Предыдущая публикация
"Я один, совершенно один на той дороге, по которой иду".
К. К. Случевский.
Философ и критик Владимир Соловьёв употребил выражение "серебряный век" применительно к русской поэзии ещё в 1897 году. Соловьёв считал, что Серебряный век в русской литературе связан с именем одного живого поэта — Константина Случевского.
Литературная судьба Константина Случевского (1837–1904), одного из самых оригинальных русских поэтов своего времени, весьма незавидна: над ним издевались при жизни и позабыли вскоре после смерти, хотя он предвосхитил большинство тех тенденций, которые легли в основу поэзии Серебряного века.
Константин Случевский — едва ли не самый крупный неудачник в русской литературе.
Столько пародий, сколько сыпалось на него, мог вынести разве что Фет. Критики из революционно-демократического лагеря охотно наступали на горло его песне и перекрывали ему кислород.
Брюсов в статье "Поэт противоречий" называл Случевского "косноязычным Моисеем" :
"Стихи Случевского часто безобразны, но это то же безобразие, как у искривленных кактусов или у чудовищных рыб-телескопов".
А Константин Фофанов, самый "болезненный и дисгармонический" поэт в русской литературе, как писал о нем Мережковский, и вовсе утверждал, что в его лице читающая публика чествует "тайного советника, уродовавшего художественное слово всю свою жизнь".
Вот что писали о Случевском в "Светоче" и приговаривали:
"Прозябанье трав и злаков,
Мрачный голос мертвецов,
Пауки, жуки и крысы —
Вот предмет его стихов.
За хулу своих творений
Он готов был всех убить
И сердился, что журналы
Не хотят ему платить".
А "Искра" словно соревновалась со "Светочем", кто острее заденет поэта:
"Пускай до времени под паром
Лежат журналы без стихов,
Пусть не печатаются даром
Случевский, Страхов и Кусков".
Но вопреки озлобленным критикам Случевский оказался тем, кто безошибочно угадал направление новой поэзии — иррациональной и мистической.
Символистов особенно привлекал у Случевского "ночной" полюс, демонический, где обман казался истиной, где по-мефистофельски правили бал "двойники", "пляски смерти" , где "способность фантастической живописи" высвечивала зло, безумие, "изломы" в природе и в человеческой психике. В позднем стихотворении "Быть ли песне?" Случевский напишет:
"Наш стих, как смысл людской природы,
Обезобразишься и ты ".
Потому Случевский до сих пор считается "несвоевременным" поэтом, который отразил слом поэтических эпох, от классики — к модернизму, от Пушкина и Лермонтова — к Сологубу и Блоку.
Еще совсем недавно, в конце XX века, исследователи творчества Случевского как бы извинялись перед читателем за то, что обращаются к наследию "полузабытого" автора.
Но стихи Случевского говорят сами за себя.
Поэт словно дерзает преодолеть в себе лирика и вознестись до метафизика, основываясь при этом на сухой позитивистской философии своего времени (в лице Огюста Конта).
В 1865 году поэт становится доктором философии.
Анненский вышел из стихов Случевского, как "все мы вышли из "Шинели“ Гоголя".
Вторым поэтом, попавшим под влияние Случевского, был Сологуб.
Наконец, Вячеслав Иванов посвятил поэту стихотворение
"Тени Случевского" , начинающееся так :
"Тебе, о тень Случевского, привет
В кругу тобой излюбленных поэтов! "
Cхватить, зафиксировать
"неуловимое", живописать то,
"...чего, как будто, нет,
нет в осязании и даже нет в виденьи"— вот задача Случевского-художника.
В этом стремлении он более всего схож с импрессионистом Фетом, который был так же встречен в штыки критиками и который так же стремился "шепнуть о том, пред чем язык немеет". Как потом скажет поэт-символист И. Ф. Анненский:
"Поэзия не изображает, она намекает на то, что остается недоступным выражению.
Мы славим поэта не за то, что он сказал, а за то, что дал нам почувствовать несказанное".
"Будущим могиканам".
Да, мы, смирясь, молчим... в конце концов —
бесспорно!..
Юродствующий век проходит над землей,
Он развивает ум старательно, упорно
И надсмехается над чувством и душой.
Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно
Молчать сознательно, но заодно с толпой;
В веселье чувственности сытой и шальной
Засмеивать печаль и шествовать покорно!
Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно;
В могилу заодно сойти с ней не обидно;
Но каково-то тем, кому судьба – стареть
И ждать, как подрастут иные поколенья
И окружат собой их, ждущих отпущенья,
Последних могикан, забывших умереть!
***
"Будто месяц с шатра голубого..."
Будто месяц с шатра голубого,
Ты мне в душу глядишь, как в ручей...
Он струится, журча бестолково
В чистом золоте горних лучей.
Искры блещут, что риза живая...
Как был темен и мрачен родник —
Как зажегся ручей, отражая
Твой живой, твой трепещущий лик!..
***
"Зернышко".
Зернышко овсяное искренно обрадовалось, —
Счастье-то нежданное! Корешком прокрадывалось
Смело н уверенно по земле питательной,
В блеске солнца вешнего – ласки обаятельной...
Лживою тревогою зернышко смутилося:
Над большой дорогою прорастать пустилося!
Мнут и топчут бедное... Солнце жжет лучом...
Умерло, объятое высохшим пластом!
***
"Что вы, травки малые, травки захудалые..."
Что вы, травки малые, травки захудалые,
Вышли вдоль дороженьки под обод, под ноженьки?
Капельки блестевшие, в ливне прошумевшие,
Что поторопилися – в озеро пролилися?
Что ты, сердце честное, миру неизвестное,
Бьешься не по времени, не в роде, не в племени?
К. К. Случевский.
Следующая публикация
Комментарии 2
_______М. Кармаза.
Понять весь мир какой-то странный сложным,
Огромною игрушкой сатаны,
Ещё не сделанным, где сплетены
Тьма с яркостью и ложное с неложным.
Суровый бард, в боренье с невозможным
Любовь как знамя поднял ты, и сны
У розовой подслушал ты луны,
Что сердце девы делает тревожным.
Едва заслышим мы заветный звук
В твоём органе гулком и протяжном,
Смущается покой наш бледный, вдруг
Каким угрюмым явит мир и важным
Иоанна «Откровенья» голос нам
И вторит, кажется, его словам.
Бальмонт писал в письме к Случевскому:
«Есть что-то невыразимо прекрасное в Вашей способности переходить от самых диаболических настроений к этим тихим колыбельным звукам, к этой чарующей прелести детского лепета и детских ясных глаз. За это одно можно Вас любить: за способность глубокой души совмещать в себе разные полюсы».
Случевский умер 29 сентября 1904 года. На похороны пришли около ста человек, речей почти не было. А уже через деся...ЕщёНиколай Гумилев, у которого есть акростих, посвященный Случевскому, напишет:
Понять весь мир какой-то странный сложным,
Огромною игрушкой сатаны,
Ещё не сделанным, где сплетены
Тьма с яркостью и ложное с неложным.
Суровый бард, в боренье с невозможным
Любовь как знамя поднял ты, и сны
У розовой подслушал ты луны,
Что сердце девы делает тревожным.
Едва заслышим мы заветный звук
В твоём органе гулком и протяжном,
Смущается покой наш бледный, вдруг
Каким угрюмым явит мир и важным
Иоанна «Откровенья» голос нам
И вторит, кажется, его словам.
Бальмонт писал в письме к Случевскому:
«Есть что-то невыразимо прекрасное в Вашей способности переходить от самых диаболических настроений к этим тихим колыбельным звукам, к этой чарующей прелести детского лепета и детских ясных глаз. За это одно можно Вас любить: за способность глубокой души совмещать в себе разные полюсы».
Случевский умер 29 сентября 1904 года. На похороны пришли около ста человек, речей почти не было. А уже через десять лет могила Случевского совершенно заросла дикой травой и с трудом читается надпись на полусгнившем кресте. Имя Случевского постепенно исчезло со страниц журналов и из критических статей. Серебряный век русской поэзии продолжал обогащать литературу новыми блистательными именами. И творчество Случевского было постепенно практически забыто теми, кто вышел из его поэзии — мистической и иррациональной. В истории русской литературы Константин Случевский сыграл роль Мефистофеля с его постоянным скепсисом, сомнением, отрицанием
Кряжи бессчетных гор передо мною...
Но, если бы в горах не искривленья,
Не щели недр, провалы и утесы —
В них не было б той чудной красоты,
Где так любовны тени голубые,
А блеск заката пурпуром горит…
Мое созданье — эта красота,
Всегда везде присущая крушеньям!
А красота — добро! Я злобой добр…
А в этом двойственность... И ад, и небо
Идут неудержимо к разрушенью…