"Сочинилось как-то так, само собою,

что-то среднее меж песней и судьбою..."
. Б. Окуджава
Имени твоему...
. ...Короток зимний день на исходе века. У темнеющего окна вглядываешься ты в своё отражение, и не не можешь понять, — молода ты или стара... Ждёшь ли кого или что вспоминаешь?
Что ж так устало опустила ты руки? Возьми холста белого, запали огонь живой, при свечах узорочье ляжет ровнее. Нитей возьми золотых да лазоревых, да алых не забудь, — как без них? Жизнь свою на холсте вышей, — ни единого дня не забудь...
...Расцветут под тонкими пальцами цветы дивные, — одолень-трава да плакун-трава. Из них плела ты венок в ночь купальную, по речной синеве пускала, счастья себе просила. Вспыхнет на холсте цвет папороти, — от того ли цвета пламень вечный в груди у тебя?..
...Как звать тебя — Вера, Надежда, Любовь? Добром ли, неволею, везли тебя издалёка в терем княжий? Горчат меды свадебные,не подсластить их постылыми поцелуями, но что Бог связал — не разорвать уж никому. И за мужа убитого мстила ты жестоко — нитей алых возьми побольше, — здесь пламя и кровь...
...До света вставала ты, чтобы пахло в избе теплом и хлебом. А путь твой — не лишь от печи до порога. Вот нити длинные, цветов безрадостных, как дороги по которым уходить и возвращаться тебе... Вспыхнут опять на холсте цветы алые как кровь невольников, колючие, как глаза темнолицых всадников,— потому имя тем цветам — татарник... А тебе идти дальше по степи выжженной, средь таких же как ты, да с чадом на руках. Глянет на тебя мельком узкоглазый воин и уже вовек не забудет; и станет молиться своему басурманскому богу, увидав твой лик на иконе славянской...
...Вышей слёзы свои и небо серое; тебя ждёт закрытый возок у ворот, и тишина дальнего монастыря, — не сумела родить наследника или просто нелюбима стала?..
...Выбери дальше для себя что хочешь: костёр ли раскольничий или сруб гнилой пожизненный...
Злата и серебра добавь — блеск свечей и улыбок недобрых. Как к лицу тебе новый наряд и алмазный венец твой... Но бал окончен, свист метели музыку заглушает... Вышей стужу и дорогу в дальний острог за отцом или суженым вслед... Золото с тобой останется — в мерцании оплывших свечей, серебро в косах твоих...
Вышей личико милое, взгляд строгий и ясный; что в узелке у барышни? Бомба или книжки запретные? Револьвер в муфте, а в равелине Алексеевском — тишина вечная да клочок неба в окошке одиночки...
...Долог сибирский тракт; своей ли волей едешь или чужой подчиняешься, — ты сама этот путь выбрала, перешагнула порог... Не остановит тебя теперь ни своя, ни чужая кровь...
...Вышей красный крест на белой косынке, кровь на переднике... Ты три года его не видела, — посмотри в последний раз. Не спрашивай — за кого он: за белых или за красных? Он за Россию...
Вышей кокаиновый дым эмиграции да бараки тифозные; вышей косынку красную и верёвку, что руки стянула; перчатку белую, которой тебя по лицу... Ты — чайка; нет,не так.., ты — женщина...
Убитой чайкой с крутого обрыва вниз... Выплыви-выплыви на бережочек... Цвет тот огненный заживит раны смертельные; выплыви в страх и ожидания ночные, чтобы опять по лицу перчаткой, и в телячьем вагоне на восток или запад, в пепел Освенцима или в пыль колымскую лагерную.
...Вышей дороги военные, землянки да воронки, салюты победные и надежды несбывшиеся; вернёшься однажды седая, когда уж не ждут. Вернёшься в коммуналки, в конторы пыльные, в злые очереди, в цеха горячие, стройплощадки промёрзшие...
...Встань опять до света (да спала ли ты нынче?), собери сына в дорогу к той границе обугленной. Посмотри на него в последний раз, вернётся он к тебе в гробу цинковом. Пусть останутся на холсте и гроб этот, и слёзы твои, и надежды; ты ведь сама — и Надежда, и Вера, и Любовь... Пальцы в кровь исколоты... Отдай холст внучке, только укажи ей путь к цвету папороти, она отыщет цвет огненный, и продолжит узор твой как жизнь, и вышьет имя твоё — РОССИЯ...
Портрет
…Ты пиши, художник, пиши…
Нынче тих я и трезв, а душа во хмелю как в черёмухах бродит. Словно и не зима питерская гнилая проулками свищет, а рязанские соловьи чью-то душу поют-отпевают, может мою… Цвели в сердце ландыши, да все отгорели, завязались ягодки отравные, алые огарыши. Жизнь — обман с чарующей тоскою? Жизнь меня обманула, или я хотел обмануть её, да не вышло…
. С этой властью мне словно бы по пути, но Россию люблю я по своему, и намордник надеть на себя не позволю; в клетке кенарем петь под чью-то дудочку, — не по мне!
Уж не знаю, что видишь во мне, только в душу не лезь гостем непрошеным, — нынче тьма там на дне, как в доме пустом, заброшенном. Кто я, что я? Лишь странник прохожий… Я допел свою песню. Нынче так не поют, — лучше ль, хуже… Да о чём эти песни кричат? Облипают душу репьём, не стряхнёшь! Оплетают мозги повиликой; их повыдрать бы, да корней не найдёшь. Что в них русского, что знают они о Руси? А Россию поют с книжных летописей с небылым её Китежем!
. Знаешь, почему я — поэт? У меня Родина есть! У меня есть Рязань! Я и вышел оттуда, и, какой ни на есть, а вернусь я туда же! А у них что? Вот и бродят они без дорог, и ткнуться им некуда…
…Ты пиши, художник, пиши…
Отштампуют, отлакируют, рассиропят, поразвесят портреты по Рязаням, по горенкам бабьим, там, где коврики вышиты, где комодные слоники, а на окнах гераньки, — и где тысячу лет будет драться и петь, пить и плакать Россия под застиранным ситцем небес! Где и Бога забыли, — с куполов полетели кресты! — а меня не забудут вовек!
…Что же, — все мы здесь странники; потихоньку сойдём в тишь и грусть; но сквозь снег и метель я пробьюсь к вам весенней травой и цветами, и рязанской черёмухой, и бакинской белой сиренью, одиноким развесистым клёном у старой дороги…
…Ты пиши, художник, пиши…