БАТЮШКА ЗАСТУПИЛСЯ ЗА МАЛЬЧИКА, КОТОРЫЙ ОТДАЛ ХРИСТУ САМОЕ ДОРОГОЕ, ЧТО У НЕГО БЫЛО

На Рождественской ярмарке, где мерились щедростью, мальчик принес в дар сломанную игрушку. Недальновидные люди смеялись над его бедностью. Но оказалось, что это был единственный подарок, достойный самого Младенца Христа.
Часть 1: Два мира на одной ярмарке
Снег падал на город медленно, лениво, словно небесная манна, и укутывал площадь перед старинным собором в белое, торжественное молчание. Но сама площадь жила, гудела и сияла тысячей огней. Это была ежегодная Рождественская благотворительная ярмарка — время, когда город на один день вспоминал о добродетели. Воздух был густым, вкусным, он пах хвоей, имбирными пряниками, корицей и горячими булочками, и этот запах предвещал рождение Спасителя.
В самом центре, под нарядно украшенным навесом, стояла огромная, глубокая плетеная корзина. Над ней висел написанный красивой вязью плакат: «Подарим Рождество Христово детям-сиротам!». И вокруг этой корзины, как два разных народа у одной святыни, сошлись два мира.
Первый мир — это был мир блеска, благополучия и уверенной в себе праведности. К корзине подходили хорошо одетые, улыбающиеся прихожане, и их лица светились довольством и ясным сознанием совершаемого доброго дела.
Вот солидный мужчина в дорогом кашемировом пальто, сопровождаемый фотографом из местной газеты, с отеческой улыбкой опустил в корзину гигантского, идеального плюшевого медведя, размером с хорошего теленка.
Вот дама в норковой шубке, чье лицо было безупречным, как у фарфоровой куклы, аккуратно пристроила рядом такую же, фарфоровую куклу в воздушном кружевном платье. «Главное — приучать детей к прекрасному с малых лет, не так ли, дорогая?» — произнесла она своей подруге с видом человека, сеющего разумное, доброе, вечное.
Их подарки были безупречны. Они были дороги, красивы и абсолютно безопасны для их совести.
А второй мир стоял чуть в стороне, за спинами этого блестящего народа. Это был маленький мальчик лет семи по имени Миша.
Глаза у него были — два серьезных, не по-детски глубоких озера. На нем была старенькая, залатанная на локте курточка, а большая, явно с чужого плеча, шапка постоянно съезжала ему на брови.
За его варежку крепко держалась младшая сестренка Аня, лет пяти, с любопытством разглядывавшая блестящую мишуру.
В другой руке, прижав к самой груди, Миша сжимал свое главное, единственное сокровище.
Это был старый, еще советского литья, оловянный ангел.
Маленький, тяжелый, он когда-то был покрыт серебряной краской, но теперь она почти стерлась, обнажив тусклый металл. Лик его стал нечетким от времени и бесчисленных детских прикосновений.
Но главной его особенностью, его раной и его славой было то, что у него было только одно крыло. Второе было обломано у самого основания, оставив на спине лишь неровный, зазубренный шрам.
Часть 2: Жертва сокровища
Миша долго не решался. Он смотрел на гору идеальных, сияющих, упакованных в целлофан игрушек, и его маленький, увечный ангел казался ему убогим, жалким, неуместным.
Аня уже замерзла и тянула его за рукав: «Миша, ну пойдем домой?»
Он глубоко вздохнул, набрал в грудь морозного, пряного воздуха и шагнул вперед.
Он подошел к корзине, встал на цыпочки. Он не бросил своего ангела, не швырнул его в общую кучу. Он очень бережно, очень нежно, словно укладывая спать больного младенца, пристроил его в маленькую пустую нишу, между гигантским плюшевым медведем и коробкой с конструктором. Он хотел, чтобы его ангелу было там уютно и не дуло.
И в этот момент за его спиной раздался тихий, но острый, как льдинка, смешок. Та самая дама в норковой шубке, обернувшись, сказала своему спутнику, но так, чтобы слышали все вокруг:
— Боже мой, какая нищета… Решили избавиться от сломанного хлама и заодно в благотворительности поучаствовать. Какая находчивость, однако!
Пара человек вокруг понимающе хихикнула. Кто-то неодобрительно покачал головой, глядя на Мишу с видом брезгливой, сытой жалости.
Для Миши этот смех был как удар под дых. Он не ожидал насмешки. Не ожидал злости. Он ведь не избавлялся от хлама. Он отдал самое дорогое, самое ценное, что у него было.
Огромные, прозрачные, как капли тающего льда, слезы обиды покатились по его замерзшим щекам. Он не плакал навзрыд, не кричал. Он просто стоял и молча ронял эти тяжелые, горячие слезы, и от этого его детское горе казалось еще глубже, еще безысходнее.
Часть 3: Логика любящего сердца
Этот тихий, беззвучный детский плач вдруг пронзил веселый ярмарочный гул, как тонкая, острая игла. Его заметил настоятель собора, отец Василий — пожилой священник с лицом доброго деревенского дедушки и очень внимательными, всевидящими глазами. Он решительно прервал свою беседу с важным благотворителем в кашемировом пальто и направился прямо к Мише.
Он не стал ругать смеющихся. Он не стал утешать мальчика общими словами. Он сделал то, от чего все вокруг замолчали. Он, седовласый, уважаемый протоиерей, опустился на одно колено прямо в мокрый снег перед маленьким мальчиком в залатанной курточке, чтобы быть с ним на одном уровне, глаза в глаза.
— Что случилось, воин? — тихо спросил он. — Кто тебя обидел?
Миша, всхлипывая, ткнул замерзшей варежкой в сторону корзины:
— Они… они смеются… над моим ангелом…
Отец Василий посмотрел на мальчика, потом на ангела, потом снова на мальчика. И в его взгляде была вся мудрость и вся любовь мира. Он не стал сразу утешать. Он дал мальчику возможность объяснить. Объяснить и оправдать не себя, а свою жертву.
— Я вижу, что ты отдал очень дорогую для тебя вещь, — сказал он так же тихо. — Но скажи мне, я хочу понять. Почему именно его? Почему сломанного? Ведь у детей-сирот и так в жизни много всего сломанного, горького…
Его тон не был осуждающим. Он был серьезным, уважительным, словно он спрашивал совета у равного.
И тут Миша, забыв про слезы, про обиду, про смеющихся людей, начал говорить. Говорить страстно, сбивчиво, но с такой нерушимой, такой огненной убежденностью, что его детская речь вдруг зазвучала, как самая сильная проповедь.
— Батюшка, он не сломанный! — горячо зашептал он.
— Он… он раненый! Он мой самый главный! У нас прошлой зимой… пожар чуть не случился. Печка-буржуйка… уголек отлетел, прямо на Анечкино одеяло! А ангел… он над ее кроваткой висел.
И он, я сам видел, он упал сверху, прямо на этот уголек! И крылышко у него отвалилось, а сам он дым от Ани загородил, пока мама нас из комнаты не вытащила. Он ее спас!
Он сделал паузу, чтобы перевести дух, и, глядя прямо в глаза священнику, произнес фразу, от которой у всех, кто ее слышал, перехватило дыхание.
— Новые, красивые ангелы, которые в магазине… — он махнул рукой в сторону блестящих игрушек в корзине, — они же еще ничего не сделали! Никого не спасли! А этот — он настоящий. Он проверенный в беде!
Сиротам… им ведь нужен не тот, кто просто красивый и целый, а тот, кто точно не бросит и защитит, даже если ради этого свое крыло потеряет. Им нужен такой ангел. Настоящий хранитель.
Часть 4: Торжество одного крыла
Наступила звенящая, почти святая тишина. Было слышно только, как тихо падает снег. Дама в норковой шубке медленно, очень медленно опустила глаза, и густой румянец стыда залил ее холеное, ухоженное лицо.
Мужчина с плюшевым медведем вдруг почувствовал себя нелепым, глупым, а его огромный подарок — пустым и бездушным.
Все смотрели то на мальчика с горящими глазами, то на маленького, неказистого, однокрылого оловянного ангела, который вдруг перестал быть мусором и превратился в святыню, в нетленный символ жертвенной, деятельной любви.
Отец Василий молчал с минуту, позволяя словам мальчика, как семенам, упасть в каждое замерзшее сердце. Потом он медленно поднялся, подошел к корзине и очень бережно, двумя пальцами, словно это была драгоценная Дарохранительница, достал оловянного ангела.
Он не стал прятать его. Он поднял его высоко над головой, чтобы все видели.
— Сегодня, — сказал он громко и ясно, и голос его дрожал от сдерживаемых эмоций, — этот маленький мальчик и его ангел с одним крылом преподали нам всем главный урок перед праздником Рождества Христова.
Подарок — это не то, что блестит и шуршит упаковкой. Подарок — это то, что ты отрываешь от своего сердца.
Жертва — вот настоящее, единственное имя любви.
И он не положил ангела обратно, в общую кучу бездушных, идеальных вещей. Он подошел к большому деревянному вертепу, установленному у самого входа в храм, и бережно поставил его на самое почетное, на самое главное место — рядом с фигуркой новорожденного Младенца Христа.
Дама в шубке тихо, почти на цыпочках, подошла к Мише. Она больше не смотрела на него свысока. Она присела перед ним и, глядя ему в глаза, виновато сказала:
— Прости меня, милый. Ты прав. Твой ангел — самый лучший.
Она достала из своей сумочки ту самую, дорогущую фарфоровую куклу и протянула ее маленькой Ане. А потом сунула в руку ошеломленному Мише несколько крупных купюр.
— Это… это на новые валенки. И на конфеты. Для настоящего защитника и его сестренки.
Миша не до конца понимал, что происходит. Он смотрел, как его маленький, раненый ангел стоит в сиянии вертепных огней, и ему казалось, что он светится изнутри своим, собственным, теплым, оловянным светом. Он больше не чувствовал себя бедным или униженным.
Он взял Аню за руку, и они медленно пошли домой сквозь тихий, падающий снег. У него в кармане лежали бумажные купюры, назначения которых он не представлял, в руках Ани — нарядная кукла, но самая главная, самая большая его радость была в том, что его ангел заступил на самое важное в мире дежурство.
И на душе у него стало очень легко и светло, как будто у него самого за спиной, под старенькой курточкой, выросли два больших, теплых, несокрушимых крыла.
Автор рассказа: © Сергий Вестник