,,За неимением нынешнего разнообразия медиа литературные журналы тогда были популярным чтением, и некоторые из них платили хорошие гонорары. Книги продавались лучше, чем сейчас. Обычной практикой было зарабатывать переводами. Самые массово популярные авторы, такие как Игорь Северянин (и, в другом ключе и другой степени, Федор Сологуб или Валерий Брюсов), могли рассчитывать на хорошие гонорары за выступления: у Сологуба даже был импресарио, оказывавший аналогичные услуги и другим популярным поэтам, — Федор Долидзе. Кстати, если почитать письма Сологуба, видно, как он, человек, в общем, небедный (один «Мелкий бес» при его жизни выходил раз двадцать), рачительно подсчитывает каждую копейку и за эти копейки воюет с недоплатившими.

После революции, когда вся эта система заработка была почти в одночасье сломана, многих выручали лекции и опять-таки переводы; не одного писателя и поэта спасла от голода работа в организованном Горьким издательстве «Всемирная литература», которое поставило перед собой амбициозную задачу заново перевести едва ли не всю мировую классику. Ну а «принявшие революцию», например — и в первую очередь — Маяковский, включились в идеологическую работу, написание агитационных стихотворений, пьес; больших денег это в конце 1919-х и начале 1920-х не приносило (как не приносило их ничего, кроме нэпманских спекуляций и попросту криминала), но к концу десятилетия обеспечивало избранным поэтам-идеологам приличный заработок (правда, тогда уже и кончилось то, что принято называть серебряным веком).

Наконец, некоторые, как, например, Мережковские, Брюсов, Волошин, были домовладельцами и имели капиталы и активы, не связанные с литературным трудом (у Мережковского и Гиппиус, например, была квартира в Париже, куда они после революции благополучно и уехали).

Ну и, конечно, были люди, никак в эти финансовые схемы не вписавшиеся и мыкавшие горькую нужду, — как правило, те, чьи тексты и жизнетворчество были эксцентричнее, так сказать, мейнстрима: Велимир Хлебников, Константин Олимпов. Поэт Александр Тиняков, чьи стихи до сих пор считаются образцом поэтического цинизма, вообще в середине 1920-х сделался профессиональным нищим и, говорят, имел неплохой доход.,, Лев Оборин

,,В РЕДАКЦИИ ТОЛСТОГО ЖУРНАЛА.,,
САША ЧЁРНЫЙ
Серьезных лиц густая волосатость
И двухпудовые, свинцовые слова:
«Позитивизм», «идейная предвзятость»,
«Спецификация», «реальные права»...

Жестикулируя, бурля и споря,
Киты редакции не видят двух персон:
Поэт принёс «Ночную песню моря»,
А беллетрист — «Последний детский сон».

Поэт присел на самый кончик стула
И кверх ногами развернул журнал,
А беллетрист покорно и сутуло
У подоконника на чьи-то ноги стал.

Обносят чай... Поэт взял два стакана,
А беллетрист не взял ни одного.
В волнах серьезного табачного тумана
Они уже не ищут ничего.

Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта
Метнул глаза: «Прозаик или нет?»
Поэт и сам давно искал ответа:
«Судя по галстуку, похоже, что поэт»...

Подходит некто в сером, но по моде,
И говорит поэту: «Плач земли? ..»
— «Нет, я вам дал три "Песни о восходе"»
И некто отвечает: «Не пошли!»

Поэт поник. Поэт исполнен горя:
Он думал из «Восходов» сшить штаны!
«Вот здесь ещё "Ночная песня моря",
А здесь — "Дыханье северной весны"».

— «Не надо, — отвечает некто в сером: —
У нас лежит сто вёсен и морей».
Душа поэта затянулась флёром,
И розы превратились в сельдерей.

«Вам что?» И беллетрист скороговоркой:
«Я год назад прислал "Её любовь"».
Ответили, пошаривши в конторке:
«Затеряна. Перепишите вновь».

— «А вот, не надо ль? — беллетрист запнулся. —
Здесь... семь листов — "Последний детский сон"».
Но некто в сером круто обернулся —
В соседней комнате залаял телефон.

Чрез полчаса, придя от телефона,
Он, разумеется, беднягу не узнал
И, проходя, лишь буркнул раздражённо:
«Не принято! Ведь я уже сказал!..»

На улице сморкался дождь слюнявый.
Смеркалось... Ветер. Тусклый, дальний гул.
Поэт с «Ночною песней» взял направо,
А беллетрист налево повернул.

Счастливый случай скуп и черств, как Плюшкин.
Два жемчуга опять на мостовой...
Ах, может быть, поэт был новый Пушкин,
А беллетрист был новый Лев Толстой?!

Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку —
Надуй им жабу, тиф и дифтерит!
Пускай не продают души в рассрочку,
Пускай душа их без штанов парит...