Непобедимый. 1801-1839 гг. Самсон-хан и блестящая «миссия» капитана Альбрандта по возвращению русских дезертиров в Россию.

Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам
В 1837 году Николай I, первым из русских императоров после Петра I посетив Кавказ и доблестную Кавказскую армию (а нога русского царя уже 115 лет не ступала на кавказскую землю), пожелал возвратить из Персии в Россию беглых русских солдат, которых к тому времени набралось уже там немало. Целый батальон из русских дезертиров – «Батальон богатырей» («Бехадыран», как дали ему название персияне за его боевые подвиги и неоднократные победы над турками и в Курдистане) – «составлял охрану спокойствия правителей Персии», был «надеждой на штурмах и в делах решительных», и даже охранял шахский дворец.
Долгие годы батальоном командовал вахмистр Нижегородского драгунского полка Самсон Яковлевич Макинцов, тоже беглый: с ним это «случилось» еще в самом начале 19 века. В Персии его звали Самсон-хан; Аббас-Мирза назначил его своим советником и при персидском дворе он служил в чине генерал-лейтенанта. А русский батальон с 1828 года возглавил бежавший с кордонной линии в Армении прапорщик Скрыплев, женившийся на дочери Самсон-хана.
Об этом рассказано в предыдущем посту.
*
Сначала «дезертирский» вопрос, разумеется, решался «на высшем уровне» – шах изъявил свое согласие – и ...
... 19 июня 1838 года капитан Альбрандт (https://ok.me/Lez71)и поручик Яневич, офицеры того же Нижегородского драгунского полка (https://ok.me/Mez71), назначенные кавказским командованием для исполнения воли русского императора, прибыли в Тавриз. Яневичу, как уроженцу западных губерний, предстояло помочь Альбрандту «работать» с ротой, состоявшей из поляков.

Городские ворота в Тавризе. Фото из интернет
В это время часть русского батальона находилась под афганским Гератом, участвуя в его осаде персиянами, а вторая часть была расквартирована по ближним деревням, где большая часть солдат имела «свою оседлость». Эта вторая часть, после больших усилий, была собрана по настоянию Альбрандта около одного замка.
Разволнованные, настороженные и даже озлобленные требованием русского правительства, дезертиры явились большей частью пьяные. Персидский чиновник в присутствии Альбрандта объявил им требование русского государя, но добавил, что шах оставляет на выбор каждого решение вернуться в свое отечество или нет; жены их поедут с ними только по их личному желанию, но что в любом случае их дети, как персидские подданные, останутся в Персии.

Фото из интернет
Альбрандт понял, как эти слова, «исполненные коварства», удручающе подействовали на беглецов, но смело подошел к толпе: «Здорово, ребята! Здорово, русские!» В ответ были злобные взгляды и брань, близкая к угрозам. Его это не смутило.
– Богу и государю – нашему русскому государю, – продолжил он твердо – угодно, чтобы вы возвратились в отечество. Я прислан, чтобы призвать вас к долгу чести и присяги. Я исполняю дело, благословенное Богом, и не страшусь смерти, которой вы мне угрожаете.
Он начал говорить им о величии России, о милосердии государя, о славе пролить свою кровь за Отечество, о бесславии служить царю иноземному, в чужой земле, где нет ни родных, ни друзей, ни Божьего храма, где они гибнут в безверии, как Богом отверженные люди.

Фото из интернет
Альбрандт говорил горячо и с состраданием к этим по-своему несчастным людям, скорее всего тоскующим по родине, которую он и сам не видел уже семь лет. И его пламенные слова были таковы, что «своевольная» толпа заколебалась. 35 человек вышли вперед и объявили, что они готовы возвратиться в Россию – и «мятежные» речи остальных не возымели на них никакого влияния. Альбрандту даже удалось настоять на том, чтобы наиболее буйные из толпы были арестованы и помещены в тюрьму. Но он ежедневно приходил к ним в камеры, подолгу беседовал с ними, доказывая «правоту русского дела» и чистоту своих намерений. А сам факт ареста «бунтовщиков» говорил сомневающимся, что персидские власти намерены точно исполнить желание русского императора.
Из разговоров с арестованными он понял, что главной причиной их упорства было нежелание расставаться со своими семействами – это было вполне естественным, и Альбрандт решил забрать с собой в Россию и жен, и детей вопреки повелению шаха. Персияне, однако, старались отговорить их, объявляя Альбрандта гнусным обманщиком и лицемером. Когда один мулла, по-своему красноречиво, «воскликнул»:
– Мне жалко не вас, а ваши погибшие души; вы могли бы быть хорошими мусульманами, а возвратясь в Россию, вы не найдете оттуда прямой дороги к раю.

Жан-Леон Жером. Молящиеся
– Что же нам делать? – возразил ему один из русских. – Нас требуют – и мы идем. А если вам известна дорога в рай – ступайте вперед: мы придем по вашим следам с генералом Паскевичем и выгоним вас оттуда.
Взбешенный мулла чуть не поднял на ноги весь Тавриз, и только вмешательство персидских старшин предотвратило кровавое столкновение. Медлить после этого было опасно, и Альбрандт, наскоро собрав дезертиров вместе с их семьями, ночью выпроводил их к русской границе. Там, на Араксе их встретил третий офицер Нижегородского полка подполковник Баратов, высланный главнокомандующим для сопровождения возвращающихся дезертиров в Тифлис.
Выбор офицера для этой цели тоже был не прост: первые впечатления дезертиров на родине были очень важны в смысле морального влияния на остальных, еще остававшихся в Персии. Здесь нужен был не «сухой формалист», ни тем более «солдафон», а человек с открытой душой и добрым сердцем, умеющий проникнуться болью и переживаниями «заблудшего» ближнего. И Баратов оказался на высоте. Благодаря его доброму отношению к людям, искупающим свой грех глубоким раскаянием, его заботам об их семьях дезертирам уже виделось «святое прощение» родины.
*
Обоз с переселенцами уже потянулся по направлению к Тифлису, а Альбрандт спешил обратно в Тегеран,

Ворота Тегерана. Фото из интернет
чтобы продолжить свою миссию: гератский поход закончился и «Бехадыран» вернулся в Персию. Персидское правительство, поначалу не верившее в возможность вывода перебежчиков, было испугано первым успехом русской «агитации» и спешило принять свои «контрмеры», чтобы «затормозить» это дело. Даже сам шах косвенным образом побуждал батальон не соглашаться, напоминая, что силой их никто к этому не принудит.
Настроенные персиянами, дезертиры объявили, что не войдут с Альбрандтом «ни в какие сношения», пока он не предъявит им царского манифеста о прощении. Такого манифеста на руках у него не было, и персияне, зная это, надеялись тут выставить Альбрандта как обманщика. Они даже подговаривали дезертиров убить его – и это вполне могло бы случиться, если бы на его месте был человек менее крепкий духом и с меньшей отвагой.
Однажды целая толпа дезертиров, подойдя к русскому консульству, стала настойчиво требовать к себе Альбрандта. Впереди стоял угрюмый старик, руководивший этой буйной толпой. (https://ok.me/Nez71) Альбрандт, хотя и понимал грозившую опасность, не стал уклоняться, смело вышел к толпе и стал, как и обычно, говорить с ней «пламенно и восторженно», стараясь разбудить в них совесть.
Толпа безмолвствовала, и только некоторые, самые дерзкие, пытались перебить его и помешать говорить. Тогда старик повелительным жестом заставлял их замолчать, но по его напряженному лицу и по «зловещему блеску в глазах» было видно, что делал он это «не из почтения».
Действительно, он «молча копил в душе яд» для ответа на речь Альбрандта и, дав ему докончить, выступил на шаг вперед и дрожащим голосом высказал ему все предстоящие трудности, на которые он их обрекает, и, сравнив это «со льготами настоящего положения», заключил: «И ты затем пришел сюда, чтобы сладкою речью выманить нас на муку! Так знай же, что не сдобровать тебе у нас!” – и при этом слове он коснулся рукоятки кинжала.

Старик с саблей. Фото из интернет
Альбрандт быстро подошел к старику и распахнул свою грудь: «Старик, ты вздумал стращать меня смертью, ты думаешь, что мне дорога жизнь, которой я не раз жертвовал в честном бою?.. так вот тебе моя грудь, пронзи ее, – но умирая, я заклеймлю тебяпроклятием за то, что ты отступил от веры своей, забыл Царя и святую родину и что слова твои не от Бога, а от сатаны, который губит тебя!»
Как ни просты были эти слова, но уверенность Альбрандта, его обнаженная грудь, на которой кровавым пятном горела славная Гимринская рана (https://ok.me/Lez71), подействовали сильнее всякого красноречия. Старик отступил назад и затрясся. Воинское сердце его «отозвалось на молодецкий поступок» Альбрандта, «темный пламень глаз его исчез, в них выступили слезы, он упал на колени, крепко обвил руками ноги Альбрандта и долго рыдал, не в состоянии произнести ни одного слова. Наконец, едва внятным голосом он простонал: «Прости, или зарежь меня!»
Альбрандт хотел «вырваться из его судорожных объятий, но это было невозможно – старик прильнул к нему и, не поднимая лица от земли, повторял с настойчивостью отчаяния» то же самое. Сам расстроганный до слез, Альбрандт наклонился к старику и, положив ему руки на голову, простил его.
Прощение это «осветило угрюмые дотоле лица всех других беглецов; увлеченные примером своего вожака, они бросились к Альбрандту, целовали его руки, плакали и в один голос вызывались идти с ним хоть на край света».
*
Таким образом, первый шаг был сделан, но впереди была еще масса трудностей – и самой главной было противодействие самого Самсон-хана, опасавшегося с уходом батальона потерять свое значение в Персии.
Несмотря на долгое пребывание в мусульманской стране, Самсон-хан сохранил в себе русскую душу и оставался православным человеком. Его батальон за воинскую отвагу и неоднократные победы над турками носил название «Бехадыран» – «Батальон богатырей». Он не только охранял шахский дворец и содержал Дворцовый караул, но «составлял охрану спокойствия правителей Персии, надежду на штурмах и в делах решительных», и во многом содействовал Магомет-шаху, персидскому наследнику, овладеть престолом, который был похищен у него Зели-султаном.
А Самсон-хану военная карьера в Персии доставила высокое звание, богатства, почести и уважение среди персидского общества.
К его заслугам следует сказать, что, оставаясь православным, он не воевал против русских: «Мы клялись на Святом Евангелии не стрелять против своих одноверцев и клятве нашей не изменим».
Тогда Аббас-Мирза назначил его своим военным советником, а батальон обещал держать в резерве, и с 1828 года батальоном стал командовать бежавший с кордонной линии в Армении прапорщик Скрыплев, женившийся на дочери Самсон-хана, и получивший в Персии звание полковника.
Самсон-хан настойчиво добивался – и добился – разрешения поставить в одной из деревень, пожалованных ему в Азербайджане, православный храм, где он и восстановил на древнем фундаменте старого армянского христианского храмацерковь Святого Иоанна.А в одной из комнат его огромного дома была устроена часовня, при которой всегда находился священник, сопровождавший его и во всех походах.

Церковь Святого Иоанна в Сохроле (Иранский Азербайджан), восстановленная Самсон-ханом. Фото из интернет
Альбрандт решил встретиться и с ним, хотя и понимал, что вряд ли удастся склонить к возврату на родину человека, получившего в новом отечестве и богатство, и имя, и славу, и связи – все это ему пришлось бы потерять. Воздействовать на этого немолодого уже человека Альбрандт решил через религиозные чувства.

Суриков В.И. Деревенская божница. 1880-е
Самсон-хан принял его, окруженный приближенными людьми из своего батальона. Сначала он «горячо оспаривал» доводы Альбрандта, но когда тот «представил ему тяжесть греха, принимаемого им на свою душу удержанием стольких христиан от исполнения обязанностей их веры; показал ему опасность, которой он подвергает их вовсе отступиться от христианства, увлекшись обманчивыми наущениями врагов исповедывания Христа, и, наконец, привел его к сознанию, что все это он делает не из какого-либо чистого и бескорыстного побуждения, а для того, чтобы несколько последних лет жизни провести в тщеславном довольстве и копя богатства, которые не спасут его ни от мук последнего раскаяния, ни от страшного последнего ответа за гробом – старик заколебался». Он подал Альбрандту руку и обещал не мешать больше выводу батальона.
С этого времени число желающих возвратиться на родину стало расти и расти. Главным образом упорствовала только польская рота, солдаты которой взаимно поклялись лучше бежать из Тегерана в Индию, чем возвращаться в ненавистную им Московию. Тут действовать предстояло уже Яневичу.
Примерами из истории Яневич стал доказывать ненадежность той «защиты», которую им обещали англичане, исполнявшие свою службу при персидском дворе, указал им на Индию, где денежные выгоды составляли главную цель завоевателей, упомянул последний польский мятеж, когда все усилия чужеземных правительств не смогли «преодолеть твердой воли» русского государя, привел им в пример самого себя – и их решимость поколебалась настолько, что «мало по малу» они все изъявили желание возвратиться в Россию.
Во многом своим успехом Альбрандт был обязан участию в этом деле командира дезертирского батальона, полковника персидской армии Скрыплева, который, также обладая высоким положением, сам не хотел возвращаться, но, оказавшись земляком Альбрандта, сблизился с ним на «отрадных» для него воспоминаниях о родине.
Бежал он еще юношей, когда был прапорщиком, и в Персии, женившись на дочери Макинцова, сделал быструю карьеру. Перетащить такого человека, с его влиянием, на свою сторону было для Альбрандта очень важно, но тем не менее, как ни успешно шло дело, батальон «Бехадыран» все еще продолжал свое существование – он продолжал нести караульную службу в шахском дворце и выполнять другие обязанности.
Когда желающих пойти с Альбрандтом набралось уже более ста человек, он сам, знавший по собственному опыту, какие чувства пробуждает в чужой стороне родная, уже полузабытая песня, сформировал хор – а его в батальоне никогда не было. И когда посреди тегеранской ночи раздалась громкая, звучная песня, бередя сердца тех «закоренелых» людей, которые оставались еще в батальоне – она сделала то, чего не сделало еще слово Альбрандта. Прошло несколько дней – и весь батальон, состоявший из четырех «холостых» и одной «женатой» роты, в количестве 385 человек, находился уже «в его распоряжении».
*
Тем временем приближалось 6 декабря, день тезоименитства Императора Николая Павловича.
Напоминанием об этом событии и подготовкой к его празднованию Альбрандт заранее внушал батальону осознание важности этого дня. Утром 6 декабря армянским священникомв присутствии нашего полномочного Министра в Персии полковника Дюгамеля

А.О.Дюгамель. Фото из интернет
и всех членов миссии был отслужен молебен, после чего за обедом, данным солдатам, Альбрандт произнес речь, которая «окончательно укрепила их в добром их намерении; воодушевление слушателей не знало границ, прошедшее для них как будто бы перестало существовать и они со слезами радости благодарили Альбранда за то, что он помог им развязаться с тяжким бременем сделанного ими проступка».
Под крики «Ура!» и звуки народного гимна, впервые, наверное, прозвучавшие тогда на улицах Тегерана, Альбрандт приветствовал батальон. Все это настроило присутствовавших так, что сам полковник Скрыплев первым поднял бокал и произнес тост за здоровье государя императора. А вечером он сказал Альбрандту: «Я иду с вами вместе с моим батальоном».
*
Было неясно, как воспримет это известие Самсон-хан, не рассчитывавший расставаться со своей дочерью. Но тот, узнав об этом, сказал Скрыплеву: «Поезжай, и бери с собой мою дочь; я только попрошу Альбрандта, чтобы он позволил послать с тобой моего доверенного, который увидит, как ты устроишься и, возвратившись, меня успокоит». А о своем личном решении он никогда не говорил ни слова – при особом расположении к нему шаха ему сложно было на что-либо решиться. Альбрандт это понимал и тоже никогда не говорил с ним о возвращении.
*
В Тегеране между тем начались волнения.
На площадях стали появляться сборища, звучали требования выдать женщин, которых будто бы силой уводили в Россию. Обстоятельства напоминали дни, предшествующие уничтожению в Тегеране русской дипломатической миссии в 1829 году, и положение Альбрандта отчасти напоминало положение Грибоедова.

Тегеран, 1829 год
Чтобы утихомирить волнения, он пошел на «уступку» требованиям народа и выдал ему семейства, предупредив, однако, наших солдат, чтобы они в назначенный час сами выкрали их из домов и вывезли в безопасное место за городом.
Как на гвоздях сидел после этого Альбрандт в персидской столице.
Нужно было уходить как можно скорее, но батальону еще следовало получить жалованье за гератский поход. И Альбрандт, зная, как дорожит солдат заслуженной копейкой, настаивал на немедленной выдаче им не только денег, но и амуниции и даже ружей, которые были отобраны уже у батальона персиянами: он хотел, чтобы солдаты понимали, что возвращаются в Россию не как дезертиры, а как воины, с оружием в руках.
Когда все было улажено (с оружием «улажено» было только частично) и дезертиры тайно вывезли свои семейства за город, Альбрандт ночью прискакал в батальон и ударил тревогу: «Ребята! Мы сейчас уходим в Россию!» В полночь, в полном безмолвии в рядах батальона отслужено было напутственное молебствие – все без исключения хотели получить божье благословение на предстоящий поход.
Тихо, без барабанного боя, выступил батальон из Тегерана. Когда рассвело, батальон стоял уже на привале в 16 верстах от города, и с ним были все семьи.
Дальше поход прошел вполне благополучно. После 31-го марша по глубокому снегу отряд прибыл в Тавриз, сделав таким образом переход в 700 верст в зимнее время, с большим обозом, при котором находились женщины и дети, без малейшей потери в людях. Батальон прошел через город с барабанным боем и песнями, как будто бы после победы. На улицах и даже на крышах домов батальон встречало множество народа, удивлявшегося отважному виду наших солдат. Это привлекло внимание и иностранцев, находившихся в городе. Среди них был итальянский живописец Калумбари – под впечатлением «молодецкого» вступления в Тавриз дезертирского батальона, он написал картину, так и назвав ее, которую и преподнес Альбрандту.

Калумбари. Вступление в Тавриз батальона русских дезертиров, возвращающихся в отечество, 22 января 1839 года. Фото из интернет
«Исправив» за свой счет отведенные для батальона полуразрушенные «квартиры» и отдохнув, через 15 дней Альбрандт перешел Аракс, и после трудного зимнего похода 5 марта 1839 года батальон вступил в Тифлис.

Семейство дезертира, возвращающегося на родину. Фото из Истории 44-го Нижегородского драгунского полка.
Вывод дезертиров – более одной тысячи душ вместе с женами и детьми – стоил казне чуть менее 20000 рублей серебром – суммы «чрезвычайно незначительной, если принять в соображение трудности, сопряженные с дальним заграничным походом, где все надобно было покупать у жителей на чистые деньги, почти не торгуясь». В отчете Альбрандта о сделанных им расходах, представленном в рапорте начальнику штаба Кавказского корпуса, он писал: «Не персидское правительство мне сдало дезертиров и вывело их на наши границы, – я их увлек и увел в Россию. Действуя не силою войска, но нравственною силою, я не мог обойтись без издержек; но издержки эти ничтожны в сравнении с теми, которые нужно было бы сделать, чтобы принудить их вооруженною рукою к возврату».
*
Заслуги Альбрандта вознаграждены были щедро. Император произвел его в майоры, через два месяца в подполковники, а затем в полковники с назначением состоять при Кавказском корпусе.
Таким образом, блестящей деятельностью Альбрандта в Персии, закончилась его служба в Нижегородском полку. Впоследствии, состоя при князе Воронцове, он участвовал в известной Даргинской экспедиции, лишился правой руки, был произведен в генералы и умер в конце 1849 года Эриванским военным губернатором.

Генерал-майор Альбрандт. Фото из Википедии
Ну а что же наши дезертиры?
Присланный от командира Кавказского корпуса гвардии капитан Корнилович подтвердил солдатам объявленное им Альбрандтом всемилостивейшее прощение. По воле государя годы, проведенные ими в персидской армии, зачтены были им за действительную службу, и старики, выслужившие свой 25-летний срок – а их было 30 человек – отпущены были по домам. Все остальные распределены были по полкам линейного казачьего войска. Перешедшие в магометанство подвергнуты были церковному покаянию «за вероотступничество, вынужденное долговременным пребыванием в Персии и крайностью».
Скрыплев за услуги, оказанные им при выводе батальона, был зачислен на службу сотником и впоследствии был станичным атаманом Лабинской станицы.
А Самсон-хан так и оставался в Персии. Его значение в связи с выводом русского батальона нисколько не уменьшилось, и когда на востоке страны, в Хоросане, вспыхнуло восстание, он участвовал в его подавлении, наделенный шахом чрезвычайными полномочиями.
В том же 1849 году, как и Альбрандт, он умер в возрасте 73 лет в Сохроле и похоронен под алтарем построенной им церкви.
Источник: Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.