Сядем рядом. Сядем ближе
Да прижмемся белыми заплатами к
дырявому мешку
Em C
Строгим ладом, тише, тише
Мы переберем все струны да по
зернышку
Перегудом, перебором.з
Да я за разговорами не разберусь,
Где Русь, где грусть.
Нас забудут - да не скоро,
А когда забудут, я опять вернусь.
Будет время, я напомню,
Как все было скроено, да все опять
перекрою
Только верь мне, только пой мне
Только пой мне, милая - я подпою.
Нить, как волос.
Жить, как колос.
Размолотит колос в дух и прах один
цепной удар.
Да я все знаю, дай мне голос.
И я любой удар приму, как твой
великий дар.
Тот, кто рубит сам дорогу,
Не кузнец, не плотник ты,
Да все одно поэт.
Тот, кто любит, да не к сроку,
Тот, кто исповедует, да сам того не
ведает.
Но я - в ударе. Жмут ладони,
Все хлопочут бедные, да где ж им
Удержать зерно в горстях.
На гитаре, на гармони,
На полене сучьем, на своих костях.
Злом да ласкою, да грехами
Растяни меня ты, растяни, как
буйные меха!
Пропадаю с потрохами,
А куд...ЕщёСядем рядом. Сядем ближе
Да прижмемся белыми заплатами к
дырявому мешку
Em C
Строгим ладом, тише, тише
Мы переберем все струны да по
зернышку
Перегудом, перебором.з
Да я за разговорами не разберусь,
Где Русь, где грусть.
Нас забудут - да не скоро,
А когда забудут, я опять вернусь.
Будет время, я напомню,
Как все было скроено, да все опять
перекрою
Только верь мне, только пой мне
Только пой мне, милая - я подпою.
Нить, как волос.
Жить, как колос.
Размолотит колос в дух и прах один
цепной удар.
Да я все знаю, дай мне голос.
И я любой удар приму, как твой
великий дар.
Тот, кто рубит сам дорогу,
Не кузнец, не плотник ты,
Да все одно поэт.
Тот, кто любит, да не к сроку,
Тот, кто исповедует, да сам того не
ведает.
Но я - в ударе. Жмут ладони,
Все хлопочут бедные, да где ж им
Удержать зерно в горстях.
На гитаре, на гармони,
На полене сучьем, на своих костях.
Злом да ласкою, да грехами
Растяни меня ты, растяни, как
буйные меха!
Пропадаю с потрохами,
А куда мне, к лешему, потроха...
Но завтра - утро. Все сначала.
Заплетать на острых пяльцах
недотрогу нить.
Чтоб кому-то, кому-то полегчало...
Да разреши, пожалуй, я сумел бы
все на пальцах объяснить.
Тем, кто мукой - да не мукою
Все приметы засыпает, засыпает на
ходу,
Слезы с луком.
Ведь подать рукою,
И погладишь в небе свою заново
рожденную звезду.
Ту, что рядом, ту, что выше,
Чем на колокольне звонкий звон...
Да где он? Все темно.
Ясным взглядом,
Ближе, ближе...
Глянь в окно - да вот оно
рассыпано, твое зерно.
Выше окон, выше крыши.
Ну, чего ты ждешь? Иди смелей,
бери еще, еще
Что, высоко? Ближе, ближе.
Ну вот уже тепло. Ты чувствуешь,
как горячо?
Вот оно - ты чувствуешь, как горячо.
Поэты живут.
И должны
оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как
истина в черновике.
Поэты в миру оставляют
великое имя,
Затем, что у них на уме - у них
на языке.
Но им все трудней быть
иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам, -
все по местам,
Дай бог им пройти семь кругов
беспокойного лада
По чистым листам, где до
времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя
их в приметы,
Подняв свои полные ведра
внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до
смерти любит поэта!
И за семерых отмеряет. И
режет. Эх раз, еще раз!
Как вольно им петь и дышать
полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе
неживой.
Не плачьте, когда семь кругов
бесрокойного лада
Пойдут по воде над
прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы
чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго
рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк
ставят знак кровоточия.
К ним бог на порог, но они,
верно, имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не
...ЕщёПоэты живут.
И должны
оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как
истина в черновике.
Поэты в миру оставляют
великое имя,
Затем, что у них на уме - у них
на языке.
Но им все трудней быть
иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам, -
все по местам,
Дай бог им пройти семь кругов
беспокойного лада
По чистым листам, где до
времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя
их в приметы,
Подняв свои полные ведра
внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до
смерти любит поэта!
И за семерых отмеряет. И
режет. Эх раз, еще раз!
Как вольно им петь и дышать
полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе
неживой.
Не плачьте, когда семь кругов
бесрокойного лада
Пойдут по воде над
прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы
чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго
рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк
ставят знак кровоточия.
К ним бог на порог, но они,
верно, имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не
смейте кричать им : - не надо!
Ведь бог...Он не врет, разбивая
свои зеркала.
И вновь семь кругов
беспокойного звонкого лада.
Глядят ему в рот, разбегаясь
калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья
смеясь под сурдинку,
Свой вечный допрос они снова
выводят к кольцу.
В быту тяжелы, но, однако,
легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы
им, конечно, к лицу.
Не верьте концу. Но не ждите
иного расклада.
А что же там было в пути?
Метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов
беспокойного лада
Позволят идти, наконец, не
касаясь земли.
Ну вот, ты поэт...Еле-еле душа
в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор,
ломая печать.
Мы можем забыть всех, кто
пели не так, как умели,
Нo тех, кто молчал, давайте не
будем прощать.
Не жалко распять для того,
чтоб вернуться к пилату.
Поэта не взять все одно ни
тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов
беспокойного лада.
Поэты идут...И уходят от нас
на восьмой !
Мы используем cookie-файлы, чтобы улучшить сервисы для вас. Если ваш возраст менее 13 лет, настроить cookie-файлы должен ваш законный представитель. Больше информации
Комментарии 32
Да,как многое открывается...
Саша такая личность, которую открываешь для себя с каждой строкой его песен...... И открытия эти потрясают......
у меня до сих пор когда слушаю Посошок мурашки бегут...это поэзия от Бога..
Да прижмемся белыми заплатами к
дырявому мешку
Em C
Строгим ладом, тише, тише
Мы переберем все струны да по
зернышку
Перегудом, перебором.з
Да я за разговорами не разберусь,
Где Русь, где грусть.
Нас забудут - да не скоро,
А когда забудут, я опять вернусь.
Будет время, я напомню,
Как все было скроено, да все опять
перекрою
Только верь мне, только пой мне
Только пой мне, милая - я подпою.
Нить, как волос.
Жить, как колос.
Размолотит колос в дух и прах один
цепной удар.
Да я все знаю, дай мне голос.
И я любой удар приму, как твой
великий дар.
Тот, кто рубит сам дорогу,
Не кузнец, не плотник ты,
Да все одно поэт.
Тот, кто любит, да не к сроку,
Тот, кто исповедует, да сам того не
ведает.
Но я - в ударе. Жмут ладони,
Все хлопочут бедные, да где ж им
Удержать зерно в горстях.
На гитаре, на гармони,
На полене сучьем, на своих костях.
Злом да ласкою, да грехами
Растяни меня ты, растяни, как
буйные меха!
Пропадаю с потрохами,
А куд...ЕщёСядем рядом. Сядем ближе
Да прижмемся белыми заплатами к
дырявому мешку
Em C
Строгим ладом, тише, тише
Мы переберем все струны да по
зернышку
Перегудом, перебором.з
Да я за разговорами не разберусь,
Где Русь, где грусть.
Нас забудут - да не скоро,
А когда забудут, я опять вернусь.
Будет время, я напомню,
Как все было скроено, да все опять
перекрою
Только верь мне, только пой мне
Только пой мне, милая - я подпою.
Нить, как волос.
Жить, как колос.
Размолотит колос в дух и прах один
цепной удар.
Да я все знаю, дай мне голос.
И я любой удар приму, как твой
великий дар.
Тот, кто рубит сам дорогу,
Не кузнец, не плотник ты,
Да все одно поэт.
Тот, кто любит, да не к сроку,
Тот, кто исповедует, да сам того не
ведает.
Но я - в ударе. Жмут ладони,
Все хлопочут бедные, да где ж им
Удержать зерно в горстях.
На гитаре, на гармони,
На полене сучьем, на своих костях.
Злом да ласкою, да грехами
Растяни меня ты, растяни, как
буйные меха!
Пропадаю с потрохами,
А куда мне, к лешему, потроха...
Но завтра - утро. Все сначала.
Заплетать на острых пяльцах
недотрогу нить.
Чтоб кому-то, кому-то полегчало...
Да разреши, пожалуй, я сумел бы
все на пальцах объяснить.
Тем, кто мукой - да не мукою
Все приметы засыпает, засыпает на
ходу,
Слезы с луком.
Ведь подать рукою,
И погладишь в небе свою заново
рожденную звезду.
Ту, что рядом, ту, что выше,
Чем на колокольне звонкий звон...
Да где он? Все темно.
Ясным взглядом,
Ближе, ближе...
Глянь в окно - да вот оно
рассыпано, твое зерно.
Выше окон, выше крыши.
Ну, чего ты ждешь? Иди смелей,
бери еще, еще
Что, высоко? Ближе, ближе.
Ну вот уже тепло. Ты чувствуешь,
как горячо?
Вот оно - ты чувствуешь, как горячо.
Башлачев - это гений!
И должны
оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как
истина в черновике.
Поэты в миру оставляют
великое имя,
Затем, что у них на уме - у них
на языке.
Но им все трудней быть
иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам, -
все по местам,
Дай бог им пройти семь кругов
беспокойного лада
По чистым листам, где до
времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя
их в приметы,
Подняв свои полные ведра
внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до
смерти любит поэта!
И за семерых отмеряет. И
режет. Эх раз, еще раз!
Как вольно им петь и дышать
полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе
неживой.
Не плачьте, когда семь кругов
бесрокойного лада
Пойдут по воде над
прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы
чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго
рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк
ставят знак кровоточия.
К ним бог на порог, но они,
верно, имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не
...ЕщёПоэты живут.
И должны
оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как
истина в черновике.
Поэты в миру оставляют
великое имя,
Затем, что у них на уме - у них
на языке.
Но им все трудней быть
иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам, -
все по местам,
Дай бог им пройти семь кругов
беспокойного лада
По чистым листам, где до
времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя
их в приметы,
Подняв свои полные ведра
внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до
смерти любит поэта!
И за семерых отмеряет. И
режет. Эх раз, еще раз!
Как вольно им петь и дышать
полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе
неживой.
Не плачьте, когда семь кругов
бесрокойного лада
Пойдут по воде над
прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы
чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго
рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк
ставят знак кровоточия.
К ним бог на порог, но они,
верно, имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не
смейте кричать им : - не надо!
Ведь бог...Он не врет, разбивая
свои зеркала.
И вновь семь кругов
беспокойного звонкого лада.
Глядят ему в рот, разбегаясь
калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья
смеясь под сурдинку,
Свой вечный допрос они снова
выводят к кольцу.
В быту тяжелы, но, однако,
легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы
им, конечно, к лицу.
Не верьте концу. Но не ждите
иного расклада.
А что же там было в пути?
Метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов
беспокойного лада
Позволят идти, наконец, не
касаясь земли.
Ну вот, ты поэт...Еле-еле душа
в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор,
ломая печать.
Мы можем забыть всех, кто
пели не так, как умели,
Нo тех, кто молчал, давайте не
будем прощать.
Не жалко распять для того,
чтоб вернуться к пилату.
Поэта не взять все одно ни
тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов
беспокойного лада.
Поэты идут...И уходят от нас
на восьмой !
«Давно погашены огни...»
Давно погашены огни,
Но в зале старом
Тот музыкант не положил гитару...
Он просто не заметил,
Как они
Ушли, те двое-трое зрителей
Случайных...
Но ты, шагая сквозь свою пустыню,
Услышал, как к шагам твоим печальным
Вдруг примешался одинокий блюз...
Танцуй, танцуй свой одинокий блюз,
Танцуй, пока не свалишься однажды,
Танцуй, танцуй свой одинокий блюз,
Танцуй, пока не свалишься однажды...
Тогда тот музыкант неслышно встанет,
Раскланяется грустно – и растает...
И всё ж, пока бредешь через пустыню
Танцуй, танцуй свой одинокий блюз,
Танцуй, танцуй, пока не свалишься однажды...
1980 (?)
(Приводится по авторской распечатке)
Ничего не случилось
[Текст песни из репертуара череповецкой группы «Рок-Сентябрь»]
Я сегодня устал. Стал сегодня послушным.
Но не нужно похвал равнодушных и скучных.
И не стоит труда ваша праздная милость
Что со мной? Ерунда... Ничего не случилось.
Цепи долгого сна неразрывны и прочны.
И в квадрате окна ночь сменяется ночью.
В этом медленном сне мне единой наградой
Всех лежачих камней пересохшая правда.
Мелко тлеет костер... Наконец, я спокоен.
Пыль надежд моих стер я холодной рукою
И заснул до утра. А наутро приснилось,
Все, что было вчера, да со мной
Не случилось.
1981
(Приводится по рукописи, 1981)
«Ах, до чего ж веселенькая дата!..»
Ах, до чего ж веселенькая дата!
В углу притих парящий на весу
Мой добрый Ангел. Словно виноватый
Смущенно ковыряется в носу.
Налью ему. Что на него сердиться?
У нас с ним, право, общая беда.
Совсем не там нам привелось родиться.
А если там – то, значит, не тогда.
Здесь тупиком кончается дорога.
Любого цвета флаг повесьте на сарай –
В нем все равно и пыльно, и убого.
Здесь скучно. Самого занюханного бога
Не привлечет наш неказистый рай.
Давным-давно здесь время захромало.
С тех пор любому в голову стреляй –
Увидишь сам – прольется слишком мало
Холодного, густого киселя.
Бездарный повар, принявшись варить
Его, не справился с упрямыми комками.
И вот уже давно погасло пламя.
И некому дровишек нарубить.
Здесь нет дождя. Бывает просто сыро.
Здесь неба нет, а только
...Ещё«Ах, до чего ж веселенькая дата!..»
Ах, до чего ж веселенькая дата!
В углу притих парящий на весу
Мой добрый Ангел. Словно виноватый
Смущенно ковыряется в носу.
Налью ему. Что на него сердиться?
У нас с ним, право, общая беда.
Совсем не там нам привелось родиться.
А если там – то, значит, не тогда.
Здесь тупиком кончается дорога.
Любого цвета флаг повесьте на сарай –
В нем все равно и пыльно, и убого.
Здесь скучно. Самого занюханного бога
Не привлечет наш неказистый рай.
Давным-давно здесь время захромало.
С тех пор любому в голову стреляй –
Увидишь сам – прольется слишком мало
Холодного, густого киселя.
Бездарный повар, принявшись варить
Его, не справился с упрямыми комками.
И вот уже давно погасло пламя.
И некому дровишек нарубить.
Здесь нет дождя. Бывает просто сыро.
Здесь неба нет, а только кислород.
Давным-давно – слыхали? – пятая часть мира
Превращена в бесплодный огород.
Здесь нет цветов, конечно, никаких.
Здесь, правда, вызревают помидоры,
Которым пятки чешут сорняки,
И по утрам слагают гимны хором.
...Кричать! Куда там... Не хватает голоса.
Нелепо и ужасно тяжело
Себя за коротко постриженные волосы
Тянуть из вязких и гнилых болот.
1980
(Приводится по рукописи)
«Оковы тяжкие упали...»
Оковы тяжкие упали
Темницы рухнули – и вот
Открылись голубые дали
Всем, кто кривил в присягах рот.
Октябрьский ветер пел недолго,
Недолго ветер ликовал.
Церквям – пожар, поэтов – в Волгу
И новый царь к кормилу встал.
Он не в короне, а в фуражке
Во лбу не бриллиант – звезда
И в той метели новой, страшной
Волками выли поезда.
Россия, бедная Россия!
Как часто мы с тобой вдвоём
Ломаем руки от бессилья
И водку пьем...
1981
(Приводится по списку Анастасии Рохлиной)
трогают!спасибо!
Окоп
Всю ночь я рыл окоп. Рубил лопатой
Тела давно забытых мертвецов
Они мне зубы скалили в лицо
И я колол их черепа прикладом.
И падал снег. И звезды громко выли.
И никуда спешить не нужно было мне.
Улечься поудобнее в могиле
Ещё хватало времени вполне.
Ко мне уже слеталось воронье,
Голодные, безумные вороны...
Я медленно считал свои патроны,
Последнее сокровище свое
Рассвет лепил бездарнейшую плесень,
И долго полз ко мне безногий день.
Я молча ждал, когда же из-за леса
Появится привычная мишень...
Я твёрдо их решил не пропустить
Я честно ждал, доверенно и строго,
Но, вот беда, забыв меня спросить,
Они прошли совсем другой дорогой
И о колено разломив ружьё,
Я отряхнулся, с плеч сорвал погоны
Побрёл домой, разбрасывал патроны,
Последнее сокровище своё.
И – как смешно – я не наш
...ЕщёОкоп
Всю ночь я рыл окоп. Рубил лопатой
Тела давно забытых мертвецов
Они мне зубы скалили в лицо
И я колол их черепа прикладом.
И падал снег. И звезды громко выли.
И никуда спешить не нужно было мне.
Улечься поудобнее в могиле
Ещё хватало времени вполне.
Ко мне уже слеталось воронье,
Голодные, безумные вороны...
Я медленно считал свои патроны,
Последнее сокровище свое
Рассвет лепил бездарнейшую плесень,
И долго полз ко мне безногий день.
Я молча ждал, когда же из-за леса
Появится привычная мишень...
Я твёрдо их решил не пропустить
Я честно ждал, доверенно и строго,
Но, вот беда, забыв меня спросить,
Они прошли совсем другой дорогой
И о колено разломив ружьё,
Я отряхнулся, с плеч сорвал погоны
Побрёл домой, разбрасывал патроны,
Последнее сокровище своё.
И – как смешно – я не нашёл оконца
Где хоть немного ждали бы меня.
А вороны уже клевали солнце
Слепое солнце завтрашнего дня.
1981
(Приводится по списку Анастасии Рохлиной)
«Светилась лампочка. И капала вода...» / Поэтам
Светилась лампочка. И капала вода...
– Оставь, дружок... Рассказывать не нужно.
Скажи, дружок, что было просто скучно,
А можно проще – было, как всегда.
Больная кровь текла во мне уныло.
Я засыпал в своей дырявой лодке.
И ночь вливала синие чернила
В мою распухшую, ободранную глотку.
Стригите кудри, вздорные поэты!
Довольно глупых сказок про луну.
Луна – не больше, чем фальшивая монета,
Что катится послушно по сукну.
В тех казино, где потными комками
Сплелись тела угодливых и лживых.
Ее хозяин – банкомёт плешивый
С необозримо длинными руками.
Поэты! Как серьёзны ваши лица!
Как вас пленяет звездная краса!
Да это ж я расстреливал небеса,
И мутный свет теперь из дырочек сочится.
Моё ружьё ещё чуть-чуть дрожит.
Свои ошибки нынче я исправил.
Я расстрелял
...Ещё«Светилась лампочка. И капала вода...» / Поэтам
Светилась лампочка. И капала вода...
– Оставь, дружок... Рассказывать не нужно.
Скажи, дружок, что было просто скучно,
А можно проще – было, как всегда.
Больная кровь текла во мне уныло.
Я засыпал в своей дырявой лодке.
И ночь вливала синие чернила
В мою распухшую, ободранную глотку.
Стригите кудри, вздорные поэты!
Довольно глупых сказок про луну.
Луна – не больше, чем фальшивая монета,
Что катится послушно по сукну.
В тех казино, где потными комками
Сплелись тела угодливых и лживых.
Ее хозяин – банкомёт плешивый
С необозримо длинными руками.
Поэты! Как серьёзны ваши лица!
Как вас пленяет звездная краса!
Да это ж я расстреливал небеса,
И мутный свет теперь из дырочек сочится.
Моё ружьё ещё чуть-чуть дрожит.
Свои ошибки нынче я исправил.
Я расстрелял былые миражи,
Воздушных замков купола дырявил.
И слов своих топил я корабли
Красивые эсминцы и фрегаты...
Вы не нужны причалом [Написание именно таково, не «причалам»] той земли,
Что на фанерных лозунгах распята.
Поэты, сколотите себе крест!
Поэтом нынче стыдно называться!
Поэзия сегодня в резервации.
Поэзия сегодня рубит лес.
Иные выжили. Но больно им смотреть,
Как мерзнем мы в нетопленых квартирах.
Они теперь свои сжигают лиры,
Чтоб хоть на час озябших обогреть...
Больная кровь опять пошла толчками.
Под потолком гуляла чья-то тень.
И мутным киселем в оконной раме
Уже застрял толстяк – январский день.
Светилась лампочка всё так же равнодушно.
– Ну, что ж, дружок, все было как всегда.
– Да-да, ты прав... ужасно было скучно.
Ужасно скучно в свете, господа!
1981
(Приводится по рукописи)
«Гаснут восковые свечи...»
Гаснут восковые свечи.
За окном белым-бело
Это мне январский вечер
Выбелил оконное стекло.
Встану у замёрзшего окна
И в узоре чистых линий
Нынче мне особенно счастливой
Видится далёкая страна.
Прячутся в еловых лапах
Замки необычной красоты,
Кавалеры в новых шляпах,
Парки и летящие мосты.
По мостам бегут кареты
Мимо ледяных дворцов.
Там, среди цветов и света,
Кружится твоё лицо.
Кружится там синий снег.
Ты летишь в сиянии бала.
Каждый вечер – карнавалы.
Каждый вечер – фейерверк.
Синий снег горит огнем.
Синий лед пылает в люстрах.
В марте за моим окном
Будет и тепло и пусто.
1982
(Приводится по рукописи)
Разлюли-малина
(из жизни кунгурских художников)
Кипело строительство, высились краны
Таскались на стройку пудовые балки
Этаж на этаж без конца громоздился
В испуге взирал потревоженный лес.
Под стук молотков обезумели галки
Собаки выли, вороны взлетали и сум-
рачным карканьем гибель вещали
из хмурых
чуть-чуть удивлённых небес.
Крестились, из окон выглядывая жители
Художники строили
общежитие.
И вот... построили
Сам директор училища, критически
оглядев здание, сказал:
«Товарищи! Считаю открытым посвя-
щенное открытию заседание!»
Толпа перед входом нетерпеливо пере-
миналась с ноги на ногу, почёсывая на
руках трудовые мозоли. Жаждали
веселиться. Опасливо ковыряя в носу
подходили местные жители. Директор
долго ораторствовал и наконец завер-
шил своё выступление такими
словами: «Вселяйтесь, товарищи сту-
дент
...ЕщёРазлюли-малина
(из жизни кунгурских художников)
Кипело строительство, высились краны
Таскались на стройку пудовые балки
Этаж на этаж без конца громоздился
В испуге взирал потревоженный лес.
Под стук молотков обезумели галки
Собаки выли, вороны взлетали и сум-
рачным карканьем гибель вещали
из хмурых
чуть-чуть удивлённых небес.
Крестились, из окон выглядывая жители
Художники строили
общежитие.
И вот... построили
Сам директор училища, критически
оглядев здание, сказал:
«Товарищи! Считаю открытым посвя-
щенное открытию заседание!»
Толпа перед входом нетерпеливо пере-
миналась с ноги на ногу, почёсывая на
руках трудовые мозоли. Жаждали
веселиться. Опасливо ковыряя в носу
подходили местные жители. Директор
долго ораторствовал и наконец завер-
шил своё выступление такими
словами: «Вселяйтесь, товарищи сту-
денты и живите, т. ск., дружной
где-то, в некотором роде семьёй».
Надрывно заплакал ребёнок, в лесу
зловеще крикнул филин, а из пещеры
хлопая крыльями вылетела стая
летучих мышей.
Третий час ночи. Дым коромыслом
Тёмные окна в пьяном угаре
Крики, звон стёкол, разбойничий свист...
Словом, веселье в самом разгаре.
Хрипят простуженно магнитофоны
На каждой лестнице, в каждой комнате,
В гранёных стаканах
(тосты без счёта)
«Экстра», наливка, вермут, зубровка
Портвейн, ликёр, разливное, перцовка
Белое, красное и креплёное...
Что там ещё-то?
Без закуски? Без закуски!
За искусство? За искусство!
Классный наставник –
Нина Петровна
20 лет в училище –
опыт огромный
Заглянула как-то раз
Навестить свой новый класс.
Дверь открыв остолбенела
Моментально побледнела
И попятилась назад
Гоморра и Содом!
Пьяный сумасшедший дом!
«Дорогой ты наш учитель!» – от востор-
га все визжали.
«А ты, Нинка, наша Нинка!
Наливай на брудершафт».
А под грязною простынкой 2 отлични-
ка лежат.
«Нинка! Закуси капустой!
За искусство? За искусство!»
«Ребята, художники всех стран!..»
Рука набита – разлив искусно
Максим влил в глотку четвёртый
стакан.
Нинка рюмку пригубила, и еще,
и еще
Осчастливил кто-то справа –
Робко сел ей на плечо.
«Нинка, что, в стакане пусто?»
«Ну-ка, Нинка, за искусство!»
«Нет ребятки выпьем нынче
За Леонарда да Винчи!»
Всем пятёрки она ставит,
Надышавши на стекле
А потом в одной рубашке
Пляшет танго на столе
Гуляй веселей! Вина-водки не жалей!
Удивляя совершенством принимающих-
ся поз
Двое стоя в коридоре тренируются взасос
– Я люблю!
– И я люблю!
– Я тебя
– И я тебя
– Кто ты?
– Колька
– И я Колька. Это ж надо Колек сколько.
Все сроднились, все слюбились
От любви к искусству спились
Общежитие – общепитие
Туалеты «Мэ» и «Жэ» пересмотрены уже
Лампочки перебиты...
И теперь в кромешной тьме
Куда хочешь заходи ты
Хочешь в «Жэ», а хочешь в «Мэ»
Здесь и там, там и тут
Стыд и срам: все блюют
Что украли, что пропили
Что продали, что разбили
Общага – наш дом, наливай – долбанём
Разлюли-малина
(из жизни кунгурских художников)
(Продолжение)
Артур, давай за сюсюреализм,
За фрески Репина ей-богу выпить стоит
А этот, как его, по-моему Ван-Гоголь
Вот гениальное и вместе с тем простое
А помнишь, Левитан, его «Девятый вал»...
Пора и нам прославить бы свой век
Ведь даже первобытный человек
И тот на стенах что-то рисовал
Ну, бухнем, как говорится
И за наш с тобой талант
На реку пошел топиться
Поседевший комендант.
Что нам ваша Донна Саммер, 33 и 1/3
Раз Артурка нынче сам нам
Нашу песню будет петь:
«Художник, художник, художник
молодой!
Нарисуй нам женщину...»
Все хором: «...с бородой!»
За иконопись Рублёва
Вермут наливай рублёвый
Да здравствует Врубель
Портвейн ценой в рубель.
Эх-ма!!! Гуляй веселей!
Каблуков не жалей!..
Вскоре уснули,
Сном тяжёлым забывшись
Лете
...ЕщёРазлюли-малина
(из жизни кунгурских художников)
(Продолжение)
Артур, давай за сюсюреализм,
За фрески Репина ей-богу выпить стоит
А этот, как его, по-моему Ван-Гоголь
Вот гениальное и вместе с тем простое
А помнишь, Левитан, его «Девятый вал»...
Пора и нам прославить бы свой век
Ведь даже первобытный человек
И тот на стенах что-то рисовал
Ну, бухнем, как говорится
И за наш с тобой талант
На реку пошел топиться
Поседевший комендант.
Что нам ваша Донна Саммер, 33 и 1/3
Раз Артурка нынче сам нам
Нашу песню будет петь:
«Художник, художник, художник
молодой!
Нарисуй нам женщину...»
Все хором: «...с бородой!»
За иконопись Рублёва
Вермут наливай рублёвый
Да здравствует Врубель
Портвейн ценой в рубель.
Эх-ма!!! Гуляй веселей!
Каблуков не жалей!..
Вскоре уснули,
Сном тяжёлым забывшись
Летели снежинки из разбитого
окна
А за окном хихикала
Глупая, пьяная в стельку
Луна.
1978
(Приводится по рукописи)
«И тебе здесь хватило времени...»
И тебе здесь хватило времени
Чтобы выкрутиться в колесе...
Ты – мой брат из смешного племени
А по паспорту – как и все.
Хоть люби тебя, хоть руби [Ср. стихотворение «К К...»] – казни
У тебя есть усы и нос.
Выдающийся детский фокусник
Вечный батюшка Дед-Мороз.
Ты при галстуке и без курточки
Запотели твои очки.
В синем небе ты видишь удочки
Значит, время глотать крючки.
Но в этом небе ничто не ново.
Видишь удочки-удила?
Ведь в начале словили слово,
А потом начались дела...
У тебя есть одно достоинство.
Ты успел остаться собой
Разве это одно достоинство?
Это вроде – само собой.
1985
(Приводится по рукописи)
КК...
Он рождён, чтобы выжить, в провинции.
Хоть люби его, хоть руби.
Жил в запечной, скупой провинции
Там, где вечера на Оби.
Там, где время полоть поле-полюшко
И да здравствует месяц-май!
Был по имени Коля-Колюшка
А по паспорту – Николай.
Вот такие дела в провинции
А по-русски сказать – в глуши.
И глушила душу провинция
Да нельзя не слышать души.
Вот такая была провинция
Да не скинула гору с плеч.
Вот такая была провинция...
Да о том ли родная речь?
На своём стояла провинция
А какая на этом честь
А по возрасту
А по паспорту
– нет и двенадцати.
– все тридцать шесть.
Только жаль не указано в паспорте
Что ты, Коля, ещё поэт.
Только жаль не указано в паспорте
Кто есть человек, а кто нет.
Тот, кто выжил в скупой провинции
Сядет в красном, богатом углу.
Тот, кт
...ЕщёКК...
Он рождён, чтобы выжить, в провинции.
Хоть люби его, хоть руби.
Жил в запечной, скупой провинции
Там, где вечера на Оби.
Там, где время полоть поле-полюшко
И да здравствует месяц-май!
Был по имени Коля-Колюшка
А по паспорту – Николай.
Вот такие дела в провинции
А по-русски сказать – в глуши.
И глушила душу провинция
Да нельзя не слышать души.
Вот такая была провинция
Да не скинула гору с плеч.
Вот такая была провинция...
Да о том ли родная речь?
На своём стояла провинция
А какая на этом честь
А по возрасту
А по паспорту
– нет и двенадцати.
– все тридцать шесть.
Только жаль не указано в паспорте
Что ты, Коля, ещё поэт.
Только жаль не указано в паспорте
Кто есть человек, а кто нет.
Тот, кто выжил в скупой провинции
Сядет в красном, богатом углу.
Тот, кто провинился в провинции
Тот великой столице – к столу!
Значит, время полоть поле-полюшко.
Нынче новое рождество
Вот живет Николай. Коля. Колюшка.
И Бог верит только в него.
Декабрь 1985
(Приводится по рукописи)