О ПОПЕ " МЕРСЕДЕСЕ"

(продолжение)
И все же дьякон Виктор стал иереем! Семерых детей даже в священнических семьях не часто встретишь. Каждое лето возникала проблема: где проводить каникулы. Дачи у Нечаевых не было. И вдруг позвонили из клуба православных родителей и предложили отправить пятерых младших в лагерь, расположенный на берегу большого озера. Этот лагерь находился в соседней епархии, и опекал его местный архиерей. В первую очередь принимали детей из многодетных семей и семей священников.
Отец Виктор обрадовался. Приглашение получили также его матушка и он сам. Матушка — на должность фельдшера, а он — педагога-воспитателя. А через некоторое время к ним присоединилась и старшая дочь Люба. Она накануне окончила регентские курсы. Вместе с матушкой они быстро собрали из детей священников хор, и когда на открытие лагеря приехал архиерей, встретили его таким замечательным пением, что владыка в шутку предложил им по окончании сезона идти к нему петь в кафедральном соборе. Владыке понравился не только хор, но и все, что приготовили к его приезду. На этой архиерейской трапезе судьба отца Виктора сложилась не в пример удачнее, нежели на предыдущей. Духовник лагеря попросил его сказать тост. Сильно волнуясь, Виктор произнес дежурное приветствие. Он помнил, что ему лучше при архиереях держать язык за зубами.
О попе и «мерседесе» 2
Но владыка этого ему не позволил. Узнав о том, что отец Виктор кандидат наук и школьный преподаватель, он стал расспрашивать его о том, как можно организовать учебный процесс в православной гимназии. Ответы отца Виктора владыке понравились.
— А почему вы дьякон? — спросил он. — Наверно, голос уникальный?
— Да нет, голос у меня посредственный. — И Виктор рассказал о том, как оконфузился и прослыл «начальствоненавистником и протестантом». Рассказал он это смешно, и владыка долго смеялся. А через неделю в лагерь прикатил архиерейский автомобиль, но без хозяина. Шофер сообщил, что машина прислана за отцом Виктором.
На следующий день во время воскресной литургии дьякон Виктор наконец-то был рукоположен во пресвитера и еще через день отправлен в монастырь, где ему предстояло отслужить сорок литургий. Наставлял его восьмидесятилетний игумен Корнилий, прослуживший Господу Богу более полувека. Он проявил поистине отцовскую любовь к молодому иерею. За полтора месяца пребывания в монастыре на Виктора было пролито столько любви, что она с лихвой покрыла недостаток того, что он мог получить от родного отца. В первую неделю отец игумен подолгу говорил с молодым священником обо всем: как нужно относиться к политике, ко греху, к человеческим слабостям. Он провел генеральную исповедь. Отец Виктор вспоминал все, начиная с раннего детства, что порой всплывало в его памяти и мучило совесть. Рассказал он и о том, как его били дети. Но это была скорее жалоба, а не исповедь. Отец Корнилий неожиданно надолго остановился на этих болезненных для Виктора эпизодах и стал подробно о них расспрашивать.
— А ты-то сам как относился к этим детям?
— Что вы имеете в виду? Как можно относиться к тем, кто тебя регулярно избивает?
— По-разному. Можно возненавидеть их, а можно попытаться понять, за что тебя бьют.
Виктор задумался:
— Как-то было не до раздумий. Поводов я не давал. Я не дразнил их, не придумывал обидных кличек. Просто не общался с ними и не обращал на них внимания.
— Так, может быть, в этом дело. Ты испытывал к ним ненависть?
— Да. Очень сильную.
— И никогда не пытался установить с ними контакт? Пригласил бы к себе в комнату, предложил бы какую-нибудь игру...
— Нет, батюшка. Мне и в голову такое не приходило. Я старался прошмыгнуть поскорее мимо, если мне удавалось.
— От деда с матерью ты, наверно, слыхал о том, что гегемон отнял у вас три комнаты и пользуется вашим добром?
— При мне они, насколько помню, об этом не говорили. Но я знал это. Комнаты им отдали со всем нашим имуществом. Мама даже не могла получить бабушкину шубу и одежду, потому что она осталась в шкафу, который соседи не отдавали. Не вернули нам ни картин, ни мебели. Особенно было жалко книг. Соседи их не читали, а продавали в «Букинист».
— Значит, ты с пеленок знал, что живешь во вражеском окружении, и относился к соседям, как к врагам?
— Пожалуй.
— Но ведь дети остро переживают, когда их не любят и презирают.
Об этом Виктор никогда не думал. Однажды Вера Сергеевна хотела пригласить маленьких соседей на его день рождения, но он устроил истерику и сказал, что убежит из дома, если она это сделает. Он действительно ненавидел их и мечтал о каком-нибудь взрослом заступнике, который бы регулярно делал с ними то, что они проделывали с ним. Вот и получается, что он был таким же злым мальчиком, только у него не получалось проливать эту злость, как у них. Отец игумен показал Виктору то, что он носил в душе всю жизнь, и даже не догадывался о том, что в этом нужно покаяться. Да, он был зол и мстителен в душе, желал обидчикам зла.
— А ты не пробовал молиться о них? Нам Господь заповедовал молиться о врагах наших.
— Ну, это, батюшка, высший пилотаж. Редкие взрослые на такое способны, а дети...
— Я знал и детей, которые молились о тех, кто арестовывал их родителей. Конечно, это, как ты выразился, высший пилотаж. Но христианство — это и есть самое высокое, что даровано человеку Господом. Нам нельзя «парить нызэнько». Саможаление и вражда на образ Божий делают бесполезной молитву. Мы ведь перед причастием слышим: «Прежде примирись с обижающими тебя». Господь молился за распинавших Его.
Все это Виктор знал с детства. Но лишь во время этой беседы почувствовал, что слова Евангелия обращены к нему лично. Отец Корнилий так просто объяснил ему причину его постоянного угнетенного состояния: непрощение обид и нереализованное желание отомстить. А также жалость к самому себе и презрение к ближним. Отсутствие любви, настоящей христианской любви — великая беда. И Виктору придется поработать над своей душой. Без любви из него не получится настоящий священник. А что такое любовь? Любил ли он кого-нибудь? Мать, конечно, любил. Но это был скорее инстинкт, а не высокое чувство. Он даже не был уверен, что любит свою жену. Они как-то обошлись без всего того, что так мучает в молодости. Не было никаких приступов страсти, не было ни томления, ни ожидания чего-то неведомого и прекрасного. Есть ли в нем готовность пожертвовать ради нее жизнью или чем-то очень дорогим?
Отец Корнилий долго сидел молча, словно давая возможность Виктору поговорить с самим собой и увидеть то, мимо чего всю жизнь проскальзывало его внутреннее зрение.
— Проси Бога, чтобы Он «дух прав обновил во утробе твоей» и чистоты сердца проси, но и сам себя блюди.
В тот же вечер отец игумен дал ему молитвенное правило. Монастырскому люду было приказано не замечать его: монахиням не обращаться ни с какими разговорами и ни с какими просьбами. Он не позволил ему исповедовать их. Это был очень ценный запрет. Виктору было необходимо побыть в тишине и мире. Это был первый опыт тихого, безмолвного жития. И он дал плоды.
Прошло несколько дней, и вдруг во время литургии Виктор почувствовал никогда ранее не испытываемый восторг. Такой же восторг он испытал во время следующего служения. Сердце его трепетало от радости. Оно наполнилось любовью. Конечно, это была любовь. Он сразу узнал ее. Это о ней говорил ему отец игумен. Наверно, по его молитвам Господь дал ему почувствовать, что это такое. В его душе тихо разгорался сладкий огонь. В этом пламени сгорели обиды, недовольства, страхи, недоуменные вопрошания к близким и самой жизни. Он любил всех. И если бы к нему подошли его обидчики из детства, он бы расцеловал их, как самых дорогих и близких людей. Несколько дней он проходил в этом радостном состоянии, боясь, что оно вот-вот прекратится. Но оно продолжалось почти до самого окончания его монастырской стажировки. Иногда чувство восторга было так сильно, что он начинал бояться, как бы душа его не покинула тело и не улетела к Тому, перед Чьим престолом он дерзнул предстать. Он даже дышать стал с осторожностью: ему казалось, что не воздухом наполняются его легкие, а Духом Святым. Он чувствовал приятный жар в ноздрях и легкое головокружение. Об этих ощущениях он боялся рассказать своему наставнику: а вдруг скажет, что это прелесть, и прикажет не обращать на них внимания.
Да еще подскажет, как от них избавиться. А ему так не хотелось от них избавляться. Но эти ощущения очень скоро прекратились. Восторг же он продолжал испытывать за каждой службой. В теле его появилась необыкновенная легкость. Он буквально порхал вокруг престола и по амвону. Он и внешне изменился: перестал сутулиться. В глазах исчезла не покидавшая его всю жизнь печаль. Он с удивлением рассматривал в зеркале свое лицо и не мог поверить в то, что такое возможно.
— Пожалуй, скоро орлом начну глядеть, — усмехался он, вспоминая науку секретаря теперь уже соседней епархии.
Игумен видел его состояние и радовался за него. Но восторг покинул отца Виктора, как только он оказался на месте назначения. Это был военный городок, переставший быть таковым. Воинскую часть расформировали. Большая часть уволенных военных разъехалась, а оставшиеся, вместе с потерявшим работу обслуживающим персоналом и гражданскими пенсионерами, пребывали в унынии и хроническом безделии. Летом и осенью жили лесом: грибы да ягоды и круглый год — рыбалкой. Рыбачили не все, но пьянствовало не только мужское население, но и большая часть женского. Несколько жительниц этого городка написали в епархию письмо. Это был крик коллективной души. Писали о том, что народ погибает от пьянства и невозможности найти работу. Смысл жизни и сама воля к жизни у многих утеряна. Нужно срочно прислать грамотного священника для просвещения народа. Владыка уже присылал в этот городок троих кандидатов, но те, увидев, что церкви нет, да и с паствой негусто, отказывались выполнять волю владыки. Лишь один служитель алтаря продержался здесь три месяца, а потом сбежал, затерявшись где-то на просторах Малороссии.
Отец Виктор отказаться не посмел. О строительстве храма речи не шло. Под церковь отдали здание бывшего клуба. Большевики храмы либо взрывали, либо устраивали в них склады и клубы. Здесь же получилось наоборот. Да к тому же храм был назван в честь Новомучеников Российских. Их отец Виктор почитал сугубо. Один из его дедов был расстрелян, другой провел в лагере десять лет.
Под храм была приспособлена половина клуба. В другой отцу Виктору предстояло организовать себе жилье. Между двумя частями клуба просторное фойе с закутком для книжной лавки и отгороженным помещением для воскресной школы и трапезной. Места для начала предостаточно. Только заполнять его было некем. На службы приходили даже не все активистки, составившие прошение об открытии церкви. На воскресной службе не всегда можно было насчитать десяток благочестивых старушек. Престол уже был освящен при предыдущем священнике. Хлипкая фанерная перегородка, отделявшая алтарную часть, всякий раз при открытии царских врат и дьяконских дверей ходила ходуном, норовя завалиться на престол. Нужно было срочно укреплять ее. Пришлось отцу Виктору освоить премудрость столярного дела. Все попытки его прихожанок упросить кого-нибудь из мужчин поработать в храме оказались безуспешными. За короткое время отец Виктор познакомился с родным народом, вернее, с той его частью, для которой Церковь оставалась прежней карикатурой, нарисованной большевиками: сборищем обманщиков и эксплуататоров, сидящих на шее у трудового народа. Отца Виктора трудно было заподозрить в эксплуататорских замашках. Весь городок знал, как он добывает пиломатериалы для церкви, как сам строгает и пилит, стучит молотком и красит вместе с детьми облупленные стены бывшего клуба. А потом с женой и потомством идет в лес, запасаться на зиму грибами. Слава Богу, год выдался урожайным. Они успели собрать бруснику и клюкву, насушили около четырех килограммов грибов. Тех рублишек, которые вносили в церковный корван прихожанки, едва хватало на хлеб. Правда, на кануне — поминальном столике — иногда появлялись целлофановые мешочки с картошкой и прочими дарами огородов. Но не скудный паек огорчал отца Виктора. Трудно было пробудить в народе веру и понимание того, что Церковь необходима человеку для спасения. Здесь, к его удивлению, успели поработать еретики. Странно было слушать отставного подполковника советской армии, повторявшего душегубительные выдумки «свидетелей Иеговы» и злобные тирады в адрес Православия. На единственном собрании бывших военных отец Виктор произнес проникновенную проповедь. Он напомнил отставникам, что в их дивизии было семь кавалеров ордена Александра Невского. Рассказал им коротко житие этого великого святого и молитвенника за землю Русскую. Убедительным оказался пассаж о том, что настоящие воины российские по сути своей являются воинами Христовыми, поскольку защищают землю, обильно политую кровью славных православных воинов и новомучеников. Офицеры слушали по-разному. Одни даже аплодировали ему, когда он закончил речь. Другие уходили не дослушав ее окончания. Но даже те, кто слушал его со вниманием, в храм не спешили. Урожай оказался скудным.
Лишь два очень пожилых офицера время от времени стали приходить на службы. В школу отца Виктора поначалу не пустили. Там заправляли жены офицеров. Но ему удалось привлечь в союзницы двух учительниц. Они стали добиваться разрешения начать преподавание основ православной культуры. Им позволили, но только со следующего года. Районный отдел образования приказал не только составить курс и прислать его для экспертной оценки, но и расписать каждый урок буквально по фразам.
Проблем на новом месте оказалось много. Дети отца Виктора, начавшие ходить в местную школу, упросили вернуть их обратно в город. Над поповичами и поповнами издевались все, кому не лень. Отец Виктор не забыл своего счастливого советского детства и, несмотря на несогласие матушки Марии, отправил их домой под надзор старшего сына. В городе верующими детьми уже никого не удивишь. С собой он оставил двух младших и стал заниматься с ними сам. Добиться разрешения на такую дерзость было непросто, но в районе решили, что лучше «оставить поповичей с попом, чем подвергать современных детей воздействию в их среде религиозной пропаганды». Матушка все же решила, что оставлять детей одних в городе нельзя, и отправилась вслед за ними. Приезжала она на выходные к службе. Они с дочерью были единственными певчими и чтицами. Эти еженедельные поездки на автобусе (сто восемьдесят километров в одну сторону) были и утомительны и дороги. И снова Господь помог. Во время одной из поездок матушка познакомилась с женой хозяина автобусов, совершавших междугородные рейсы.
Узнав о том, в каком положении оказалась семья отца Виктора, эта сердобольная женщина упросила мужа перевозить их бесплатно. На новом месте это было первое свидетельство людской доброты. А потом до самого Нового года пошла полоса испытаний. Сначала отца Виктора избил внук самой активной прихожанки бабы Пани — Вовка по кличке Шалый. Он был наркоманом и пьяницей и отбирал у нее пенсию, пока в поселке не появилась церковь и священник. Баба Паня перевела пенсию на счет храма за вычетом коммунальных услуг. Она устроилась к отцу Виктору стряпухой и кормилась вместе с ним и теми, кто оставался после службы на трапезу. Трат у нее никаких не было. Она была рада, что избавилась от «презренного металла». Но ее внук был не рад. Поздним вечером, когда отец Виктор возвращался после соборования умиравшей прихожанки, Вовка подстерег его у храма и бросился на него с бранью, выкрикивая, что тот «обманом выудил у его бабки пенсию». Он несколько раз ударил отца Виктора в лицо и пообещал убить его, если он не вернет ему бабкины деньги. Баба Паня сама заявила в милицию на своего внука. Он ей рассказал, как обошелся со священником. Но отец Виктор на предложение следователя написать заявление на хулигана ответил отказом: Бог ему судья.
А вскоре подожгли храм. Слава Богу, в ту ночь отец Виктор никак не мог уснуть — все думал, как же ему пробудить народ. Он сидел у окна при выключенном свете и вдруг увидел яркую вспышку. Одновременно послышался звон разбиваемого стекла. Он вскочил и через несколько секунд оказался в храме. По полу растекалась горящая лужа. Запах бензина ударил в нос. Отец Виктор замешкался лишь на мгновение. Он бросился к сваленной в углу груде старых пальто и костюмов. Их привезла какая-то женщина для раздачи неимущим. Желающих получить ношеную одежду оказалось немного, зато в эту критическую минуту они пригодились. Отец Виктор схватил несколько тяжелых драповых пальто. Одно бросил на огонь, другим стал сбивать пламя, а другими накрывать растекающиеся огненные струйки. Он прыгал по расстеленным пальто, затаптывая огонь, и вскоре все было кончено. Лишь смрадный дым ходил клубами, гонимый сквозняком из разбитого окна. Виктор включил свет. Проводка оказалась целой. Да и площадь пола, поврежденного огнем, была невелика. Не бодрствуй он в эту ночь — может быть, не только церковь бы сгорела, но и они с матушкой и дочкой.
Отец Виктор подошел к разбитому окну, выглянул наружу и чуть ли не нос к носу столкнулся с искаженной от злобы физиономией Вовки Шалого.
— Ну, поп, ты и в огне не горишь... Придется тебя мочить...
Он плюнул на снег и, громко матерясь, быстро зашагал прочь. Через час приехали пожарные, за ними два следователя. Отец Виктор больше устал от объяснений, чем от тушения пожара. Следователям он сказал, что никого не видел и никого не подозревает. Те собрали осколки бутылки, в которой был «коктейль Молотова», но, как потом выяснилось, отпечатков пальцев получить не удалось. Отцу Виктору не пришлось поспать ни ночью, ни днем. Весь день в бывший клуб заходил народ. Бурно обсуждали происшедшее. Догадок о том, кто это устроил, было немного. Грешили на молодых сатанистов, их в городке было полтора десятка, все — дети офицеров. Подозревали нескольких бомжевавших товарищей, но почти все были уверены в виновности Вовки Шалого. Он по пьяной лавочке рассыпал угрозы в адрес «попа» повсюду. Ни одна бутылка не была выпита этим разбойником без того, чтобы не помянуть отца Виктора. Поджог церкви, к удивлению многих, взволновал население городка и сделал отца Виктора героем дня. Бывший клуб наполнился шумной публикой, как когда-то при советской власти при подготовке к голосованию или в преддверии новогоднего концерта. Несколько человек — из них половина была мужского пола — занялись уборкой. Два офицера, иногда появлявшихся на службе, быстро вставили стекло в пострадавшее окно. Откуда-то появились ковры и ковровые дорожки. Ими застелили не только прожженные участки пола. Их хватило на добрую половину храма. Кто-то принес занавески. (До этого служили с незашторенными окнами.) Даже горшки с геранью появились на подоконниках. Былой советский энтузиазм охватил многих. Человек тридцать даже остались на службу. Но, правда, хватило их на полчаса. Отец Виктор с грустью наблюдал, как народ один за другим исчезает за дверьми, пока в церкви не остались верные старушки с двумя ветеранами.
Жена с дочкой в ту ночь даже испугаться не успели по причине крепкого сна. Вечером они вместе с отцом Виктором пели и читали на всенощной. Когда Люба начала читать Шестопсалмие, за окном раздался странный звук, похожий на сирену. Он то усиливался, то ослабевал. Отец Виктор снял фелонь и епитрахиль и в одном подряснике вышел на крыльцо. Снаружи никаких сомнений по поводу того, что это был за звук, не осталось. Это был волчий вой. Волк был где-то недалеко, метрах в трехстах. Отец Виктор, еще в студенческие годы бывая на практике, нередко слышал, как воют волки. Но у этого была какая-то необычная палитра. Слышалась тоска и одновременно угроза покарать кого-то неведомого за эту тоску. Отец Виктор поднял голову и посмотрел на луну. Говорят ведь, что волки воют на луну. Было полнолуние. Серебряный диск с несколькими темными пятнами походил на кричащее от ужаса женское лицо. Отец Виктор долго не мог оторвать глаз от лунного диска, пока не услышал, как дочь громко прочитала: «Слава Тебе, Боже!» Это означало, что чтение Шестопсалмия завершилось.
Он поспешил вернуться. Надо же, недавно, говоря по телефону с приятелем, на вопрос «как жизнь?» он ответил, что иногда хочется волком взвыть.
Пока отец Виктор стоял на крыльце, глядя на луну, с озера возвращалась компания рыбаков. Они, как и положено в зимнюю пору рыбакам, для сугреву приняли некоторое количество самогонной водки. Подходя к бывшему клубу, они увидели батюшку, стоявшего на крыльце с задранной к небу головой и издающего жуткий вой. Батюшка их не заметил и очень скоро ушел. По странному совпадению в тот же миг волк перестал выть. Рыбаки (а это были местные отставники со своими городскими друзьями) опешили: «Это надо же! До чего батьку довели! Он уже волком воет». Дойдя до дома одного из рыбаков, жившего без семьи в трехкомнатной квартире, они принялись разделывать рыбу и стали обзванивать друзей, приглашая их на уху. Было принесено немалое количество согревающих напитков, и под уху и под очень серьезные тосты господа отставные офицеры решили, что «так обращаться с человеком, хоть он и поп, негоже».
— Что мы, не русские люди?!
— Русские! У нас даже шесть кавалеров ордена Александра Невского в полку.
— Семь. И не в полку, а в дивизии.
Некоторое время поспорили, а потом, как и положено серьезным людям, «вынесли решение» и даже выбрали ответственного за его исполнение. Решили батюшке помогать. Для этого надавить всей оставшейся мощью на районные власти и добиться разрешения на строительство настоящего храма. Одному батальонному командиру, чей сын разбогател на торговле лесом, постановили заставить наследника раскошелиться и дать денег на проект храма и на начало строительных работ. И другому (тоже батальонному) командиру было поручено выявить всех разбогатевших детей их коллег и обязать их скинуться на храмовые нужды. В тот же вечер участники этого «схода за ухой» набросали в шапку кто сколько мог. С этой шапкой они всей компанией не поленились добрести сквозь начавшуюся пургу до бывшего клуба и вручили сбор опешившему от неожиданности отцу Виктору.
А потом началась настоящая священническая жизнь. Как говорится, только поворачивайся. Суток на все дела катастрофически не хватало. Эта, казалось бы, несерьезная сходка перевернула всю жизнь поселка. Дети офицеров послушались отцов. Был открыт особый счет, и довольно скоро набралась сумма, с которой можно было начать работу. Землю под храм не просто выделили, а дали самый замечательный участок: на берегу озера, в сосновом бору за пределами городка. На него претендовали и большие начальники, и крутые братки. То, что участок отдали под церковь, было явным проявлением милости Божией.
После Пасхи решили начать рыть фундамент. Трудностей с бумагами было немало, но в какой-то момент нашелся нужный человек — военный юрист, взявший на себя все труды с документами. Он согласился стать старостой и выполнять роль ходока на законном основании. Народ решил: строить так строить, да так, чтобы всю округу украсить. Проект храма достался бесплатно от благодетеля — родственника одного из жителей городка — замечательного архитектора. Храм был задуман в древнерусском стиле. Он напоминал Ильинский храм в Ярославле. С шатровой колокольней, но без изобилия декоративных деталей. По неведомой причине этот проект не понравился заказчику. А отец Виктор был от него в восторге.
Все эти хлопоты совпали с началом Великого поста. К радости отца Виктора, в храме появились новые лица. Но именно Великим постом прокуратора постоянно мурыжила отца Виктора по поводу поджога.
Вовка Шалый по пьянке похвастал кому-то, что это он поджег церковь. От отца Виктора требовали, чтобы он рассказал лишь о том, что Вовка избил его и грозился убить. Этого было достаточно для долгой посадки. Но отец Виктор не стал давать никаких показаний. Он письменно заверил, что никаких претензий к Вовке не имеет.
На Благовещение произошла история, крепко озадачившая отца Виктора. После службы к нему подошла под благословение дама в короткой норковой шубке. В ней без труда угадывалась жена нувориша. На обеих руках поблескивали в золотых перстнях бриллианты и сапфиры. Она как-то уж больно долго не поднимала головы, целуя благословившую ее руку, а потом тихо попросила исповедать ее. Отец Виктор стал просить ее прийти в другой раз. Праздник. Народ ждет трапезы. Но она вдруг разрыдалась: «Нет, батюшка, сейчас. Иначе я, может, не приду».
Отец Виктор благословил трапезу и приказал начинать без него. Гостью он тоже пригласил отобедать с народом, но она отказалась:
— Я долго вас не задержу.
Они подошли к аналою. Отец Виктор хотел набросить ей на голову епитрахиль, но она попросила подождать. С большим усилием она сняла с правой руки перстень с большим бриллиантом и положила его рядом с крестом и Евангелием.
— Простите, батюшка, мою мать Валентину. Она украла этот перстень у Веры Сергеевны — вашей мамы. И меня за все простите.
Она подняла заплаканные глаза и долго жалобно смотрела в глаза изумленному отцу Виктору. Он узнал ее. На густом слое тонального крема остались бороздки от слез, а под ними видны были кракелюры глубоких морщин. Это была Лена — нежданная гостья из его безрадостного детства. Одна из девчонок.
— Я вас, батюшка, била, потому что любила. Любила, можно сказать, с пеленок. А вы не обращали на меня внимания. Проходили, как мимо вешалки из резного дуба, что стояла в прихожей. Помните эту огромную вешалку для пальто с вырезанными мордами и разными фруктами? Мне казалось, что она из какой-то страшной сказки. Это была вешалка, на которую вешали пальто еще ваши деды и прабабушки. Вы с вашей мамой казались мне тоже людьми из той самой сказки: страшной, таинственной, ужасно интересной. И мне так хотелось, чтобы вы эту сказку мне рассказали. Но меня для вас не существовало. Я была пустым местом... Вот за это я вас била. Простите.
Она опустилась на колени и громко стукнулась лбом об пол. Отец Виктор наклонился, чтобы поднять ее, но вместо этого тоже встал на колени и поклонился ей.
— Прости меня, Лена, — сказал он и почувствовал, что еще мгновение — и он не сможет сдержать слез. Он поднялся и быстро пошел в алтарь.
— Ты в первый раз назвал меня по имени, — услыхал он.
Когда он вернулся, Елены в церкви не было. На аналое рядом с перстнем лежал толстый конверт с жирной надписью красным фломастером «на храм».
А в день празднования Входа Господня в Иерусалим у крыльца бывшего клуба кто-то оставил белый «мерседес». Это было так некстати: автомобиль мешал выходу из храма. Отец Виктор спросил прихожан, не знают ли они, кто хозяин. В храме хозяина не оказалось. «Мерседес» оставался у крыльца до самого вечера. Отец Виктор долго ходил вокруг него: «Вот папуасы! Полное неуважение к храму!» Он в сердцах пнул ногой колесо. Раздался громкий вой противоугонного устройства. Прошло немало времени. Машина гудела и истошно то выла, то пронзительно вякала, но хозяин не объявлялся. Отец Виктор дернул дверную ручку и увидел, что в нее вставлен ключ. Он отпер дверь. На сиденье лежал пакет. На нем красным фломастером было написано: «Отец Виктор, это вам». В пакете оказались документы на автомобиль и доверенность на его имя.
Слава Богу, «мерседес» был не новый. По документам ему было девять лет.
Автор: Александр Богатырев
Из книги: «Ведро незабудок» и другие рассказы