горле. — Уйди с моих глаз долой! — мачеха махнула рукой, как будто отгоняла назойливую муху. Катя шла к выходу, сжимая зубы, когда краем глаза заметила – в ушах сводной сестры поблескивают её сережки. Бабушкины. В висках застучало ещё неистовее. – Отдай, – Катя резко развернулась и шагнула к сестре, протягивая руку. Девочка, не ожидавшая такой наглости, растерянно моргнула – и неожиданно послушно сняла серьги. – Не отдавай! – взвизгнула мачеха, но было поздно – Катя уже сжала драгоценности в кулаке. Тут началось... Мачеха, рыча как раненая львица, набросилась на Катю. Длинные ногти впились в её запястье, но Катя, прижав кулак к груди, извивалась угрём. – Воровка! Дрянь! – мачеха орала, швырнув Катю на пол. – Бейте её, дети! Но дети лишь разревелись и умоляли мать прекратить. Катя свернулась калачиком на линолеуме, прикрывая голову руками, но не разжимая кулака. Удары сыпались по спине, по плечам... – Что вы творите?! – оглушительный крик тёти Иры разрезал кошмар. Наступила тишина. Мачеха замерла, запыхавшаяся, с растрёпанными волосами. Катя, всё ещё сжавшая сережки, медленно подняла голову – и увидела в дверях тётю Иру с круглыми от ужаса глазами. В комнате пахло потом, духами и чем-то диким, звериным. – Это... она сама... – начала мачеха, но тётя Ира, не слушая, бросилась к Кате. - Ты не представляешь какая она... Катя сидела на кровати, прислушиваясь к голосам за дверью. Мачеха разливалась соловьём перед отцом, рассказывала ему ту же версию событий, что и тёте: — ...а она ещё и набросилась на мою девочку! Хотела серьги отнять! После того как я её на панели застукала! Голос тёти Иры перебил этот поток: — Да ты с ума сошла! Я видела, как ты её избиваешь! Посмотри на синяки! Тишина. Потом — тяжёлые шаги отца. Дверь распахнулась, и он вошёл, глядя на Катю не глазами отца, а взглядом надзирателя. — Ну что, — прохрипел он, — Опять позоришь семью? Сидишь в своей комнате, если не на работе! Катя не стала оправдываться. Она уже знала — он поверит не ей. Тётя Ира стояла в дверях, кусая губу. Катя смотрела на неё, мысленно умоляя: Забери меня. Хоть сейчас. Хоть сегодня. Ты же видишь как мне живётся. Но тётя лишь вздохнула и отвернулась. Видимо, ей спокойнее и легче жилось одной. С тех пор комната Кати стала её крепостью. Она выходила только на работу, возвращалась — и сразу запиралась. Не ела за общим столом, точнее вообще ничего не ела дома. Брат и сестра демонстративно отворачивались, проходя мимо, конечно, они были за мать. Вскоре Катю встретил после работы Ваня. Они теперь даже не могли созвониться, отец запретил Кате пользоваться телефоном. — Всё, хватит, сегодня же переезжаешь ко мне. — Но у вас же однокомнатная с мамой... — Катя растерянно моргнула. — Поместимся, — твёрдо сказал он. Вечером того же дня Катя робко переступила порог их квартиры. — Заходи, родная! — тётя Вера, круглая белокурая женщина в выцветшем халате, тут же обняла её, будто знала годами. — Вот здесь будешь спать, не ахти что, у соседей взяла, потом что-нибудь получше придумаем. Она гордо показала на старенькое раскладное кресло, уже застеленное свежим бельём. Катя ошалела от такого гостеприимства. — Спасибо... Первые дни она ходила как в тумане. Просыпалась от запаха жареной картошки, которую тётя Вера оставляла для неё с Ваней. Возвращаясь с работы, находила свои вещи аккуратно постиранными и сложенными. — Тёть Вер, да я и сама могу постирать, и приготовить могу, вы только скажите что. Мачеха мне не разрешала плитой пользоваться, но я буду учиться. — Ой, пустяки! Мне не трудно! — Твоя мама... она такая добрая, — как-то призналась Катя Ване. Он усмехнулся: — Если быть точнее, она моя мачеха. — Что? — Когда мы с тобой познакомились, отец как раз сбежал, — Ваня развалился на диване. — Тётя Вера билась как рыба об лёд, чтобы оставить меня у себя. У неё есть взрослая дочь — для меня как сестра. Катя не могла поверить: — Неужели... бывают и такие мачехи? — Как видишь, — Ваня потрепал её по голове, — Люди разные. Катя никогда не рассматривала Ваню в качестве жениха, не в её вкусе, да и младше на год. Но когда через полгода ему исполнилось восемнадцать и он сказал: "А почему бы нам не пожениться?", ответ вырвался из Кати сам: "Действительно, почему нет?" Так они и расписались на радость всем Катиным родственникам - избавились. Отец ради такого случая пожертвовал немалую сумму в качестве приданого для Кати. Он дал деньги жене и сказал купить для Кати всякие нужные бытовые вещи. Каждый вечер Светлана раскладывала купленное для Кати приданое, чтобы продемонстрировать мужу, но потом большая половина вещей куда-то исчезла, так и не дойдя до Кати... Ещё через год Катя получила перевод из-за границы на своё имя - Маргарита выслала ей крупную сумму денег для покупки квартиры. Так они с Ваней обзавелись своим гнёздышком и стали спокойно жить. Она отвечала на звонки тёти Иры, но никогда не звонила ей сама - так и не смогла простить. — Целую, дочка, - говорила ей на прощание Ирина. Какая неслыханная нежность! С чего вдруг? — Пока, - отвечала Катя без взаимной ласки. И в то же время жил один человек, которому Катя готова была каждый день говорить "люблю" и "целую". Мама Вани. Простая, бесхитростная женщина с открытым сердцем, приютившая её и подарившая нежность и тепло, отогревшая забитого котёнка с именем Катя. Катя называла её мамой, хоть и обращалась на "вы", и это было так приятно вымолвить, что она "мамкала" даже больше, чем нужно, при встречах. — С днём рождения, мамочка! Как же я вас люблю! - улыбалась Катя в трубку, поздравляя Веру с праздником в начале первого ночи. Она хотела позвонить первой, но не успела - опередила родная дочь Веры. Всё правильно. — И я тебя люблю, дорогая, спасибо большое. Спите сладко, а завтра жду вас у себя. Целую. И столько любви и положительного заряда возвращалось к Кате с этими словами, что она захлёбывалась от их избытка, и лежала, долго улыбаясь просто так, и засыпала с такой же блаженной, лёгкой улыбкой. Наконец-то у неё есть мама!