Роман Дорохин

Она появилась в кадре как-то тихо — без громких пресс-релизов, без фанфар и охоты папарацци. Просто девушка с глазами, в которых можно было утонуть. Вошла в море — и не вышла. Так назывался её первый фильм, «Входящая в море», и в этом названии будто заранее пряталась вся её судьба: шаг в глубину, в неизвестность, туда, где уже не различишь, где волна, а где сама героиня. Антонина Лефтий. Имя, которое сегодня редко услышишь даже от знатоков советского кино. Не потому что забылась — просто растворилась в чужих эпохах, как тонкая акварель, на которую пролили время. Но те, кто видел её когда-то на экране, помнят: глаза. Большие, глубокие, тревожные — они не играли, они говорили. Иногда — тише слов, иногда — громче крика. Родилась она в Молдавии, в послевоенном 1945-м. Дом преподавателей, запах чернил, ровные почерки в тетрадях, спокойные вечера за книжками. Родители мечтали, что дочь пойдёт по надёжной дорожке — механико-математический факультет, тихая жизнь, уравнения вместо страстей. Но

Она исчезла слишком тихо для человека, которого знала вся страна. Без прощального интервью, без громких фраз и «звёздных» скандалов. Просто — взяла и ушла. И, может быть, именно поэтому её запомнили. Наталия Гусева — девочка с глазами, в которых отражалась Вселенная. Та самая Алиса из будущего, которая вдруг решила остаться в прошлом. Когда смотришь старую хронику «Гостьи из будущего», трудно отделаться от ощущения, что время там движется иначе. Мир наивных фантазий, серебристых коридоров и мягких голосов, где добро побеждает не по сценарию, а потому что иначе быть не может. И в центре этого мира — она, двенадцатилетняя Наташа, будто случайно попавшая в кадр и сделавшая фильм живым. В то время никто не говорил о «харизме» или «факторе обаяния» — просто было очевидно: девочка с огромными глазами есть правда. Настоящая, неподдельная. Смешно, но кино никогда не входило в её планы. В то время как другие девчонки мечтали о сцене и аплодисментах, Наташа разглядывала жуков и собирала коллекци

Он живёт один. В квартире, где когда-то звенел детский смех, теперь слышен только тихий стук старых часов. Андрей Мартынов — тот самый старшина Федот Васков, чей голос помнят миллионы, — сегодня словно выпал из времени. Он не жалуется, не требует внимания, просто живёт. А вокруг — ни театра, ни съёмок, ни людей, которые могли бы позвонить просто так, без повода. Иногда его показывают в телевизионных ретроспективах: юный, прямой, с глазами, в которых блестит чистая вера в жизнь. Смотрит сам на себя — и будто на другого человека. Тогда ему было чуть за двадцать, когда страна только оправлялась от военной памяти, а он — от юношеских комплексов и вечного вопроса: «А не зря ли всё это?» Андрей родился в 1945-м, в Иванове, в семье педагогов. Дом, где пахло мелом и бумагой, стоял рядом со школой, и всё детство он слышал, как отец вслух читает Чехова. Отец, почти слепой, знал наизусть сцены из пьес и любил театр с какой-то наивной верой. И именно он впервые вывел сына на сцену. Не в столичном

Он стоял у ограды Екатерининского парка — босоногий, с нечесаными вихрами и взглядом, в котором отражалась сцена. Под шатким деревянным настилом скрипели доски, за кулисами звенели ведра, а в воздухе пахло мокрой пылью и подгорелыми семечками. Приезжие актёры, уставшие, с потрескавшимся гримом, играли так, будто перед ними не толпа зевак, а весь мир. Маленький Миша не дышал. Он ловил каждое слово, каждый вздох — будто за этими репликами скрывалась тайна, которую он должен разгадать. Когда спектакль заканчивался, толпа расходилась, но он не уходил. Смотрел на опустевшую площадку, где только что кипела жизнь, и ощущал — будто его вырвали из сна. Деньги, выданные матерью на хлеб, снова ушли на билет. Дома — запах супа из капустных кочерыжек и взгляд матери, в котором больше боли, чем злости. Отец, наборщик из типографии, строгий и молчаливый, долго смотрел на сына поверх очков: — Ещё раз променяешь хлеб на спектакль — пойдёшь работать. И Миша пошёл. В типографии его поставили учеником н

Лев Клыков — человек удивительный. В свои 90 лет он полон сил, ясности ума и продолжает активно работать. Его называют психологом, целителем, философом. Но главное — он говорит о том, что действительно важно: о духе, душе и будущем цивилизации. Сегодня мы поговорим о переменах, которые уже происходят. О том, почему рушатся семьи. Почему люди не могут ужиться друг с другом. И что ждёт нас впереди. — Лев Александрович, вам 90 лет, а вы бодры и активны. Как вам это удаётся? — У каждого свой путь. Кто-то его понимает, кто-то нет. До второй половины жизни я и не представлял, что всё изменится. Я был техником, физиком, занимался наукой. Работал в автосервисе, чтобы обеспечить семью. Эзотерика в советское время не приветствовалась. Но интерес всё равно был. В какой-то момент я понял, что мне тесно в обычной механической жизни. Захотелось чего-то более высокого. Начал изучать необычные явления. НЛО, парапсихологию, эзотерику. Прочёл море литературы. Поступил в парапсихологическую академию. Э

Он вошёл в кино, как в жаркую реку — молодым, красивым, уверенным в том, что всё впереди. В кадре он улыбался широко и честно, как будто не знал, что за этой улыбкой уже стоит его собственная трагедия. Сергей Подгорный. Всего девятнадцать лет — и страна знала его лицо, его голос, его «Смуглянку», которая звучала из каждого окна, будто личная песня всей послевоенной юности. Он не гнался за славой. Она пришла сама — прямая, ослепительная, без предупреждения. После выхода фильма «В бой идут одни старики» Подгорного узнавали даже на рынке: старушки улыбались, парни хлопали по плечу, девушки провожали глазами. Он шёл по улице как человек, которому весь мир только что сказал «спасибо». Но именно там, на съёмках, началась история, от которой потом уже не было пути назад. Сергей часто говорил друзьям: «Меня пить научили на “Стариках”. До этого я и рюмку не держал». Парадокс в том, что фильм, подаривший ему бессмертие, дал ему и ключ к саморазрушению. Может быть, это и есть особая логика судьбы

Я веду серию репортажей о тех, кто приезжает в столицу самостоятельно. Без папиных связей, без маминых денег. Просто берут билет – и в путь. Сегодня познакомлю вас с Тимуром. Ему 21 год. Приехал с 12 тысячами в кармане. Думаете, это романтика? Сейчас узнаете, что на самом деле происходит за красивыми фасадами Москвы. То, о чём не пишут в соцсетях. Но реальность оказывается суровой. Статья основана на материалах YouTube-канала Дмитрия Машкова, где он берёт интервью у простых людей, начинающих новую жизнь в столице. Познакомьтесь с героем моего репортажа – Тимуром. Парню всего 21 год. Родился в Магадане, прожил там 18 лет. Потом семья переехала в Белгород. Но молодому человеку хотелось большего. «Я с 14-15 лет мечтал о Москве, – рассказывает Тимур. – Первый раз приехал сюда, погулял, покатался на метро и понял: это моё. Мне просто понравился город для жизни». В апреле 2024 года, когда под Белгородом обострилась приграничная ситуация, Тимур принял решение. В кармане – 12 тысяч рублей. Бил

Она входила в кадр — и свет менялся. Даже старые лампы павильона, гудящие над съёмочной площадкой, будто начинали гореть ярче, когда появлялась она — Тамара Шакирова. Восточная красавица с глазами, в которых было больше силы, чем у многих мужчин на съёмочной площадке. В семидесятые её знали даже те, кто не знал её имени. Просто говорили: та самая из «Ленинградцы — дети мои», та, что похожа на Самохину. Хотя на самом деле всё было наоборот — Самохину потом сравнивали с ней. Ташкентская девочка, дочь узбека и украинской женщины, — в её семье говорили на трёх языках и понимали только одним способом: через любовь и труд. Отец, Халид Шакиров, молчаливый, гордый, с лицом, обожжённым солнцем; мать — энергичная, упрямая, с украинской прямотой. Тамара унаследовала всё сразу: от отца — смуглую кожу и терпение, от матери — упрямство и прямой взгляд. Она росла не как принцесса, а как ребёнок, который учился выживать в большом доме, где шестеро детей, один холодильник и вечный шум кастрюль. В четыр

"Страшно нам то, что будет после. Но ведь мы уже были там — до своего рождения. Но ведь смерть была и позади — там, откуда мы пришли. До рождения мы находились в той же области, куда уходят умирающие. За тридцать лет работы с умирающими я в этом убедился множество раз. Их рассказы доказывают: помимо нашего мира существует другой, где всё работает по законам за гранью нашего понимания." Так говорит психотерапевт и профессор Андрей Гнездилов. Андрей Владимирович уверен: сознание не исчезает после смерти. Более того, человек способен своей волей приближать или отодвигать дату ухода. В доказательство — истории из его врачебной практики. Как-то раз Андрей Гнездилов сидел возле кровати умирающей больной. Женщина попросила поставить музыкальную шкатулку. Когда заиграла трогательная мелодия, женщина перестала дышать. Родственники в панике умоляли врача сделать что-нибудь. Профессору удалось вернуть её к жизни. Когда пациентка пришла в себя, Гнездилов объяснил, что у неё была клиническая смер

Её имя давно растворилось в шуме киноплёнки. Но если включить старую копию «Зайчика» или «Пиковой дамы» — та самая мягкая, ясная интонация вдруг снова оживает, как будто голос вырвался из другой эпохи. Она смотрит прямо в объектив — с лёгким вызовом и грустью, которые не свойственны актрисам-дебютанткам. В шестьдесят втором зрители ещё не знали, что через несколько лет эта девушка исчезнет из афиш так же внезапно, как появилась. Ольга Красина. Звучит, как выдуманное имя героини советского романа о любви и долге, но это была реальность — хрупкая, честная и быстрая, как вспышка. Её путь в кино напоминал историю из киносценария: интеллигентная московская семья, школа с углублённым английским, затем ВГИК — храм, где грёзы о сцене сталкиваются с реальностью экзаменов, педантизма и ревнивой строгости мастеров. Сергей Герасимов, руководитель курса, был не просто педагогом — монархом от кино. Его слово звучало как приговор, и спорить с ним не рисковал почти никто. Но когда третьекурснице Краси