Новолетье.

9
часть 3. Мария
Глава 4. Год 1065
Не сидится нынче Маше на месте, то за одно дело схватится, то за другое; подойдёт к окошку, распахнёт, — мать ворчит: застудишься... Смотрит на речной берег за голыми ветками; не скоро ещё дрогнет лёд на Почайне… Да что ей от того? То ли сон приснился тревожный, а не вспомнить — о чём…
Утром звала Верушка «грачей следить» у Старой рощи, — вчера прилетели; грачи на прежних гнёздах, — к весне скорой и дружной... Отчего не пошла с ней?
Её то смех возьмёт, да Пост Великий, то слёзы подступят к глазам. Мать сурово глядит; не подойдешь...
— ...Матушка, в горнице душно! В улицу пойду!
— Куда ж одна? Уляшу возьми с собой!
— Не надо! Я недалече!..
— Уляшка, чего сидишь! Поди за боярышней!
…Вдыхала жадно свежий весенний воздух, — сколь всего в нём — и горькой тополиной корой, и сырой землёй, и ровно даже первоцветами тянет... А прошлой весной и не замечала этого… Куда ж пойти: к Почайне спуститься ли? К Верушке ли в Старую рощу, может, там она ещё? Едва свернула в другой проулок, услыхала за спиной: «Машенька!..» ...Может этого и ждала?..
— Какая ты пригожая стала… Помнишь ли меня?
— Как не помнить… Видала тебя на игрищах; по торгу за мной ходил; отчего тогда не подошёл?
— Время тогда не приспело, да напугать тебя боялся… Что ж, страшен я тебе?
— Нет, нисколько… — Маша смотрела в печальные тёмные глаза, страха в самом деле не было; смятение куда-то ушло; он почти не изменился, только в бороде седины прибавилось, а шрам его не так велик.
— Тогда я не у батюшки твоего, у тебя спрошу: пойдешь ли за меня?..
— ...Пойду…
— Не у матушки твоей, у тебя спрошу: пойдешь со мной?..
— ...Пойду…
— Теперь возьми кольцо это золотое, а мне перстенёк твой бирюзовый дай…
— Зачем же? Какая в нём ценность тебе?
— С ним я верность твою беру себе, а я, коли не забыл тебя до сего дня, так только смерть и разлучит нас. От ныне жди меня, пока первый лист не позолотится. А как последний лист падёт, выходи за того, кто душе ближе; кольцо моё тогда кинь в Почайну…
—…Ты где ж была? — Мать с порога налетела на неё. — Уляшка ни жива, ни мертва прибежала, какой её там лохматый да одноглазый напужал; у меня едва сердце колотится, а дочка улыбается себе, и горюшка мало…
— …С Верушкой в Старой роще гуляла…
— Она еще и врёт, бесстыжая; полно гнутки гнуть[врать]! Верушки ещё след не остыл, как забегала; не было тебя с ней! Да что это, что за колечко? Где перстень отцов? — Варвара, уже не сдерживаясь, трясла дочь за тонкие плечики. —… Так это он был… Ты с ним… Отдай мне это кольцо! Не к добру оно, кровь на нем!
— Нет, матушка! Суженый он мой отныне!
— Да ты блажная вовсе! Не нужна ты ему! Он через тебя отцу твоему отомстить хочет! Кровь той девки ему покоя не даёт! Что вот отец ещё скажет? Мало что обновки холопам раздаёшь, гляди, сама с кистенём на большую дорогу выйдешь, аль того лучше: окна грызть пойдёшь…
Слова эти злые как не касались Маши, она смотрела в подтаявшее за день окошко, — в синеющих сумерках во двор въезжали сани, отец стряхивал с овчины дорожную снеговую пыль. Она и впрямь заробела: как-то в самом деле посмотрит он, что без родительского благословения дарёный перстень отдала… Но что бы ни было, — ей уж не уступить… Иначе вода тёмная или стены монастырские… Отчего всё так? Сама ли она, или Тот, кому ведомо всё, решил за неё, — идти за тем человеком, покуда земля не оборвётся под ногами, — всё уже не важно, стало просто и ясно, страх стаял весенним снежком — отец поймёт…
Он и сам растерялся от сурово сдвинутых бровей жены, от робкого взгляда дочери, ровно как сам в чём провинился.
— ...Доча… ты это… как же без благословения… — Лазарь теребил бороду, не зная, что сказать; одно понимал, — кто-то хочет увести из дому его «одувашку», его заветку. Кто, куда? И надо б сейчас построже с ней, как Варвара того требует, да, видно, ничего уж не изменить… — коль по чести сладится, так и свадебку отчего не сыграть…
— Да не будет по чести! — взвыла Варвара — осрамит девку, да и вовсе сгубит!
— Цыц, жёнка! — Лазарь шарахнул кулаком по столу — твоё слово за мной! ...Ништо, доча, явится твой сокол, а мы поглядим на него, — что за птица, а ты, главное, сердце слушай, оно не обманет…
Машенька уже не держала подступивших слёз, повисла на шее отца, гладила седую бороду; Варвара вышла из горницы, хлопнув дверью в сердцах.
— Доля такая ваша бабья, а мать не бойся, она строга да отходчива; как с нами инако?.
…А права матушка, — обновки, не обновки, а не худую свою одежонку отдавала Маша сиротам; калик перехожих на поварню кормить водила, и в том не кается. Брат, Евдоша, глаза-то ей на мир открыл; он всего-то на два годочка старше, а сколь об жизни понимает… Вспомнить стыдно, как по малолетству казалась ей жизнь тяжкой: новый дом маловат, печь дымится, двор от княжьих палат далеко. Того не ведала, — у иных не то печи, крыши над головой нет: поглядела, — детки малые в рубашонках ветхих по стылому земляному полу ползают; как ютятся смерды в полутёмных, курных, вросших в землю избёнках заодно с животиной…
По этим-то лачугам и ходила Машенька, когда с братом, когда одна; носила снедь, холсты, рубахи самотканые. Верушка тоже как-то напросилась с ней, инда в узелок увязала добришко, ей не надобное, да у первого плетня покосившегося заробела; в избёнке просидела на конике у дверей, едва дыша, пока Маша раздавала одежду да пользовала хворое дитя. Другим разом сказалась недужной и Маша уж боле не звала её…
Досель никогда ещё Маша не торопила время, не ждала столь нетерпеливо осень. Прежде-то каждый денёк чем-то грел и радовал, а нынче в досаду ей долго шёл на Почайне ледоход, не спешили раскрываться крепкие почки тополей. И ведь даже неведомо, что ждёт ее вслед за первым листом золотым…
...Собралась прогуляться по свежей травке с братцем Федей; усидеть в душной горнице после первого дождика не стало сил… В воротах налетела на неё раскрасневшаяся Верушка: еле переводя дыхание, заторопила с собой:
— Идём, идём к Почайне! — от переполнявшей её счастливой тайны подруга не могла толком словечка вымолвить. — Что скажу-то тебе, подруженька? Нынче какой гость у братца моего стоит! Сам из Суждаля, а едет нынче из Тмутаракани с вестями от тамошнего князя. С братом они в рати вместе были… А только вот уедет в отчину… По пути заехал, еле нашёл… А собой так пригож, статен…!
— Так ведь уедет, говоришь... — Маше едва удалось прервать страстную речь подруги, — может, и не свидишься уж с ним?
— Да нет же: послушай: обещал вернуться! Он так смотрит на меня, так смотрит! — Простенькое личико Верушки нынче сияло какой-то новой небывшей у неё красотой. —...Не иначе быть в свадьбе моей по осени… А ты, Машенька? Всем женихам отказываешь, а где ж твой суженый, отчего не видал никто его досель? Может статься, вместе венчаться пойдём? — Верушка глядела внимательно в глаза подруги; ровно сомневалась: да есть ли тот суженый? А коль нет — почто другим отказывать?
— Обещал осенью быть… Не печалься за меня, так и станется у нас — вместе и обвенчаемся…
...В зелени берёз мелькнули два всадника; спешились и пошли к ним...
— Он это, он! — Верушка ладонями закрыла вспыхнувшие щеки.
— Ну вот, еле сыскали вас! Никак не хотел Андрей Иванович не попрощавшись уехать!
Анфим, круглыми розовыми щеками схожий с сестрой, подмигнул смутившемуся приятелю.
— Отчего ж ты, брат, не сказал, что сестра твоя не одна здесь гуляет?
Машенька опустила глаза; суздалец и впрямь был хорош собой… «Да зачем же он так смотрит на меня? И где-то я его прежде видала, голос мне его знаком отчего-то?»
— Да это соседушка наша, Марья Лазаревна, воротынского хлебника дочь…
— Что ж, прощай, Вера, до встречи... — Андрей одолел смущение, — Прощай и ты, Маша; может статься, вскоре свидимся…
…Товарищи обнялись и разъехались своими путями. Вдруг и Верушка, заскучав, поспешила домой. Не сказала Маше, — отчего-то не понравилось ей знакомство суздальца с подругой… Оттого не видались они с того дня с лишком неделю. Но мысли грустные недолго держались в лёгкой верушиной головке. Да и с кем ещё ей поделиться неясными мечтами; мать за то лишь выбранит…
...Вот и опять они на берегу Почайны, у кривой старой ивы. У Веруши те ж разговоры, — об Андрее-суздальце: когда приедет, что скажет… А Маша молчит, ровно в чём провинилась перед подругой; и сама-то не поймёт, отчего так…
— Да что я тебе еще скажу, подружка! Страсти-то какие! Мне братец сказывал, — ну не мне, — не вышло приврать у подруги, — подслушала: маменьке говорил, — у Лысой горы, где ведьмы гуртуются ночами, там разбойники объявились, и атаман у них — Одноглазый. Нынче ночью пограбили обоз торговый; гостей до нитки раздели; а логово у них — на Днепровских порогах. Неделю тому выследили их; атаман уж на виду был, рукой бери; а он возьми да об землю ударься, и волком чёрным оборотился. И все они, тати, кто в медведя, кто в собаку аль кота обернётся; и все чёрной масти! Что ж ты улыбаешься? Аль не веришь? Да вот тебе крест, не вру! Да идём же домой, дождь собирается, не было б грозы!
И опять не понять Маше, отчего будто легче ей стало от тех вестей страшных, словно одной тучкой в небе меньше стало, словно привет получила от того, кого ждёт…
К Иванову дню в полный рост вошли травы, вспыхивали вновь ночами белые ведьмины цветы, кружили дурнопьяном нестойкие юные головы, манили за собой путаными тропинками в дали неведомы-нехожены… Не бродила ночами Машенька в росных травах, не студила босых ножек, но где в те поры душа её бродила, — Бог весть... Только сны приходили к ней тревожные и сладкие, а и не вспомнить о чём; а что вспомнишь, — не сказать никому…
А перед самой Ивановой ночью привиделся ей Андрей-суздалец, — в богатых хоромах, одет ровно князь, вкруг всё бояре важные, а подле него детки малые бегают, радостные, розовые, как ангелочки, — Маша сочла их во сне – пятеро… И все счастливы, только княгиню ждут. И все расступаются, — идёт… Снимает княгиня фату с лица — а это она, Машенька!
Очнулась с горящем от стыда лицом; не в своём она сне побывала, не ей там быть должно! И ровно сатана ей в ухо тотчас шепнул: отчего ж не ей? Сватался ли Андрей к Вере? Обещал ли чего? Так нет же, не было того, подружка сама напридумывала себе. Да и краше её Машенька не в пример… И опять покраснела от греховных мыслей… К Маше он тоже не сватался, не обещал ничего…
…Не хотелось Варваре отпускать дочь на ночные гуляния. И так весь-то день с утра где-то хороводятся; забежали с Верушкой на закате, похватали едва кусочки, водой залили да к порогу опять.
— Остались бы, Маша, грех то; и Евдокимка серчать станет на «бесовские скакания».
— Ништо, мы грех опосля замолим — хохотнула Верушка…
— То-то, замолите вы… Да чтоб чрез огонь не скакали! И голышом в реке не купались! — Варвара знала, о чём говорит, но девицы уже неслись к воротам…
И Лазаря нынче дома нет: поехал к Давыдке в детинец. Тревожно в Киеве; половцы вновь подошли под Переяславль, станом стали; не инако, придётся дружине в полки сбираться…
И что нынче с Машей поделалось, своевольна пуще прежнего; то думалось, век со двора не выйдет, а нынче удержу нет, как взбаломошенная мечется… Замуж отдавать пора…
...Отгорали костры купальские, плыли из Почайны в Днепр венки девичьи; ни один не потонул нынче, не зацепился корягой… Молодёжь разбрелась, кто домой, кто по кустикам до восхода; самая бесовская пора меж ночью и утром...
— ...Идём домой, Машенька… — зовёт устало подруга…
— Нет, Веруша, я венок ещё сплету из этих цветов; глянь, какие белые, как снегом умытые; а эти яркие, ровно огонь жгут…
— Не тронь, их, подружка, они ведьмины, из них мавки венки плетут; сорвёшь один, — всё забудешь…
…Лишь рукой коснулась цветка — протянулось от него серебряная дорожка к небу, к бледнеющей луне. Коснулась цветка огненного — искряной лучик побежал искать в утреннем тумане всходящее солнце… Тихий смех услыхала, а может, плач… Оглянулась — нет никого, и Веруши нет… Мелькают меж дерев тени бесплотные... Вот и они исчезли... Кто-то окликает, — Машенька! — Андрей это! И с другой стороны: Машенька! — суженый зовёт… Ан нет никого... На ладони глянула, — на них пыль серебряная да золотая… Лица коснулась, — сон хмелем закружил голову, без памяти опустилась в травы купальские, в цветы лунные и огненные…
… Мать еле растолкала Машу в полдень:
— Сколь спать-то можно! Солнце на закат скоро! Что грешить-то значит! Отоспалась, — всю ночь на коленях стоять будешь, душу отмаливать! Поди вниз, — там Верка явилась — тоже ровно побитая…
—… Веруша, ты чего такая, аль плакала?
—...Да я так… Андрей приезжал… Смурной какой-то… Со мной едва поклонился, посидел часок да уехал…
— Что ж, ничего не сказал?
— Ни словечка! Может, я чем обидела его? Ведь так ждала его…
— Ну, не печалься, вернётся еще… А как вчера-то было, — хорошо нагулялись?
— Хорошо, только ты уходить не хотела, я едва уговорила тебя; всё ты венки плести собиралась… А что? Аль чего привиделось?
— Нет, ничего… Пойдешь ли нынче куда?
— Нет, матушка бранит меня… К тебе отпустила на время; вот я зашла пожалиться... Пойду… А и верно, Машенька, — грех забавы эти; за то Бог и наказывает… А я помолюсь — Бог простит…
…Как не стерегла мать, ближе к закату она всё ж выскользнула за ворота; спешила знакомой тропинкой к старой иве, словно ждал кто её там… А и впрямь ждал…
— Здравствуй, Машенька; не пугайся… Я ведь знал, что придёшь сюда… Ждал тебя…
— Зачем же? Ведаешь ли, — тебя Вера ждала, о тебе она нынче плакала…
— Вера девица пригожая, только я её невестой не нарекал, о том и речи не было, и в слезах её не виновен; мне теперь хоть самому плачь… Расспрашивал Анфима о тебе: видались мы прежде, признал я тебя… Ты не помнишь меня?
— Месяц не прошёл, как видались…
— Да нет же; припомни, кто весточку вам из Киева в Беловодье доставил; ты дома одна была за хозяйку: грамотку у меня из рук приняла, вспомни…
«...Вот откуда знаком облик его мне и голос».
— Ладно-ко; пусть я вспомнила; что ж с того?..
— Мне Вера сказывала, — будто суженый у тебя есть, коего не видал никто…
— Я видала, и того довольно…
— Послушай, душа моя, я не отрок безусый, меня обвести трудно, и не пуглив я. На торков ходил, половцев бивал, и жениха твоего, явного ли, надуманного, не боюсь. Ты горда, я вижу, мне то по нраву; да моя гордость крепче. Отчина моя далеко отсель, нет здесь близких мне; Анфим со мной теперь не пойдёт, так я сам за себя к отцу твоему приду, не нынче, так завтра…
…Тенью бродила по дому Машенька, не в силах ни к чему приложить руки. Мать не могла не заметить её отлучки, да слова не сказала, другим её мысли заняты: Лазарь от Давыдки еще не воротился. Худа б не стряслось; дошли вести, — половцы у Переяславля починки жгут…
Маша едва дождалась как затихнет дом; молилась Пречистой страстно, до слёз; заснула, души не облегчив...
Отец приехал утром озабоченный; не миновать биться с нехристями; по слободам звон стоит, — ратная сброя куётся-чинится… А самая пора косить травы…
— Где ж краса моя? Не спускалась ещё?
— Спит до си… Сдурела совсем девка; особливо после Ивановой ночи; то молится ночь напролёт, то по дому бродит лунницей; потом спит до полудня... Избаловал ты её… А по ней вожжа плачет…
Лазарь уже не слушал ворчание жены, поднимался в светёлку…
— …Тятенька, родненький, что ж так долго не было тебя? Соскучилась я…
— Ну не плачь, полно… Аль беда какая приключилась?
— Нет, нету беды… так я …соскучилась...
— Ну и полно, спускайся вниз…
— ...Тятенька, придёт завтра человек… свататься будет…
— Да кто?.. Тот ли?..
— Нет… другой…
—… Что ж… коли придет… — хочешь за него?
— Нет, не хочу… я же слово уже дала…
— Ну, не захочешь, не пойдёшь, неволить не стану
— ...Не хочу… Не знаю я!
— Что ж… И так бывает… Доживём до вечера — там видать будет, — каков молодец…
…С утра Захар уехал к Давыдке, Лазарь к посаднику; «нынче и дома посидеть могли б», — покорила Варвара… Обещались к полудню обернуться…
А в доме от восхода сутолока пуще прежнего, а при том и тишина, — говорят в полушёпот; хозяйка нынче в сердцах, не попасть бы под горячую руку. А сама невзначай и слезу утрёт…
…Вот оно как выходит: всё мечталось, — поскорей бы дочь пристроить за кого, одной заботой меньше; а вот пришла пора, — теперь думай: кто таков, да ладно ль с ним Маше заживётся… И как ей, матери, без неё остаться? Ровно лучик солнца в окошке угаснет. Что ж, и все матери, видно, так по дочерям убиваются; то воля Божья: нам дочерей ро́стить, холить-лелеять, чтоб потом в чужие руки отдать. Чужих дочерей в дом принимала, — о том не думала…
…К завтраку Маша спустилась позже всех; Захар и Лазарь уже уехали. Есть ей вовсе не хотелось под пристальными взорами семьи:
— Ну что ты еле гребёшь ложкой! Поешь путём хоть сегодня! — мать говорила без привычной строгости. — Ведь бледнуща, ровно смертушка! Вон Верушка твоя, глянуть приятно — девка кровь с молоком!
— А ты, матушка, вели, чтоб Фенька ей щёки свёклой натерла! — не удержался от насмешки Калистрат…
Маша не выдержала, бросила ложку и убежала наверх… Плакала долго, не понимая ни тоски своей, ни этих слёз, неведомо откуда берущихся…
Приходила Уляша, пыталась утешить, тоже плакала… Так и уснула она в слезах; разбудила Фенька, — со скрипом открывала старый сундук, доставала новое платье. На столе лежал серебряный венец с золотой сканью, да золотые же лунники.
— Чего ты, Феня? Почто всё это?
— Как почто? Боярыня велела на смотрины тебя обрядить; вставай, боярышня, глазки холодянкой умой, вон покраснели как… полдень уж…
— Какие смотрины? Подай вчерашний сарафан, и где берестяной венец? Нечего на меня смотреть, я и не сойду вниз… Ты Уляшу мне покличь…
— Уляша при хозяйке: сама и отходить ей не велела. А как же ты не сойдешь, коли сваты явятся? И меня пожалей, боярышня: либо меня прибьёт боярыня, либо тебя за косу вниз стащит… — рослая, румяная Фенька, с её нахальными глазами жалости не вызывала.
— Тебе поснедать сюда принесть, аль сойдёшь?
— Пошла вон, бахалда! — башмак полетел в холопку. — Зови Уляшу!
Мало хлопот Варваре с дочерью, так ещё встретила Анфиска:
— Ходит, матушка, под воротами человек неведомый…
— Что ж, разные мимо идут… Он не со шрамом ли?
— Будто б нет; молод собой... Да он вчера подле ворот выхаживал; я тож подумала, — мало ль… А он и ныне явился, в окна засматривает… Выглянь, матушка, вот он…
— Да кто ж это? Будто лицо знакомое… А зови-ко сюда его…
— Боязно чего-то…
— Чего боязно? Здоровая баба… Постой, сама сойду.
—... Да ты чьих будешь, молодец? Ровно видала тебя где?
— Не признала, тётка Варвара? Макарка я…
…Макар, поснедав, ещё сидел за столом в окружении родичей; даже Мавра вывалилась из своей половины подивиться на гостя дальнего: есть, вишь ты, Беловодье это самое… Утихли первые торопливые расспросы: как там, что? Всё ли путем?
— ...Как уходил по осени, все живы были…
— Вот и лады: оставайся с нами... — Калистрат шлёпнул Макара по спине, — Мы тебе невесту сыщем: девки в Киеве красовиты... — он подмигнул Анфисе, — Да грозны бывают…
— Ты всё про девок, про то невесту до си не сыскал... — нахмурилась Варвара.
— Долго ли хомут вздеть…
— А где ж Машенька? — взгляд Макара ровно искал кого-то меж родни.
— Одевается… Вишь, смотрины у нас нынче, жених придёт со сватами…
— Что ж за жених? Кто такой? Киевский, поди?
— А и сами того не ведаем; видно, так ведётся у молодых: дочь сама сговаривается впотай от родителей…
— Да видал я его, — подал Калистрат голос, — Веркиному брату Анфиму он соратник, гостевал у них по весне…
— И в самом деле, — что ж не идёт? Фенька, где Маша?
— Одевается боярышня…
— Сколько ж можно одеваться? Аль всю укладку на себя вздела?
…А ворота уже отворялись перед гостями жданными, звенели во дворе звонцы… Андрей с Анфимом всходили на красное крыльцо.
Не больно радостен Анфим для свата, да как отказать побратиму: кого сыщет он в чужом городе?..
…Макар всматривался в жениха не менее зорко, чем родители; пытался отыскать ту чёрточку, что внушила бы неприязнь к нему: вот тот человек, который отнимет у него Машеньку окончательно… Он не слушал гладко льющейся речи свата, слышал лишь короткие ответы Андрея, видел его растерянность и смущение… Ждали Машу…
— Жена, позови дочь! — по обычаю строго велел Лазарь, — Пусть уважит гостей дорогих, медами угостит…
…Ни скрипа дверей, ни половицы под лёгкими шагами, и как ветерком по горнице – общий вздох: так бы дева Мария сходила с небес, — Машенька не спеша спускалась по лестнице…
В изумлении смотрели они, как прекрасна их дочь, сестра… невеста… К такой Маше и торопился Макар, такой представлял себе в мечтах, такой являлась ему во сне… Поклонилась всем; от смущения ли, от вечерней ли зари порозовели щеки; но мёд по чарам разливала, — руки не дрожали, Андрею подала — глянула спокойно…
…Дале беседа шла о делах житейских: как земля родит, о ценах торговых, о половцах, что под Переяславлем сидят. О свадьбе пока ни слова; от смотрин да венца — путь дальний, отсель ещё назад повернуть можно… Но вот и мёд выпит, стемнело уж; пора гостям и честь знать…
— Поди, доченька, проводи гостей…
…Анфим выводил коней из сенника; Андрей задержался на крыльце с Машей:
— Что ж теперь скажешь, душа моя?
— То же, что и прежде: твоей не буду… Есть у меня суженый, ему слово дала, от него не отступлю…
— Что ж, и я упрям, и ждать умею… Много в Божьем мире красавиц: ты же ослепила меня, — не вижу других. Отныне почитаю тебя невестой своей, а по утру иду нехристей воевать; коли головы на поле не оставлю, — к тебе вернусь…
Домашние, зевая, разбредались спать; Макар сказал Варваре, что нынче на сеннике отночует. Не спешил уходить из горницы, ждал Машеньку, да и Федюшка без конца теребил его, просил вновь и вновь рассказывать про Беловодье. Уж больно любопытно узнать ему, что есть и другие города, кроме Киева, и ре́ки, кроме Днепра и Почайны… Макару хотелось порасспросить Варвару, отчего Андрей явно не люб Маше, и отчего Варвара так тревожно вздыхает, и нетерпеливо поглядывает на дверь…
А Маша вернулась спокойная внешне; мать кинулась к ней:
— Ну что? Что сказал Андрей?
— Отказала я ему… А он завтра на половцев идет… — Варвара осела на скамью. Маша уже поднялась к себе; Лазарь подошел к жене, обнял её:
— Варварушка, пора и мне сказать: и нам биться идти; завтра соберём ратников, другим утром уйдем…
— Ах, блажная, блажная… — Варвара всё была во власти мыслей о дочери… — Что? Куда уйдём? Кому — нам?
—…Под Переяславль… Все — я, Захар, Калистрат… Ты в путь собери нас… — Варвара охнула, отшатнулась от мужа, обвела взглядом сыновей… Пять лет назад уходил Лазарь с Давыдкой, а нынче все выросли… Дочь замуж, сыновья на брань: с кем же она останется? Феденька малой еще. Куда ж они приехали из тиши-то Беловодской, где от веку бранных дел не ведали; а здесь что ни год — то замятня: торки, печенеги, половцы…
Да полно убиваться, хоронить раньше времени их; не бестолковая она, понимает: не остановить у Переяславля нехристей, — они сюда придут…
…Маша едва сняв давящий голову венец, не раздевшись, рухнула на постель. От охватившей сердце тоски и страшных предчувствий не стало сил даже плакать; только назойливо лезла мысль: что за человек чужой сидел в горнице, откуда он? С тем и уснула…
После вчерашнего сыпучего дождика солнышко по утру вышло яркое да радостное на чистое, как умытое, небо… Будто прошли все невзгоды людские, и уж нет ни горя, ни слёз…
В Верхнем жилье прохладную тишину нарушала детская возня в Анфисиной горнице; внизу мать резко и как-то устало давала приказы челяди…
«...Бедная, как же ей тяжко…» — Маша вдруг первый раз пожалела мать. Но тоска и вчерашние предчувствия не держались нынче в сердце…
Не обуваясь, не прибирая волос, вышла на гульбище, на чищеные до бела, прогретые солнцем половицы.
Во дворе под навесом отец с братьями чистили оружие, воинскую снарядь… «К чему это они? Разве батюшке идти воевать скоро? И этот с ними, — чужак…»
В распахнутые ворота влетела растрёпанная Верушка, поскользнулась на сырой траве, поднялась, не отряхнув платье. Словно отыскивая кого, обвела глазами дикими двор, на гульбище приметила Машу:
— Подруженька-красавица! Разлучница моя! Я ж тебе душу открывала, а ты ж у меня сердце вынула!..
— Веруша, что ты… — Маша растерялась… — Отказала я ему… нет моей вины…
— А братец-то! Изменник… Нынче лишь сознался… — Верушка ровно и не слыхала Машу. — Присоветуй же, разлучница: как без сердца-то жить?
—…Отказала я ему… — бормотала Маша.
— У тебя, видать, сердца отродясь не бывало! Не прощу вовек ни тебе, ни брату! Не будет тебе счастья-доли с ним! — Вера, рыдая, почти без чувств упала опять в траву… К ней подошёл Калистрат, поднял:
— Встань, девушка, сыро здесь... Не гоже так убиваться прилюдно. Пойдём, я домой тебя сведу. Всё ещё уладится…
Маша всё стояла, оторопев, на гульбище, пока не примчалась откуда-то Фенька, увела её в светёлку.
— Причешу я тебе коски, боярышня, одену... — гладкий гребень, успокаивая, скользил по волосам, — Слёзки утри, красавица; стоит ли попусту глазки портить? А какой у тебя, боярышня, братец гоженький! Глазки ясные — небушком; кудри золотые — солнышком!
— Какой братец? Ты братьев моих досель не видала? О ком говоришь, не пойму…
— Да я про Макарушку; вчера-то явился, из самого вашего Беловодья… А боярыня Мавра всё говорила — нету никакого Беловодья; ан и есть…
— Какой еще Макар? Не помню Макара никакого… Что батюшка, куда собирается? Далеко ли?
— А половцев бить под Переславль... А ты не знала? Да он и не один идёт… Все, — и Захар, и Калистрат…
— Что ж ты, бестолковая, битый час про невесть какого Макара толкуешь! — Маша вырвала неплетёную косу из рук Фени.
— Так и он идёт с ними! А башмаки-то, боярышня!
…Пропылила в рассветном тумане конница по большаку, проскрипели следом обозы, с пешими воинами ушёл Макар… Среди провожавших мелькнуло строгое лицо Веры; хотелось Маше подойти к подруге, объясниться, да раздумала: не время сейчас…
…На привале Калистрат отыскал Анфима: тот дремал, прислонясь сидя, к широкому стволу дуба...
— Слышь-ко, сосед… — толкнул в бок.
— А? Чего? В ночи глаз не сомкнул, — Анфим, ровно оправдываясь, протирал глаза. — сестрица заполошенная до света, почитай, выла. Чего себе в голову вбила? А ты чего?
— Ты… это… Верке-то сколь годков?
— Сколь? А так и не припомню… Будто с Троицы шестнадцатый пошел… Тебе на что?
...Калистрат не поспел с ответом, — сотники кричали по коням… Только на ночлеге решился он вновь подойти к соседу:
— Слышь, Анфим, ты сестре замест отца, вот коли я посватаюсь, ты как?..
— К кому посватаешься? — Анфим опять задрёмывал.
— Лешак тебя… Да к Верке же!
Анфим не удивился, но молчал долго:
— Ну чего ж… семья у вас ладная…
— Ежели ты к тому, что я с девками гуляю, так то всё прошлое, по молодости это…
— Да то пустое, быль молодцу не в укор; да дело то важное, обдумать надо, а не время нынче; девка никуда не денется… вот вернёмся…
…Только другим днём после проводов вспомнила Маша, о чём хотела спросить у матери:
— Матушка, про какого это Макарку Феня талдычит мне?
— Как же про какого? Братец он тебе сродный, в Беловодье-то с нами жил… Кто тебя от собак спасал, а как уезжали, всё за нами шёл, тебя за руку держал… Не помнишь будто?
— Худо помню… Зачем же пришёл он, чего хочет?..
— А Бог весть… навестить ли…
— Долог путь для навестки… Что ж, он здесь и останется?
— Того не знаю, а коль и останется, — ты не строжи его, он для меня едина память о брате Ванечке: он и обличьем как вылитый…
…А в доме вместо ушедших поселилась тишина, вошла хозяйкой с предчувствиями горькими; жизнь текла сама собой, а думы шли вслед за ратниками: где они нынче, как спалось им на земле сырой, не солон ли хлеб домашний, на слезах замешанный…
Федюшка носился по горницам, совался во все заботы, старался поспеть всюду, — отец его за «большака» на хозяйстве оставил, — пока не попался Анфисе под лихую руку…
… И тяжкий труд без сильных мужских рук не укоротит дней ожидания.
…И был рассвет, когда пронёсся по пыльным улочкам верховой гонец:
— Побили, побили степняков! — остановился у ворот, бабы враз обступили, вынесли воды, ждали, чего ещё скажет:
— ...Отогнали в степь дальнюю, долго не сунутся…
— Наши все целы, аль кто поранетый есть?
— И наши ранетые, и побитые есть…— Бабёнки закрестились, отводя беду от своих дворов…
Дней и трёх не прошло, — запылил большак под обозами; не скакали всадники весело верхами, в поводу вели усталых коней… Вперёд пустили обоз с теми, для кого подвиг ратный последним стал…
Завыл бабий посад, запричитал, узнавая своих среди павших… Варвара и Маша отыскивали родных в конной дружине, — Калистрат, Макар… Уляша, уже не стесняясь, висела на шее Захара… Только чего ж не радостны их лица; чего там Давыд у обоза трётся, не отходит?
Забилась в рыданиях мать Анфима; Калистрат подошел к плачущей Верушке:
— Думали, довезём… У нас отец…
Побелела Варвара, пала на тело мужа, а он ровно живехонёк лежит; как вражье копье вошло метко повыше колец кольчужных…
—...Тятенька, тятенька, — напрасно звала Маша. — встань, подымись, чего лежать тебе тут; дома-то лучше…
…Теперь вот ясно всё припоминалось, и то, что на век словно забыто было: и как уводила его от Дарёнки, и как после свадьбы вила веревья из него… Не о том, из-за чего в Киеве осели; а боле своей вины перед ним искала…
Евдокимка сыскал у монасей икону святого Лазаря, — Варвара пыталась найти в святом лице знакомые черты: глазами будто и схож.. Ей бы в глазах дочери искать отражение родное… Кабы подошла сейчас Машенька…
Может, подходила, да не заметила Варвара: дочь лишь лучик в жизни её, муж — светом был, коего не замечаешь, пока он есть...
Горе одно на всех, а каждый своё проживает… Маша в своей светёлке слёзы точит, — ровно опоры не стало, сердце прислонить не к кому; мать как стеной от всех отгородилась, Федюшка не к ней идёт с детской тоской по отцу, — к сестре:
— Почто, сестрица, тятеньку в землю убрали? Как нам без него жить?
— Тятенькина душа на небе нынче, он оттуда на нас смотрит; всё видит, — так ты не шали, братьям помогай, не огорчай матушку…
— Захарка говорит — тятенька наш герой был, богатырь; я вот тоже вырасту, в Давыдкину дружину уйду…
...Не с кем Маше поделиться горем: Уляша нынче от израненного Захара не отходит под ленивым взглядом Мавры, — Бог весть, какие мысли бродят в сонной голове; Варваре нынче не до Уляши.
...Уж и лист берёзы вызолотился, — от Андрея ни весточки; живым с сечи не вернулся, и мёртвым никто не видал его; Давыдко говорил: суздалец среди первых в сечь ушёл… Нет вестей и от суженого… От печали да безвестности этой тяжелее присутствие в доме чужого человека, — зачем здесь Макар, почто не возвращается в отчину, что ему тут? Зачем эти вопрошающие взгляды, словно в душу её вникнуть хочет… Маша и сама понять не в силах, отчего не по нраву ей брат новоявленный…
…Решился-таки Калистрат к матери подойти; братья уже одобрили его выбор, да посомневались, пойдёт ли Вера за него…
— Матушка, я вот чего: женится хочу…
— Неужто в разум вошёл к двадцати годам? — Варвара оторвалась от созерцания святого лика. — А которая ж за тебя согласится? Славушка-то гулёная вперёд бежит; ты какую девку в посаде стороной обошёл? Аль в тридевятом царстве поискать?..
— Я Верушку Анфимову взять хочу…
— Ты хочешь? Не пойдёт она за тебя… — в сознание, замутнённое горем, входил смысл сказанного сыном: Анфим нынче там же, где и Лазарь её… Так из туч, долго копивших воду, потоком прорывается ливень, — Варвара зарыдала в голос, как не могла выплакаться ни когда убитым увидела Лазаря, ни на жальнике при похоронах… И так же внезапно слёзы иссякли… Вдруг она поняла, что жизнь вокруг не закончилась, и без неё в этой жизни никак…
– Ладно, быль молодцу не в укор; зашлём сватов в пору, никуда твоя Верушка от нас не денется; ты у меня покраше иных будешь...
Очнулась Варвара, кругом огляделась, — вроде всё путём идёт, — Анфиса разора в доме не попустит, а то, что Уляша от выздоравливающего Захара не отходит, не могла не заметить… Припомнилось, мелькало у неё в голове какая-то мысль, перед тем как уйти в поход ратником, нынче и проявилась она четко… Да и излишняя, как показалось, Макарова озабоченность судьбой Маши: как воротился, давай ко всем с вопросами: отчего жениху отказала, что за суженый у неё. Всё приметил, ничего не забыл… Решилась Варвара поведать ему о Маше; может, пособит чем… Всё, да не всё сказала, — что разбойник сватался, и что Маша сердце своё обещала без ведома родителей — об этом узнал Макар. А того, откуда тот разбойник взялся — знать ни к чему…
Да, как меж прочим, на свою беду пожалилась; Уляшу не больно хаяла, — не спугнуть бы парня. Ну, вроде всем девка хороша, — и пригожа, и работница добрая… Вот случился такой грех; оно бывает, а быть не должно; жена какая ни есть — перед Богом венчана, а девке свою судьбу устраивать надо… Кабы Макар за себя её взял, да увёз отсель куда подале, хоть и в Беловодье — век бы за него Бога молила… Просьбица такая пустая Макара малость поошарашила, он даже не сыскал сразу, что ответить; не придумал ничего лучше, как опять спросить что-то про Машеньку. Варвара словно и не расслышала, всё о своём твердит: ты подумай, Макарушка, а?..
Осень вызолотила прибрежные березники, выкрасила черемуху да осину… Калистрата сговорились обвенчать с Верой после Рождества. Макар не говорил ни да, ни нет, а к Уляше всё ж приглядывался. А про себя порешил, коли у Маши всё уладится, ему с лёгкой душой можно б и в Беловодье с молодой женой вернуться; а Варвара меж тем с Анфисиной помощью устраивала так, чтоб Уляша не оставалась с Захаром вдвоём; а напротив того, чаще сталкивалась с Макаром наедине…
А Маша изредка ещё выходила в ясные дни к реке с Уляшей, к старой иве уже не спуститься, остыла вода… Туда же шла и Вера; издали на подругу глядела, примирения хотела с будущей золовкой... Мало по малу беседы затеялись: жизнь как сравняла их, — затерялся тот, кто меж ними стоял, Вера с другим сердце утешила…
...И однажды опять промчался по посадской улочке всадник; остановился над рекой прямёхонько в том месте, где по весне увидала Андрея Маша.
— Не пугайся, красавица! С вестью доброй к тебе, — жди того, кого ждёшь…
Да кого ждать- то?!.. Или жив Андрей?..
Сколько-то прошло дней, — Маша и получаса не прогостила у Веры, — Фенька примчалась, рот да ушей:
— Поди домой, боярышня, хозяйка кличет! — а почто матушка зовёт, о том ни слова…
…Во дворе конь, богато убранный… Да чей же?..
…Андрей сидел за столом с Захаром, поднялся навстречу Маше. Варвара глянула на дочь настороженно, — ну, как опять взбрыкнёт… Она же и поклониться забыла, только сказала тихо: — живой…
—…В полоне довелась побывать половецком…— он рассказывал, а вокруг уже никого не было — их оставили наедине. — Добро, не один… Втроём и ушли; месяц в доме соратника отлёживался, раны залечивал: не чаял и подняться… К тебе вестника отослал…
— Так он от тебя был?.. — Андрей глянул в глаза ей, понял, о ком подумала сейчас она…
— Что ж нынче скажешь мне? — Маша ждала этого вопроса, но ответила не вдруг:
—…Не знаю, что сказать… Ты говорил — терпелив, так подожди ещё… До листа последнего…
…Как же обрадовали Андрея неопределённые эти слова — она не сказала «нет»! Тем оставила ему надежду малую…
Он взял её за плечи, быстро прижал к себе; Машу испугал этот порыв, она испуганно отстранилась и убежала из горницы…
«...Сколь же грешна я, — металась беспокойно душа, — едва первый лист пал, а я уж готова уступить, забыть обещанное слово… Но ведь не согласилась еще! Да и он ждать велел до листа золотого…»
…Как ни долго стояла осень, а ветер налетал всё чаще и злее на старую яблоню под окном светлицы… Андрей заезжал как будущий родственник, она не выходила к нему; то, что для всех казалось решённым делом, для неё не прояснялось вместе с яснеющим садом… Задумчиво крутила она заветное кольцо на пальце, пытаясь понять, чего же хочет больше… Вдруг стала считать листья на яблоне… Сбилась, отчего-то заплакала…
…Ночью бродяга-ветер свистел разбойно по посаду, кидался колючим снегом, оборвал с деревьев остатки осени… По утру в зябком сыром свете, увидала яблоню Маша — ни листочка не нашла на ней… Вот и решено всё… Свадьбу отложили до Рождества, заодно с Калистратом, — нынче не успеть уж: до Поста меньше недели…
С обручением Маши как-то сник и помрачнел Макар; другим же днём говорил с Варварой; она зазвала к себе Уляшу:
— Вот, девушка, Макар Иваныч за тебя просит; не первый день его знаешь; плох ли, хорош, скажешь, а при твоём положении нынешнем не выбирать стать, лучше не найти… Тебе своё гнездо вить; что чужое зорить? Моё слово решённое, тебя для порядку спрашиваю: согласна ли? Что ни ответишь, а семью сына ломать не позволю… И на думки долгие у тебя часу нет…
—…Согласна я… — Уляша прошептала еле слышно... — Только пусть Захар Лазарич сам отпустит меня… Его слово слышать хочу…
— Она ж ещё условия выговаривает… Да пусть по сему будет; не зверь я, дозволю проститься вам…
…О чем говорили меж собой Захар с Уляшей — никто не слыхал; разошлись не в долге, — он вышел чернее тучи, она, не стирая слёз, ушла в свой уголок…
...Невесело было венчание в старой Ильинской церквушке над Почайной, мелкий дождик оплакал их отъезд; перекрестила Варвара путь молодым. За ворота провожать вышла лишь Маша; Захар стоял на крыльце; прощаясь, поклонился любви своей поясно, а потом из окна следил, пока не скрылся возок на взгорье за лесом…
Тем же вечером на взмыленном коне примчался из Киева Андрей; задыхаясь, ровно как бежал всю дорогу, просил говорить с Машей наедине:
—…Видно, душа моя, не суждено мне жить с тобой; нынче навек с тобой разлучаюсь. ...Отыскал меня по утру в Киеве человек, коего ты суженым почитаешь; говорили мы с ним долго… Что ж, сам виноват, не верил тебе, девичьи, мол, придумки… Прими же назад кольцо твоё обручальное, обиды в том тебе нет. Человеку подлому не уступил бы любви своей, а тот, кого ждала ты, — муж, достойный ожидания… Моя же дорога — поле брани, чтоб голову недаром сложить… На том прости… — крепко притиснул к себе, поцеловал и вышел… Она же стояла ни жива ни мертва, пока слушала речь его; не отрываясь глядела в окно, — на вершине старой яблони, забытый ветром, трепыхался одинокий бурый листочек...
...Варвара оступилась от неё; уже не пыталась образумить облажевшую дочь; посылала говорить с ней Анфису, сыновей, — напрасно; молчит, вздыхает, твердит одно: судьба, судьба моя… Калистрат хмыкал: чего хотела, того добилась. Захар отвечал: посмотрим, что за герой, а то долой с крыльца…
...Силыш приехал по утру, дом едва просыпался. Вороной, в уголь, конь бил копытом нетерпеливо, не подпуская челядь хозяйскую... Всадник так же нетерпеливо и ловко спешился, взбежал на крыльцо.
Рассматривали его внимательно: такого с крыльца не скинешь… Со двора вбежал растерянный Федюшка: люди неведомые понаехали, тьма целая их…
— То свита моя; их всего-то десяток; зла не сделают… — Силыш перекрестился на образ, поклонился всем, отдельно в пояс хозяйке:
— Прости, боярыня, коли напугал; а только обещался я сыскать вас в Киеве, так оно и вышло: прости и за то, что с суженой своей помимо тебя сговорился, а хотел прежде её слово услыхать... — Силыш отыскивал глазами Машу, а она уже спускалась по лестнице из светёлки. — ...Задержался я малость; ждала ли? Кольцо не выкинула — вижу, ждала… А что едва не потерял тебя — в том твоей вины нет; себя лишь виню… Собери, боярыня, дочь к венцу, да уложи ей малый скарб в дорогу... — Варвара ахнула:
— Да как же это? Свадьбу враз не сберёшь! И куда ехать так вдруг на ночь глядя? Не пущу!
— Я дочь твою не силой беру! Ежели сей же час повторит она слово, что допрежь сказано ей, — возок готов, в церкви дьячок ждёт сговорен… И до ночи далеко, — белый день занимается…
Ещё Варвара надеялась на что-то, — опомнится ещё дочь: молчит, вишь… Но Маша шагнула к Силышу, коснулась руки:
— Слово моё со мной, с тобой моя верность… — она, едва увидав во дворе Силыша, успокоилась, ушли все сомнения; теперь её не остановили бы ни мать, ни братья. И всё, что сейчас происходит, что дальше станется с ней — всё так и должно быть; она нужна ему…
Махнув рукой, горестно отступила Варвара; под Анфискиным взглядом заметалась челядь по дому, обряжая Машу, укладывая приданое на возы. Крикнули накрыть стол, гостя угощать…
— Не суетись, хозяюшка, — усмехнулся Силыш, — возок у меня малый; золота-серебра не надо; я у вас главное сокровище забираю, коему и цены не ведомо…
…Пуста площадь перед старой Ильинской церквушкой: последний день до Поста, обвенчались все, кто хотел… Подъехали всем обозом, молодые уж не воротятся к дому; «свита разбойная» держится позади, не отступая…
…До обидного скоро свершился обряд, дьячок торопливо отчитал положенное; видно, на то было ему веление — не тянуть…
— ...Скажи, зятёк, куда хоть повезёшь дочку?
— Не закудыкивай пути, боярыня: дорогу нам Бог укажет; прощай же, прости, коли что не так…
Маша уже расцеловалась с братьями, с Анфисой, с Верой, обняла мать и пошла к возку; остановилась, вернулась к матери, кинулась в ноги:
— Прости, матушка, прости дочку непутёвую! Даст ли Бог свидеться?
— Господь с тобой, дитя мое! Сердце ты у меня с собой забираешь! Скатертью пусть дорога ляжет, Бог счастья даст тебе… А коли что, — возвращайся к матери; я помолюсь за тебя…
…Вороной бил копытами; Силыш сам устроил жену в возке, снаружи грубо сколоченном из неструганных досок; внутри же всё обито перинами, шёлком. Маша утонула в мягких подушках, и даже не заметила, как тронулся обоз…
— Да как же!.. — Варвара опомнилась, когда « разбойная свита» скрылась за жальником. — Приданое-то! — Возок с заботливо уложенным Машиным скарбом остался стоять на церковной площади…
...От посадской улицы нёсся к церкви всадник; у паперти резко осадил коня:
— Тётушка! Как же так? Мне Мавра сказала! Куда тати уехали, в какую сторону?
— Макарушка, родненький, догони их, поглянь хоть, куда направились!..
...Будто и времени прошло всего нечего, а разбойников и дух простыл; позёмка след заметает...
У леска стало потише, колёса и копыта конские чётче проявились. Впереди мелькнули в сумерках верховые… Макару перекрыли дорогу:
— Куда спешишь, молодец? Не сбился ли с пути? А то проводим назад…
— Не для того вперёд еду, чтоб сворачивать… Потолковал бы с вами, да часу нет на то…
— Храбер сокол, да смотри, головы не сверни по тёмному времени; пропустим, братцы, его…
И полверсты не ехал Макар, — тёмная гора возникла перед ним. Спешился, подошёл поближе — засека из старых деревьев, сучьев и мха так плотна, что руки не просунуть… Он оглянулся; кругом тишина, лишь изредка всхохатывала ночная птица. У неробкого Макара под шапкой шевелились волосы. Перекрестился, махнул рукой, повернул коня вспять…
— ...Как же то вышло? — Макар выпил ковш кваса, сел против Варвары; рядом притулилась к ней Веруша, почти уже родная… — Зачем татю отдали Машу? Зачем дорогу не застили? Или новая дочь краше пришлась?
— Не кори меня, Макарушка! Нет у меня уж слёз плакать. А как не отдать, как не уступить, когда ей материно слово ништо; за ним, как примороченная пошла. Мне, говорит, либо с ним, либо в Почайну головой… А где ж ты Уляшу бросил?
— … Уляша у добрых людей осталась, её беда обойдёт… А Машу я сыщу; в ад спущусь, коли придётся; а то и голову сложу… На что она мне без Маши?..
…Возок мягко покачивало даже на ухабах, слабые толчки едва выпутывали её из дрёмы... К вечеру похолодало; на постоялом дворе Маша съела кусочек курицы, выпила горячего мёда, совсем сморил сон. Как сквозь туман слышала: допытывал у кого-то Силыш: встала ли река? Ему отвечали; нет, сало только идёт, да забереги легли… Лодкой пройти можно…
В ноги поставили жаровню с угольями; Силыш сел рядом в возок, притиснул крепко к себе, целовал губы и щеки, согревал дыханием; а она не понимала ещё, нравится ли ей это; только ясно, — так надо, он хозяин теперь над телом её и душой, и едет Маша не в родной дом, и не будет рядом отныне ни матушки, ни Анфисы, ни подружки Веры…
...И опять возок качало, день ли, другой; её бережно вынули из возка; кто-то крикнул: Борода, прими боярыню! Сильные руки подхватили её, и опять качало, и плескалась вода; скрипели ворота; будто в родном доме обволокло печным и хлебным теплом; несли по лестнице... Нагретые перины пуховые окутали глубоким сном…
...Маша проснулась от непривычной и пугающей тишины: не возились за стеной дети, не слыхать зычного голоса Анфисы… Она босиком прошла по пуховому ковру к окошку; не видать старой яблони, лишь выбеленный снегом пустой двор… За бревенчатой огорожей, — лес да краешек заледеневшей реки… Она не вдруг и вспомнила вчерашний день… Хотела заплакать, да передумала, — что теперь, сама всё решила…
…По сумеречной лестнице наугад спустилась в горницу… Рослая, сгорбленная, высохшая как дерево, старуха вынимала хлебы из печи…
— Долгонько спишь, хозяюшка! Аль я взгромыхала, побудила тебя?.. Не спрашивай, где муж твой, неведомы мне его пути…
— Чей муж?..
— Не мой… Про своего я знаю, где он… Не велел вчера молодцам пировать, чтоб не побудили тебя, по чарке налил, да и разогнал… Сам, ещё не побелело, на коня да со двора… Что мужем он тебе не стал нынче, о том не тужи, всё впереди у вас…
…Маша смутилась, с лавки накинула овчинный тулупчик, вышла на крыльцо; вдохнула свежий лесной воздух; спустилась во двор…
Через маленькую калиточку в воротах вышла за ограду… Бревенчатая огорожа тянулась вдоль поросшего ивняком и черёмухой берега. От ворот к реке вела истоптанная в грязь дорожка…
Машенька шла вдоль ограды, пока скалистый утёс не пресёк ей путь. Берег стал выше, ледяная кромка поблескивала за деревьями где-то внизу. Почерневшие брёвна ограды плотно упирались в камни утёса. Маша поискала тропинку наверх, но здесь башмаки заскользили по снегу… Она вернулась назад, от ворот глянула на дом: он стоял неприглядный, даже страшный, будто седой от старого дерева…
Старуха сидела у окна, пряла пряжу…
—...Тихо как здесь…
— Чего ж не тихо будет… вода вкруг… Обошла имение своё?
— Так это остров?.. А как же величать тебя, бабушка?
ꟷ Прежде Весеницей звали, а нынче хоть Студеницей зови…
— Что за жерехи у тебя дивные, Весеница? То, гляну, голубым светят, а то алым…
— То от супруга дар, как суженой назвал…
— А давно ль живёшь здесь? Давно ль Силыш здесь обитает?
— Я-то и не сочту годов своих, а Силыш, как старика моего князь прибил в Суждале, так и осел тут…
— …Как здесь тихо…
Глава 5. Год 1066
...Бесконечно долго, как бабкина пряжа, тянулась зима. В тёплые дни Маша ходила гулять за ворота, по тропке спускалась к реке, смотрела на дальний берег; хотелось понять, в какой стороне родимый дом. Как там без неё? Что о ней думают, вспоминают ли?..
Изредка являлся Силыш, чаще один, а то с ватагой. Настывшей щекой прижимался к лицу Маши и уходил в свою горницу…
Невесёлые мысли одолевали по ночам её, не давая сна: да любит ли он её? Зачем она здесь? Что за человек её муж? Куда исчезает, откуда возвращается? Что за люди пируют с ним в горнице? К Весенице подступалась с вопросами:
—...Закрома зерном полны да разным добром; где же нивы, с коих собран хлеб? Ты с утра до ночи ткёшь да прядёшь, — кому холсты нужны эти? Хлебов печёшь столько, вдвоём не съесть, — кому хлебы эти?
— Найдётся кому рубахи носить, найдётся, кому хлеб съесть… — у старухи похоже мысли путались, как нитки пряжи, она тихо бормотала невесть что; вспоминала какую-то Зарянку, Анастасию, Терёшку…
…Маша поначалу боялась, — кто-то из пирующей ватаги поднимется наверх; вскоре успокоилась, — не допустит Силыш такого. Но покой этот тоже был страшен: муж при ней проткнул ножом дюжего молодца; крепко захмелев, тот перепутал двери… Силыш спокойно обтёр клинок ветошкой:
— Жаль парня, добрый был боец... Другого сыскать до десятки надобно…
…В последний Великопостный день ватага завалилась на закате. Маша спустилась встретить мужа, но не увидела его; в развесёлых голосах почудился чей-то знакомый, — прежде не слыхала здесь его.
В избе новик скинул кафтан и шапку, — это был Макар! Быстро глянул на Машу и отвёл глаза…
— А хозяин твой в Чернигове задержался! — жуковатый ватажник из новых с недоброй ухмылкой крикнул в спину Маше. — К праздничку поболе подарочков добыть голубке своей! — Маши уже не было в горнице, а он жадно смотрел на дверь. — Эх, братцы мои, мне б такую птичку в силки поймать! И как не боится атаман её оставлять? Хороша Маша, да не наша! — Макар не выдержал, в руках его сверкнул нож:
— За речи такие языка аль жизни решиться можно! — его перехватили ватажники:
— Остынь, новик! А ты, Жук, и впрямь язык придержи! Атаман за меньшее Рыжего на клинок наткнул! Полно, ребята, — распорядился десятник, — допивайте своё и спать, полночь на дворе; Жук часует нынче в черёд…
…Маша ни жива, ни мертва сидела в светлице; сна ни в одном глазу… Зачем здесь Макар, откуда он? Почему не захотел признать её? Расспросить бы, что дома делается… Да ведь он с Уляшей должен быть!.. И когда Силыш вернётся?
Внизу шум стих; по лестнице скрипнули шаги, — может, Силыш? Да походка легче его… В дверь поскреблись, — она обмерла…
— Отвори, Машенька, это я, Макар…
—… Почему ты здесь? Где Уляша?
— Уляшу я у добрых людей оставил; не сужена мне она. Машенька, сердце моё, нет мне жизни без тебя!
— Опомнись, Макар! Что говоришь! Сестра я тебе!
— Пусть так! Мне хоть рядом с тобой быть — и то радость великая! Да знаешь ли, с кем живёшь? Разбойник он, душегуб! Бежим со мной сей же час; я им сонного зелья в питьё насыпал, до света не чухнутся! Что ж ты медлишь? Не расседлал я коня своего!
— Нет, Макарушка, здесь я останусь; какой бы ни был, — жена я ему венчаная, а ты неладно сделал, — жену свою у чужих людей бросил… Вернись к ней нынче же!
—...Что ж, пора мне; только знай, не оставлю тебя до смерти, рядом буду всегда…
…С тяжкими головами просыпались молодцы:
—...Долго ж мы, братцы, спали…— десятник тёр глаза, — Атамана, видать, нет до си… А где ж Новик? — он глянул в окошко. — Беда, братцы! Жук у ворот валяется, не иначе, побитый!..
…Они вернулись к утру, привезли с собой израненного Силыша, — в нескольких верстах отсюда столкнулись с дружиной князя. Те шли на «разбойных людей», кем-то предупреждённые; по той дороге Силыш возвращался домой; ватага поспела вовремя…
До осени выхаживала мужа Маша вместе с Весеницей, не спала ночей; так однажды осталась до утра с ним, женой его стала…
Глава 6. Год 1068
…Теперь, в долгие отлучки мужа, оставалась Маша дома одна с маленьким сыном. Предупредила Весеница: коли исчезнет, чтоб не искали её, пора, мол, ей. А куда пора, зачем, не сказала. На прощанье пообещала отвести от Омелюшки всякий сглаз будущий, чтоб не касались его ни хворь, ни порча. Всю ночь шептала над колыбелькой, натирала ребёнка травами; тот хоть бы пискнул; глядел покойно чёрными отцовскими глазами… А по утру Маша не нашла старуху ни в избе, ни во дворе… Походила, поаукала… Старая лодка так и лежала на берегу… На сыром снегу ни следочка…
Она убрала холстинку, закрывавшую образ Спасителя в красном углу, запалила лампадку; бабка и креста не носила…
Стала замечать за собой Маша: молится вечерами она не только за мужа и сына, но и за Макара… Где он, что с ним, отступил ли от мыслей грешных? Не сложил ли где голову беспокойную?..
Тишина за окном и волчий зимний вой уже не пугали её; мир Божий своей жизнью жил; а в её тёплой горнице, — лепет сына и глазки его чёрные. Недуги детские обходили его стороной, — и впрямь помогли шептания бабкины…
Силыш чаще один теперь возвращался, — дитя в доме, не сглазить бы, — привозил обоз припасов, приносил вести: о походах князей, о распрях княжьих… На жену глядел пристально: не тяжела ли опять? Хотелось ему ещё сыновей, крепких как первенец… Прежде в голове не держал такого; как Улыба невестой его ходила, мечтал о большой семье, чтоб всё ладно, как у людей… Люди и сгубили мечту его…
А Машенька только вздыхала на его расспросы: что ж ты дашь сыновьям своим, какой долей одаришь; вотчины всей, — земли полтора аршина да изба древняя; по Руси ли скитаться им с ватагой разбойной? Он как и не слыхал обидных слов; успокаивал, отводил сомнения: уладится всё, Машенька, устроится… И опять исчезал надолго; привозил сундуки с добром. Не радовали богатства эти Машу — не моё это, не мной ткано, не мной шито, словно кровью запачкано… Без радости было последняя встреча, без печали разлука…
Глава 7. Год 1074
Месяц, и другой, нет Силыша, никогда так надолго не исчезал он…
Беспокойно Маше: она опять тяжела; и третий месяц пошёл: сын теребит: где тятенька?
…Нынче и вовсе не спалось, как ждала беды; Омелюшка едва угомонился. А она всё в оконце глядела на реку. Будто мелькнула там тень, иль уж в глазах темнеет? Да Силыш это! Голова отчаянная, лёд-то слаб уже!.. И не думала, что обрадуется так. Во двор выбежала, за ворота, — никогда не встречала так мужа.
Тот уж на берег выбирался, — мелькнуло: он ли? В свете луны всматривалась в лицо — Макар! А он уже подталкивал к дому: зябко!
Молча шла за ним, оторопев, забыв сказать хоть «здравствуй»… В горнице, запалив светец, также молча вгляделась в незваного гостя, добра не ожидая…
— Не боязно, что муж в доме, аль вернётся скоро?
— Был бы в доме, не понеслась бы встречать. И не страшусь, что вернётся…
— Али знаешь про него что?
— Худые вести принёс я, а лучше сказать — добрые: не вернётся злодей сюда боле…
— Да отчего ж не вернуться ему?!
— Нет боле душегубца, убит он…
— Сам ли видал, аль сказал кто? Может, ты сгубил его?!
— Жаль, не от моей руки пал, а своими глазами его мёртвым видел…
— Не верю я тебе, Макар! Принёс весть чёрную, так ступай теперь прочь!
— Не оставлю я одну тебя; вижу, тяжела ты; нельзя тебе одной оставаться. Хочешь, вместе уйдём; есть у меня теремок за Беловодьем; для тебя ставлен. Сестра ты мне, так и станем жить как брат с сестрой…
— Никуда я с тобой не пойду, и ты иди отсель! Не след тебе здесь оставаться; не верю я в смерть Силыша; сколь раз убивали его… Не видала мёртвым его, так и стану ждать… У тебя жёнка есть, аль забыл про то?
— Нет у меня жёнки: узнавал я стороной про Уляшу; с Захаром она повенчана; его жёнка померла через год, как ты уехала; Уляше я велел вдовой сказаться, — помер, мол, Макар…
— Ой, грех-то! А матушка — что? Слыхал ли?
—…Чёрные всё у меня вести: нет боле Варвары. Как Давыдко сгиб в замятне киевской, так она… В Киеве страшно что деется, — князья брат на брата; народ взбаламутился, то к одному пристанут, то к другому; а за стеной — половцы... Не чаял и выбраться из заварухи…
Господи, матушка, и брат… — она вскинула руку перекреститься на образ, да осела на лавку, разрыдалась, — одна осталась на свете…