К поэтам Серебряного века (символистам) из французских поэтов можно отнести Поля Верлена, Артюра Рембо и Шарля Бодлера.
Их творчество связано с символизмом — направлением, которое было характерно для литературы конца XIX — начала ХХ века.
Шарль Бодлер как основоположник декаданса и предшественник символизма. Его поэтический сборник "Цветы зла" (1857) стал предтечей французского символизма.
Творческий метод Бодлера заключался в лишении всех символов, включая традиционные, однозначной интерпретации, что было революционно для того времени.
По достоинству стихи Бодлера оценили лишь писатели следующих поколений: Стефан Малларме, Поль Верлен и Артюр Рембо.
Творчество Бодлера повлияло на развитие не только французского символизма — его стихи вдохновляли и русских поэтов, среди которых были Валерий Брюсов, Иннокентий Анненский, Константин Бальмонт и Фёдор Сологуб.
Бодлера трудно любить. Но будь иначе, он, наверно бы, оскорбился. Однажды пылкий почитатель, признаваясь Бетховену в бесконечной любви, уверял, что над каждым его опусом плачет.
Бетховен осадил его по-бетховенски:
"Музыка, от которой плачут, — плохая музыка".
Марина Цветаева (по смутным, правда, свидетельствам) не любила Бодлера, но однажды, едва ли не за ночь, создала его лучший русский перевод — "Плавание".
"Для отрока, в ночи; глядящего эстампы,
За каждым валом – даль, за каждой далью – вал,
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах – как бесконечно мал!
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль – и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей".
Перевод М. Цветаевой.
Уловила ли свое — "пора, давно пора Творцу вернуть билет"?
Мизантроп, эгоцентрик и на чей-то взгляд почти некрофил Бодлер, такой, казалось бы, чужой, вплелся в русскую корневую сеть !
И не только.
Когда гестаповцы расстреливали героя Сопротивления Жана Прево, пули пробили спрятанный на груди листок с переписанным "Лебедем" Бодлера --это уже не словесность!
И не словесность первые русские переводы Бодлера — переводы народовольца Петра Якубовича, приговоренного к виселице и помилованного вечной каторгой. Столетие спустя Бодлера переводил очередной каторжанин — по-новоязовски "зэк" — Иван Лихачев.
И это еще одна загадка Бодлера: почему угрюмейший из поэтов протягивал руку обреченным и уводил "от ликующих, праздно болтающихся".
В некрологе на смерть Некрасова Достоевский назвал его "страдающим поэтом" и, словно споткнувшись о банальность — кто в жизни не страдал, а уж сам он как мало кто другой, — тут же поправился четко и безошибочно: "Чуткий к страданию поэт".
Наверно, такая же чуткость и сделала эгоцентрическую поэзию Бодлера долговечной.
И обрекла ее на угрюмство, в котором упрекали и Некрасова, в котором каялся Блок ("…Простим угрюмство — разве это сокрытый двигатель его?").
Незадолго до смерти Михаил Михайлович Бахтин сказал ученику, посетившему его в богадельне: "Веселой поэзии не бывает. И музыки тоже".
Бодлер почти два года был живым трупом, без движения, без сознания, без жизни.
И жизнь еще вспыхивала тающими искрами, когда приходила знакомая пианистка и трогала клавиши. Бодлер самоотверженно верил в слово; "Цветы зла", помимо всего, это книга-подвиг, усилие создать стихами "Человеческую комедию": замысел бальзаковский, а по признанию великого романиста — наполеоновский.
И слово покинуло поэта; осталась лишь музыка — самое сокровенное и непереводимое в его стихах.
А чуткий к страданию поэт выстрадал и отстрадал эту чуткость....
" Рубенс, лень и дремота бездумного тела,
И ни тени души, и любви ни следа,
Но не ведает жизнь ни преград, ни предела,
Словно воздух в лазури и в море вода.
Леонардо, туманное зеркало тайны,
Где врасплох улыбается нам иногда
Тихий ангел, сюда залетевший случайно
Из родной синевы своих сосен и льда.
Рембрандт, этот безвыходный мир божедомки,
Нищета богадельни и крест на стене,
И в загоне, где судьбы и стоны негромки,
Зимний луч, неожиданный в тусклом окне.
Микеланджело, тяжки библейские камни
В основании мрамора, стен и холста,
Правит вера, но призраки водят руками,
Воскрешая Геракла в обличье Христа.
Зачарованный схваткой и вечной борьбою,
Изнуренный и все же сберегший в душе
Благородное право кулачного боя
Корифей каторжан, меланхолик Пюже.
В мотыльковом азарте блудниц и жуиров,
Безалаберен и одинок, как никто,
Меж турнюров пастушек и буклей сатиров
В маскарадной сумятице грустный Ватто.
Гойя, шабаш вокруг и повсюду на свете,
Где то выкидыш варят, то чистят штыки,
И карга молодится, а голые дети
На соблазн упырям надевают чулки.
У кровавого озера в небе багровом,
Где лишь ели и тролли мрачат берега,
Краскам Делакруа и твоим звероловам
Вторят, Вебер, охотничьи ваши рога.
Это пламя и плач, богохульство и credo,
Становились отравой, как наш алкоголь,
И борцов никогда не венчала победа,
Но в несметных сердцах унимали вы боль.
Вы пароль наш, надежно затверженный стражей,
И для всех заблудившихся в дебрях и снах,
Как зажженный на выступах башен и кряжей
Негасимый огонь, вы спасительный знак,
Что не созданы мы из одной только глины,
Что не зря рождены — и для жизни иной,
И, быть может, Господь искупит наши вины —
Этот огненный плач перед вечной стеной".
Шарль Бодлер.
Комментарии 2
Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода – куда черней чернила,
Знай, тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
На дно твоё нырнуть – Ад или Рай – едино! –
В неведомого глубь – чтоб новое обресть!
__________Шарль Бодлер ,1859.
Перевод Марины Цветаевой, 1940.