СМАЙЛИК

Александр Казарновский
.
Тихо горят свечи. Над субботним столом разливаются ароматы всяких вкусностей, приготовленных моей женой по случаю святого дня. Отхлебнув красного вина из бокала, я произношу «двар Тора» — речь, подобающую трапезе, на которую собрались мои родные.
«…И, поскольку разрушен был наш Храм из-за беспричинной ненависти между евреями, единственное, что может помочь нам восстановить его и принести в мир Избавление — это беспричинная любовь…»
Всё — благостно. Ничего оригинального, и, главное, ничего, что могло бы вызвать возражение у слушающих. Но возражения, как ни странно, возникают. Мама, погрузившись в раздумья, хмурится так, что морщины, ветвящиеся на ее лице, кажутся еще глубже. Воспользовавшись воцарившейся тишиной, я накладываю себе в тарелку салата. Вдруг мама закатывает рукав белой блузки:
— Смотри! На коже, словно покрытой рябью от средиземноморского ветерка, огромною кляксой зияет синяк.
— ? —
Вчера на улице мне по руке залепили картошкой. Знаешь, как больно было!
— Мама…
— Я эту картошину подобрала. На ней ножом был вырезан… помнишь, в Москве — ты в восьмом классе был — к вам в школу иностранцы приезжали, подарили тебе значок, большой такой, на нем две точки — глаза — и рот улыбается.
— Это называется «смайлик», — поясняю я, — там еще написано было «Make me smile!”
— Помню. Ты потом всюду эту рожицу рисовал.
— А кто картошкой-то залепил?
— Откуда я знаю? День был жаркий, все окна трехэтажного дома, мимо которого я шла, были затянуты трисами. Они не успели бы их опустить — наверно кидали с крыши. Но ведь сволочи, сволочи! Так что, скажи, их я тоже любить должна?
Помолчав, выдавливаю из себя:
— Прости их.
— Да прощаю я их, прощаю, но любить?? Уволь, пожалуйста! Обойдусь без беспричинной любви! Считай, сегоднящняя твоя проповедь пропала даром!
.. Делаю еще один глоток вина и закрываю глаза. Я уже не здесь, не в 2015 году — 5775 по нашему летоисчислению, не в маленьком городке на окраине Самарии, а в большом северном городе сорок лет назад. Два четырнадцатилетних придурка развлекались тем, что обстреливали картошкой прохожих. Прелесть заключалась в том, что форточка находилась на третьем этаже, а дом был двенадцатиэтажным, и прохожие, потирая ушибленные места, задирали головы в поисках преступников, шарили взорами по окнам верхних этажей, не подозревая, что враг засел гораздо ниже. Один из этих дебилов был лично я.
И вот, когда появился маленький плюгавенький мужичок, чей лоб словно был создан для того, чтобы служить мишенью юным снайперам, я прицелился и отправил в полет очередной корнеплод. Но случилось нечто странное. То есть — ничего не случилось. Мужичок продолжил свое шествие под окнами квартиры моего друга, откуда мы терроризировали местных жителей, а картофелина… буквально на наших глазах исчезла, словно растворилась в воздухе.
— Вышла на орбиту! — заржал мой друг.
— Точно! — подхватил я. — Не зря же я смеющуюся харю на ней нарисовал! ….
…В комнате — тишина. Над субботним столом плывут чарующие ароматы. В углу беззвучно догорают свечки.
— Прости меня, мамочка! — тихо произношу я.
— За что? — удивляется мама.
Ну как ей объяснить, что все в мире связано, что эхо нашего поступка может залететь в другую эпоху, и ранить кого-то из очень близких. Пропавшая картошка из далекого детства. Смешно? Но я в это поверил. Поэтому, мама, прости!..