МАСЛЕНИЦА

…Отчего-то ворота распахнуты, отчего-то дверь настежь… Да ведь ждут они Настю с Агашей, вот и не затворились…
Настя застыла в дверях… Дедушка так покойно лежит на лавке у окна, никуда не торопится...
…Арина сидела на полу у скамьи, прижавшись щекой к плечу Макара… Покойный был уж обмыт и обряжен, скамью под ним устилал кусок беленого холста...
"Вот он для чего холста просил... И лодочку всё долбил. А Настя его пытала: почто узкая такая, и лопастин к ней нет? Один ли в ней поплывёшь? Один, говорит, и поплыву..."
- вот оно как... Опоздали мы. Ты уж, сестрица, обиходила его...
Агафья прислонилась спиной к косяку, переводя дыхание; где уж старухе поспеть за прыткой девчонкой?
Арина подняла голову, смотрела затуманенно, как не узнавая и не понимая, зачем они здесь? В глазах ни слезинки; никогда Настя такой Арину не видала…
...Коротка ли, длинна ли, ночь прошла для Арины, - не заметила она. Всё сделала, всё успела, что положено, обмыла, обрядила. Приготовила и для себя снадобье, как давно дело решённое - нож Макарушкин с отточенным лезвием да в чаше отвар корня волчьего. Да по другому вышло после слов Макара последних "Настеньку не оставь, одна ей надежда на тебя, Аринушка..."
Вот и опустилась на колени у ложа, уронила голову на руку его, как мечталось по сю пору; то ли задремала, то ли просто припоминала всё… А разве забыла она хоть один день, - с ним ли, без него?
…С самого малолетства любила Арина с подругой Агашей, приткнувшись в уголке в потай, обмирая сердцем, пересказывать друг дружке былички всякие, о временах старопрежних, от старых бабок услышанные, своих и чужих. Говорила-то чаще Ариша, Агафья боле ахала, охала, да крестилась испуганно. А подруге не сказывала, что после таких посиделок в церкву бегала, грех замаливала неведомый.
Иной раз притыкался к ним Макарка-сколотыш, Гаврилин приёмыш. Его не гнали, парнишка тоже находил, что порассказать ,- про часовню Леонтьевскую, кровью заповеданную, и про белый камень на могилке ведьминой.
Про тот камень чего-чего не наплел Макарка: и что лежать на нём мягко как на перине, и тепло как на печке даже в зимнюю стужу; и если на нём ночь переночевать, - сбудется самое твоё заветное желание. Верили подруги парнишке, не верили, а слушали с замиранием его побаски. Трусиха Агаша всё ахала да крестилась; Ариша тайком себе думала, как бы проверить, не брешет ли Макарка? Но не было у неё своих заветных желаний. Заветка появилась позже...
В грибную пору забрели подруги к самой окраине Кураньей моховины; время к полудню, а грибов чуть Донца в лукошках прикрыты. Агафья упёрлась, - дальше не пойду, назад вернёмся. Устроилась отдохнуть на широком поваленном стволе лиственницы. Арину же точно кто поманивал идти по тропе, что едва проглядывала меж травы и кочек... Остановилась у чёрной кривой сосны; дальше быть болоту...
А поляны такой здесь прежде не было. И избушки покосившейся не было. Дверь на одной петле болтается, под стрехой пучки травы, сухой и свежей, развешаны, окошек за ней не видать - есть ли они?
То ли из зарослей, то ли из треснувшего ствола дуба, вышла высокая прямая старуха, села на подгнившие крылечко.
-что застыла, красавица? Али напугала я тебя?
- здравствуй, баушка. А я ничуть не боюсь. Как же звать мне тебя?
- на что тебе имя мое? Я и сама его едва припомню. Прежде, кажись, Весеницей звали, а нынче хоть Студеницей зови...
- что это за травка у тебя? Я такой не видала прежде.
- ты, девица, много ещё не видала в жизни. Глянь, - это вот разрыв-трава, это нечуй-ветер, здесь одолень, плакун-трава... Ещё много есть всяких травок на свете. Ты другой раз-от приходи, расскажу тебе о них, какая для какой пользы. Теперь ты уж путь сюда не забудешь. А сейчас ступай, подруга заждались тебя.
- а как же мне выйти, я и тропинки не найду.
- как не найти: ты оглянись.
Обернулась Арина - тропинка стелилась под ноги ровная, натоптаная, будто десяток человек прошли по ней враз. А в конце тропы, вдали, ясно видно было, как на стволе Агаша сидит и машет ей рукой. Так весело побежала к ней Ариша, даже не оглянулась на бабкину поляну, и не удивилась, что лукошко её полно грибов...
От той бабки получила Арина всякое ведовство о травах, знание о допрежней жизни на Руси, как праздновали Новолетье, Масленицу-комоедицу, как свадьбы играли, обряжали покойников. И не было лучше того времени, когда не знали в Беловодье ни церкви, ни попа. После гостеванья у бабки снились ей костры купальные, венки по реке плывущие, суженый венок ей на голову надевает… И стало ей сниться, что суженый тот – Макарка…
А к Леонтьевской часовне, заповеданной, кровью освящённой, бегали непременно втроём, - с Макаркой. И на окраину жальника, к большому белому камню, к ведьминой могиле. В игрищах, коль парня выбрать, так она к Макарушке, прочих как и не видала… А он редко в забавы ходил,- как подрос, к древоделам определился в ватагу. Потом и вовсе ушёл в Киев…
Уж так ясно перед глазами стоит тот день, что как вчера всё было…
На исходе лета дни стояли ясные, сухие. Какой тогда праздник-то был? Девушки затеяли игры-хороводы на полянке, пришли и парни, да Макар с ними. И всё от Ариши не отходил, и так ласково глядел, или так ей уж виделось? И всё ждала она, - вот-вот скажет он слова долгожданные… Подружки хихикали – не отдаст тебя тятька за Макара, хоть Гаврила и не обидит парня, а всё одно – сирота, сколотыш…
И первый снежок пал, и растаял, а она всё ждала чего-то…
Ждала, пока не столкнулась у своих ворот с Гаврилой.
- метил, вишь, тебя за Макарку сватать, да он-от по своему рассудил – ушёл ноне по утру в Киев…
Не заметила, как Гаврила ушёл, последний погожий день потемнел, колючим дождиком и слезами потёк по лицу. Оскальзываясь в лужах, бежала к бабке, будто она остановит, вернёт Макарку! На полянке, где должно бы стоять бабкиной дымовушке, упала в сырую траву. Поляна была пуста, только погнившие брёвна темнели сквозь беломошье. На обломанной ветке кривой берёзы поблёскивали бабкины жерехи.
Поминок о себе оставлю, не для тебя он, береги его, кому передать, потом поймёшь.
Дома мать выбранила, отец, накрутив на руку мокрую косу, отходил вожжой. Где моталась в непогодь, все уж давно с гулянья воротились.
Очнувшись, Арина поднялась, прибрала распустившиеся косы…
-…Давай, Агафьюшка, отнесём Макарушку в новый дом его… Я уж приглядела местечко ему весёлое, на взгорке, недалече отсюда… Он и любил там сиживать…Там берёзка да сосенка; сухо, земелька лёгкая, копать не грузно, да и не осыплется… А ты, внученька, побеги вперёд…
- Да управимся ли вдвое-то, сестрица? Не надо ль было мужиков из села взять? А как без попа, кто ж душеньку его отпоёт?
- Как нам не управиться, Агафьюшка? Аль не славянки мы? И сама его отпою и отплачу…
Снег сыпал всю ночь, мягкими хлопьями. Арина приоткрыла окошко, рассвет точно нехотя, лениво заглянул в горницу. Ульяница, недовольно зыркнув из под коворы, повернулась на другой бок к стене и опять засопела.
Настя поднялась легко, ополоснула лицо холодянкой, только что занесённой с колодца, как будто пахшей снегом.
- Знаешь ли, Настенька, день-то нынче какой?
- Знаю, Аринушка, стретенье нынче. А как же они, зима с весной, встречаются?
- А разве тебе Макарушка не рассказывал о том?
- Рассказывал, а ты ещё расскажи, мне тебя слушать любо…
- Да что тут толковать: вот взойдёт красно солнышко, с крыш снежок потечёт капелью, - они и свидятся, перетолкуют обо всём, когда весне прийти, когда зиме узелок собирать, да отправляться дальше, на полночь. Солнышко красное у них за послуха, стало быть…
- А коль солнышка не будет нынче?
- А как же ему не быть-то? Весна-красна без солнышка не приходит… Вот они вместе денёк проведут, а на закате Весна уйдёт, Зима хозяйничать останется, да пуще злиться станет, метелями изведёт, стужей настудит…
Даром ли Фенька мала годами, и язык без костей, однако соображает, что кому говорить, тайны чужие хранить понимает… Пока рассаду вынимали, Фенька не отходила от Насти.
Я, Настюша, слыхала: ты Оксю спрашивала про Дарьицу; а была она вечор у нас. О тебе с Лукерьей речь вела. Слышь-ко: Вавилка сватать тебя ладит; Дарья и не ведает, чего решить; вот и пришла к Лукерье. А та, - и чего не наваждала на тебя: и валяха ты, и маслюшка, и глаз у тебя видючий, и вовсе ты ведьма меченая…
Как ни скороговорила Фенька, а не успела всё выложить; по всему: было ещё что сказать.
На капустнике Окся успевала сама работать за двоих, и за девицами приглядывать. Феньку поставила от Насти подале…
- Фимка, корни ладом пригнетай! Настёна, или заснула? Ночью спать надо! Фенька, вершак держи! Али брюхать уже метишЬ? Куда уставилась, в гребень гляди!
…Руки двигались сами по себе, а думки витали далеко от поля…
«Не может статься, чтобы Дарьица поверила: знает она меня… Вавилка уговорит…» Мысль эта одна билась в сердце… Не заметила, как до праведи дошла, солнце уж висело над головой; не слыхала, как Окся скликала обедать…
У Студёного ручья, где руки смывала, нагнала её Фенька.
-Зову-зову, не слышишь!.. Чего ещё скажу: Окся проговорилась сейчас – столковались они: Вавилке Ульяницу сватать, а тебя – за Никишку-вдовца отдать!
-Какого Никишку? Он двух жён схоронил; третья жена – грех… - отвечала, как издалека, точно не ней шла речь…
- Там детки малые; батюшка дозволит, сиротства ради…
-Вот оно что… Поверила, стало быть… Да, ты, Феня, должно, не так поняла, или не путём расслышала… Да и вечор это было; может, Окся запамятовала чего?.. Вот что: мне б уйти сейчас, с Агафьей в церкву пойдём, да на могилку к Арише, помянем… Окся станет обо мне пытать – говори: у живца, мол, Настя, руки моет; ничего, боле не ведаю, мол…
Руки отмыла начисто, до локтей; студёной водой на лицо плеснула. Косу туго переплела; глянула в озерцо родника, оправила венец берестяной… О Дарьице без укора подумала: «Навету поверила… Пустое, объясню всё…»
2 По Беловодью шла улицами пустыми , - кто в поле, кто в церкви… Оглянулась лишь у соседского двора, - никого… Отчаянная смелость исчезла, лишь открылись агафьины воротца, - как и впрямь виновата в чём…
Дарьица, верно, увидала Настю в окошко, сама встретить вышла; глянула, как что сказать хотела, да отдумала… Молча проводила в горницу, где тотчас стих оживлённый бабий разговор; женщины разом уткнулись каждая в свою пряжу…
Дарья велела подать гостье щей, усадила Настю за стол. Пряхи оживились, заперешёптывались, искоса взглядывая на гостью, как впервой её видели. У Насти ложка не шла ко рту, да голод взял своё…
- По здорову ли соседушки? – Большуха первой нарушила молчание. – Что ж, капусту всю отсадили, аль осталось ещё?
- Да болешто закончили… Лукерья отпустила меня… - Настя уставилась в миску, как пытаясь выловить во щах кусочек морквы. – ради Аришина дня, в церкву сходить с Агафьюшкой… Зайду к ней…
- Не здорова нынче Агафья; не велела тревожить… Мы уж отстояли заутренюю, свечи поставили…- Дарья тоже отвечала не глядя…
Щекастый двухлеток, собиравший нитки по полу, дополз до Насти, ткнулся в колени, улыбаясь щербатым ротиком…. Она ласково потрепала мягкие волосёнки. Рябая Палаха, охнула, подхватила мальца, уволокла в другую комору взревевшее дитя…
«Чего это с ними? Облажели все враз или как?». В тёплой когда-то для неё горнице становилось всё неуютней; надо б уйти, но Настя хотела дождаться Вавилку… Дарья сама решила за неё:
- Поди, Лукерья ненадолго отпустила тебя? Пойдём-ко, провожу… - Никто не улыбнулся на прощанье, не сказал: приходи другой раз; испуганные взгляды жгли спину…
- А Вавилка где ж?
- Да на что тебе его? – На красном крыльце Дарья остановила её. – Послушай меня, девушка, не след тебе сюда ходить боле; сама разумеешь, - вы с Вавилкой не дети малые уже. Была пора – забавлялись вместе; нынче ему невесту искать надо; и тебя Лукерья пристроит как ни то… И Агафья стара уж, хворает, не до тебя ей… Ну и ступай себе, с Богом; Лукерья ждёт уж, поди…
…А домой она не пошла; сил не стало ни видеть никого, ни слышать; брела, куда ноги несли. Будто окликал её кто – не обернулась. И уже знала, - назад ни за что не воротится…
3 И куда идти ей ещё? Туда, где никто не обидит…
- Расступись ты, земля сырая, прими сироту горькую! Матушка, дедушка, возьмите меня к себе! Нету боле моченьки жить на свете! – Всеми невыплаканными слезами полила сырую от первого дождя травку на могилке аришиной. Здесь и уснуть бы навек, или камень на шею да в омут… Или краше за Никишку пойти, - всё самой жить, большухой себе. Что ж, коли дети у него, - нечели с детьми ей не сладить?
- Ох, стыд-то, девушка! То ли горе на свете бывает? Знатьё, ты лиха ещё не ведала? Есть кусок хлеба, кров над головой. Аль солнце погасло, жито не родится?
Откуда он взялся-то, - старичок-морщеный грибок?
- Жизни не видала, а уж смертушку кличешь. Аль притомили девицу труды праведные? Утри глаза, не губи слезами красу…
- Да ты кто, дедушка? О чьей красе говоришь?
- А я человек божий, странник перехожий… А ты в отраженье своё худо глядела, красы не видала? В праматерь свою ты всем ликом вышла…
- Откуда тебе о ней ведомо? Ты разве её видал, праматерь мою?
- И, милая, чего мне не ведомо? Кой век на свете живу, и счёту такого нет… И праматерь твою видал, и бабку, матушку… Вот и родинка у тебя та же, и коса золотая… Кто ж сказал, что не пригожа ты? Что нет тебе нынче ни привета, ни ласки – за то воздастся ещё. У Господа каждому отмеряно и счастья, и горя, - ты своего и горсткой не черпнула… О чём нынче горюешь, о чём слёзы льёшь, - всё пустое; побереги сердце для суженого, для деток будущих…
- Кому ж я нужна, сирота безродная? Лукерья мне то же твердит…
- И Лукерье отплатится, что завет покойнице Арине не исполнила. А ты вовсе не безродная: отец твой – князь, хоть и немецкий. Прапрадед твой, Ставр Годиныч, боярского роду, первый посадник Беловодья; и тебе бы по праву в его тереме жить, не из милости; для жены своей, Анастасии, он тот терем ставил…
Речь старика как туманом тёплым окутывала, слова успокаивали; Настя приткнулась к мягкой, седой бороде…
Зазябнув, очнулась уже на закате; лежала щекой в зеленя могилки; у самого носа трепетал крохотный одуванчик… Огляделась – рядом никого, и трава подле не примята…
Домой возвращалась – в душе ни следа прежней горести. А старичок? Уж не морок ли был то? Мало ль чего привидится на жальнике?
4И никто ей ни слова, ни спроса, - почто с поля ушла, где была день? А она и не подивилась, ровно так и надо. С Лушкой у крыльца сошлись; большуха глазами так и прибила бы, да язык что запечатан. Настя же будто судьбу испытывала, сама встала перед ней, в упор спросила:
- Верно ль молвят, Лукерьюшка, терем этот, - наследный мой, прадедом моим, Ставром Годинычем ставлен и завещан?
- И кто ж тебе такое довёл? Ежели Арина, так известно, - старая к концу дней умом ослабела. – а взгляд, меж тем, в сторону свела - А других доводчиков и не слушай, - сгорел тот терем, и золища не осталось! – поморщилась недовольно: не много ль речей для приблудной отпущено?
…Настя, и куска хлеба не взяв на поварне, забралась в конурку свою; с новым усердием помолившись «своей» Пресвятой, лику, точно святящемуся во тьме, упала в сон…
Ладонь тёплая, тронула волосы, коснулась щеки…
- Чего ты, Окся, - бормотнула сквозь дрёму. – не пора ещё, только легла…- и проснулась…
Рядом, на узкой её лежанке, сидела женщина, точно сошедшая с образа… Как под солнцем сияли глаза синие и коса медовая…
- Кто ты? пресвятая ли матерь Богородица? Прости меня, отпусти грехи мне!
- Полно, дитя! Какие у тебя грехи? Не Божья Матерь я. Я твоя праматерь – Анастасия…
- Зачем ты здесь? Тебя увидят! Ты пришла за мной?
-Меня видишь только ты; а я пришла тебе сказать: ты не одна; путь твой ещё не закончен, долог он будет. Не полны ещё ни чаша радости, ни чаша страданий. Мы все пришли поддержать тебя, счастья пожелать. Будь же терпелива на пути к нему, не оставляй свой дом, что бы не случилось…
- Кто вы все?
Рядом уже сидела другая женщина; строгие чёрные глаза смотрели в самое сердце.
- Я Варвара, прабабушка твоя… Мы все в этом тереме живём, да ты не знаешь о нас. Не покидай свой дом, и мы не оставим тебя… Люби тех, кто рядом…
- Погоди же! Скажи мне!.. – Чёрные глаза стали тьмой; подле Насти сидела совсем юная девушка, светлая, как одуванчик:
- Я бабушка твоя, Мария… Не оставляй свой дом, здесь лишь счастлива будешь… Храни верность тем, кого любишь…
5 - Ариша о тебе рассказывала… Но где же ты?
До сердечной боли знакомые черты возникли во мраке; родная, тёплая рука погладила волосы…
-Дитя моё… Знаю: трудно тебе, но Господь не посылает испытаний не по силам… Не жила я в этом доме, но душа моя нынче здесь, с тобой. Не оставляй же свой дом, как мы когда-то оставили его, отчину свою, от того, видно, и счастья не нашли… Дитя моё, слушай своё сердце, оно не обманет…
-Матушка! – а рядом уже никого; или почудился голос тихий, - спи, родная...