Зюзинские истории

Ну вот прошел почти месяц, как у нас живет попугай какарик, напомню, её зовут Корица, она родилась 26 октября 2024 года, то есть ей полгода. Пташка быстро адаптировалась к комнате, нас не боится, берет из руки семечки, интересуется, что мы делаем. Волнистика Шурочку я от неё отсадила в другую клетку, потому что он, не получив тут же ответа на свои любовные порывы, очень обиделся, перестал есть и гонял соседку, которая вдвое больше него, чтобы даже на одной жёрдочке с ним не сидела. И тогда я поставила ему другую клеточку. Соседи, немного привыкнув, стали ходить друг к другу в гости, потому как, видимо, еда в чужой кормушке вкуснее)) Корица нашего домоседа расшевелила, он вылетает утром даже раньше неё, а потом наблюдает, как она «творит дичь» по всей комнате, иногда подбадривает, радостно чирикая. А она творит! Любая щель, темный закоулок, дырочка, коробка, пространство между вещами для неё звучит как приключение! И нет слова «нельзя», и страха тоже нет. Повиснуть на рисунке ребенка, п

Егор нарочно медленно шёл домой, кружил по району, выбирал самые дальние переулки, останавливался то поесть мороженого, то поглазеть, как на поле взрослые дядьки играют в футбол. Вот из–за него Егор и погорел! Если бы, пока писали диктант, мальчишки на улице не играли в футбол, не кричали звонко девчонки, болея за шестой «Г», не свистел физрук, размахивая руками, то Егор бы написал на «отлично»! Непременно написал бы! Но мальчишки всё же играли, девчонки кричали, физрук свистел, и звуки эти неслись в открытое окно класса, совершенно сбивая с толку. Получив на следующий день свою тетрадь обратно и увидев там написанную красной ручкой двойку, Егор растерялся. Это была как будто не его работа! Глупые ошибки, досадные описки, запятые расставлены россыпью, наугад… Как же так?! Ведь Егор готовился! — Я готовился, не может быть! — так и сказал он Марии Степановне, своей учительнице. — Я занимался! Хотя бы четверка должна была быть! Он смотрел на Марию Степановну так, будто это она во всем вин

— Ну ты же понимаешь! — сорвался Виктор на крик. Он сегодня вызвал Веру к себе. Не пригласил, не попросил зайти, хотя они давно знают друг друга и стали почти партнёрами, именно вызвал. — Сама всё понимаешь! Если я этого не сделаю, то она меня просто съест, как самка тарантула! Даже рук не оставит! — Он вытянул вперед свои холеные руки и потряс ими. Дряблые мышцы под тканью сорочки заходили ходуном, Вере стало неприятно, она отвернулась. — Я леплю семью вот этими вот руками, Вера! Раз Марьяне надо, значит надо! Да что он, Витя, делал своими руками? Разве что деньги считал. А остальное — пусть делают другие. Он даже дрова на своей даче не рубил, не царское это дело! В положенный срок приезжал самосвал, два дюжих мужика сгружали ладные, одно к одному, поленца, складывали их рядками, Виктор слюнявил палец и давал работникам деньги. Топить камин этими вот поленьями он тоже не умел, всё делала его мама, Евдокия Фёдоровна, очень домашняя, уютная женщина. Вере она нравилась. Всегда у Евдокии

Я шёл домой, злой на весь мир. И ещё болела рука. Она сегодня столкнулась с челюстью этого красавчика, Чибисова Романа. Челюсть выдержала, рука тоже, а вот нервы директрисы нашего уважаемого заведения, кажется, нет. Она в ужасе таращилась на ноющего в сугробе Чибисова, потом орала и сказала, что исключит меня из колледжа. Да мне всё равно! Слышите вы? Мне всё равно! Ритка, моя девчонка, та, с которой я впервые в жизни вообще поцеловался, та, при виде которой у меня дрожь по телу и трудно дышать, если она стоит рядом, так вот, Ритка вдруг связалась с этим Чибисовым, да так, чтобы я видел. Хотела позлить? Спровоцировать? Ждет большего? Но я пока не готов! Надо ж как–то ступенчато, надо найти хату, как–то морально подготовиться… Чибисов, поди, всегда готов! Меня даже передернуло от этих пошлых мыслей, я сплюнул, но получилось, что на свой же кроссовок. Вот засада! Это как будто мир плюнул мне в лицо. Сначала поманил, попрыгал передо мной, подразнил, а потом дал шлепок, отвесил оплеуху, да

— Тань, да куда ж вам ещё её–то?! Сами друг у друга на головах! — Ирина Григорьевна проводила взглядом Таниного мужа, Николая, который вел под руку к подъезду старушку. — Поди, уж не в уме женщина! И ведь не родня тебе, Тань! И так забегалась вся, на тебе лица нет. Эту–то зачем взяла? — Ну а как же, Тёть Ир! Родня всё равно, хоть и бывшая, но свекровь. Ярик за границей, её забирать не хочет, вообще, я так понимаю, не звонит… — Таня осторожно вынимала из багажника вещи, складывала их на лавочку. — А я приехала на прошлой неделе, иногда же навещаю, редко в последнее время, с мальчишками неудобно. Ну вот, приехали, а там у неё холодина, трубу прорвало, весь участок как болото, и соседей нет. — Так а чего ж другие–то родственники? Помню, и сестра у Ярика этого была, и… — Тётя Ира тоже стала помогать с вещами, но делала она это брезгливо, как будто внюхивалась в кулёчки и свертки, поджимала губы, отдергивала руки. Для неё всё старческое, а уж тем более из деревни, должно непременно пахнуть

Приручать ворону было скверно, и звать её именем жены тоже было очень скверно. Так считала соседка Матвея, Дарья Степановна. — Ты чего удумал?! Нашёл, кого кормить! Вороны твои хуже ястребов! Те хоть честно охотятся, свысока, птицы благородные, а ворона, она что? По гнездам ворошиться да птенчиков таскать создана. Пошла! Пошла прочь! — гнала вышагивающую по забору черную, с серой манишкой птицу женщина, махала на неё веником. Ворона расправляла крылья, хрипло каркала, переминалась с ноги на ногу, потом нехотя отлетала подальше и наблюдала за Дарьей Степановной, раскачиваясь на ветке березы, что посадил Матвей в тот день, когда Вера, его жена, родила ему сына, Егора. Егор уже взрослый, у него семья, дела. А березка растет, машет Матвею своими тоненькими веточками, осыпая по весне землю светло–желтыми, с пушком, сережками. Как Дарья Степановна ни старалась, ни топала ногами и ни бранилась, ворона не улетала, косилась на выкрашенный в голубой цвет домик, постаревший, осевший на один бок,

Тонечка шустро стучала пальчиками по пишущей машинке. Она училась этому — шустро стучать — на специальных курсах. Марина Евгеньевна, преподаватель, даже хвалила её, говорила, что Тонечка — просто клад для её будущего руководителя. И Тоня этим гордилась. Шутка ли — столько слов за минуту напечатать, да ещё грамотно! У Антонины и по русскому языку были хорошие отметки. Не «отлично», чего уж душой кривить, аттестат–то вот он, рядышком лежит, но всё равно Тонька — девчонка шибко грамотная. Так про неё говорил дедушка Назар, вихрастый, с косматой жесткой бородой и голубыми, как два озера, глазами. Дед Назар приезжал навестить внучку в город, привозил непременно целый мешок сладких, огромных, с дедов кулак, яблок, кабачки тоже привозил, но Тоня их не любила, выискивала на тарелке, отодвигала в сторону, а потом тайком скармливала собаке Динке. Динка ела всё. Она была когда–то дворовой псиной, Тоня её пожалела, привела домой, мокрую, ободранную, с колтунами свалявшейся шерсти, и уговорила маму

— Маш! Ну что ты? Сходи за ним! Смотри, дождь какой! Замерзнет, в больницу угодит! Ну! — Тамара Андреевна металась у окошка, выглядывая брата, Николая. — Замерзнет, сам придет, — упрямо сложила на груди руки Мария. — Я устала, только с поезда, и должна по всему городу бегать, папеньку искать? Взрослый человек, сам разберется! Господи, как Машка ненавидела отца! До дрожи, до стиснутых крепко–крепко кулаков. Столько лет прошло, а до сих пор не простила, хотя тётя Тома каждый раз говорила ей, что негоже так долго таить обиду… Если бы Маруся могла, то накинулась бы на него, зажмурилась и била, не переставая. А Николай, её папа, безропотно терпел, потому что так завещано — терпеть. … Тамара и Николай, родные брат и сестра, росли отдельно. Их родители разошлись, когда Томке было семь, а Коле четыре года. Тамару забрала с собой мать, уехала в другую деревню, вышла замуж. Отчим Тому как будто не привечал, но и не подчеркивал, что она не родная. Хвалил, когда считал нужным, бранил, если девчонк

Знакомьтесь, Корица В этом году мой день рождения совпал с Пасхой, что вдвойне радостно. Ну и вот, собственно, что я себе подарила. Попугая. Это девочка, какарик, зовут Корица. Наш волнистик в феврале овдовел, хотели сначала купить ему новую девочку, но купили тоже, конечно, девочку, но другого вида. Я приметила её еще в феврале, в зоомагазине, подумала, что хорошо бы... Ну и ходила, смотрела, сомневалась. А неделю назад пошла и купила. Она уже соседствовала с волнистиками, относится к ним хорошо, но наш Шурочка, попробовав с ней поцеловаться и не получив желаемого, стал с ней очень строг, даже чтоб рядом не возилась с ним, поэтому пришлось обустраивать каждому отдельное жильё. Не дерутся, но и не дружат, ходят друг к другу есть, а потом улетают. Корица, в отличие от своего пернатого соседа, любопытна и почти бесстрашна. Уже заваливалась за шкаф, спасали, везде полазила, потрогала. Говорят, что какарики не летают, наша же облеты по комнате делает регулярно,  на второй д

Тамара зябко передернула плечиками. Зря она надела легкий плащ, её ввело в заблуждение солнце, бьющее с раннего утра в окно спальни и разбудившее Томочкиного попугая Кешу. Тот начал чирикать, ругался, требовал, чтобы с его клетки сняли черную накидку. Тамариному домашнему любимцу вторили воробьи за окном, базарили, верещали и тинькали, заставляя птичку нервничать ещё больше. — Ну что же ты, дружочек? Не спится тебе? Ах, Господи, ты, Боже мой! Шесть только, а я на ногах… — посетовала Тома, села на кровати, потянулась, вскинув вверх тонкие, изящные руки, откинула назад голову, потрясла кудряшками. — Ладно, ладно, не возмущайся! Томочка накинула халат, завязала на худеньком животе пояс, похлопала себя по щекам и сдернула с Кешиной клетки покрывало. Попугай радостно заверещал, требуя свободы. — Нет, вечно ты норовишь убежать! Посиди сегодня. Хочу пройтись, а после обеда полетаешь, — покачала головой Тамара, поднесла к прутьям клетки палец с длинным красным ноготком, хотела как будто почеса