Она сидела у намертво забитого окна, то комкала, то расправляла на столе клочок газеты, всматривалась в буквы, пытаясь понять, что они значат для неё. Глядела в ночь за блеском стекла, глядела в отражение блёклого лица, выцветшего как её воспоминания... Но жива была ещё память в ней, иначе зачем приходит к ней в коротких снах девочка в белом платье, называет себя её именем, говорит, что парк цветёт по-прежнему, и дом из розового камня до сих пор стоит на берегу, будто ждёт кого-то…

1 МАРИН И МАРА

...Маре вчера исполнилось шестнадцать. Более скромного дня рождения у неё ещё не было. Пришли только немногие самые близкие люди. Самым лучшим подарком для Мары были слова отца о том, что в Мельбурн, где она должна продолжить учёбу, они поедут осенью все вместе. Что это значит для отца, она не подумала.
Их смуглая гувернантка мисс Алина не появлялась второй день. Чтобы развлечь малышку Рину, мать позволила Маре погулять с ней и Дорой в городском парке. Неизвестно как бы отнёсся к этому отец, но он в последнее время редко появлялся дома.
Приморский парк благоухает всеми цветами бесконечного тропического лета. Сегодня здесь национальный праздник, — День цветов; Мара растерялась от множества молодых людей, в большинстве в морской форме. Ходят в обнимку с девушками, улыбаются смущённой девочке в белом платье. Все скамейки заняты влюблёнными; Мара ушла бы, но сёстры тянут её к аттракционам, к мороженому, им здесь нравится.
— Девочки, это ваша мама? — высокий моряк протянул ей с улыбкой стаканчики мороженого. Его окликнули:
— Марин, это все твои дети?
— Марин, мы не знали, что ты так любишь детей!..

...Они долго гуляли по аллеям; Марин рассказывал, что дома, в маленьком городке, его ждёт матушка; служба заканчивается, он будет учиться в университете.
Мара говорит, что ей было бы страшно одной жить в чужом городе, даже таком прекрасном, как Мельбурн, где ей предстоит учиться. Но, видимо, они поедут туда всей семьёй.

— ...Ну вот, увольнение моё заканчивается. Надо идти на свою "посудину"; но я успею проводить вас домой...
...У витой решётки, огораживающей розовый двухэтажный особняк, они остановились. Здесь пришла очередь смутиться Марину:
— Ты, оказывается, принцесса?..
— Да, папа так меня называет...

Завтра они увидятся вновь, но уже вдвоём. Мара это обещала, хотя не знает, как это сделать. Она никогда не дружила с таким взрослым молодым человеком; её одноклассники не в счёт, — они просто мальчишки. Подруга Паулина лопнет от зависти...

...Отец уже дома; он недоволен, что дети гуляют по городу без присмотра одни; на острове неспокойно. Мара не осмелилась бы сейчас рассказывать о Марине, но болтушка Рина уже похвасталась, как было весело в парке, и дядя в красивой форме угощал их мороженым.
— Что? Это уж слишком! Какие ещё моряки? Завтра никаких парков! Гулять будете в саду, и ни шагу за ворота! —
Вечером в комнату Мары пришла мать:
—...Знаешь, девочка моя, Мельбурн — очень большой город. Ты будешь учиться там, познакомишься со многими молодыми людьми из хороших семей, и я помогу тебе сделать выбор. Ведь ты у меня совсем дикарка... Вот погляди-ка... — она потянула Маре золотую цепочку с сапфировой свернувшейся змейкой, блеснули изумрудные глазки...
— Это амулет моей бабушки; в нашей семье он передаётся старшим дочерям. Носи его, не снимая, он должен принести тебе счастье...

...Они всё-таки встретились вечером в дальнем углу сада. Марин держал её руки, а между ними была витая ограда.
— Наверное, нам придётся покинуть остров раньше на несколько дней. Не знаю, в чём дело, наш капитан чем-то недоволен. Хотят отменить увольнения на берег, но завтра я постараюсь прийти...

…Кажется, сегодня они переговорили обо всём, что знали в своей недолгой жизни. Но, расставшись с Марином, она думала, как много ей хотелось бы ещё рассказать ему; он ведь так хорошо всё понимает.
...Она проснулась на рассвете от треска выстрелов и грохота; решила,- в гостиной слишком громко включён телевизор. Подошла к окну, распахнула его. Тянуло гарью, на горизонте подымалось зарево. "Восход на западе? Что за чудеса?"
Вошла мать, совершенно одетая для улицы и бледная:
— Мара, хорошо, что ты не спишь. Подними девочек, оденьте Рину и ждите меня; из дому не выходите. И,пожалуйста, не подходите к окнам.
— Мама, что случилось? Где папа?
— Всё в порядке, папа на службе, ты же знаешь. Мы скоро придём. Собери самое необходимое, мы сегодня улетаем в Австралию. Так и скажи девочкам. Ты ведь взрослая у меня и всё понимаешь...
Она обняла Мару, поцеловала и быстро вышла. Из окна гостиной Мара видела — мать прошла по дорожке к воротам. Почему она идёт в город пешком, есть же машина? Почему ворота остались не заперты, где охрана?
Нет, Мара ничего не понимала, кроме того, что осталась с сёстрами в пустом доме, где прежде было так шумно и весело, а теперь стояла пугающая тишина; а то, что происходило в городе, в любую минуту могло войти сюда...
...Они сидели внизу в гостиной на диване, прижавшись друг к другу. Чтобы отвлечь девочек, Мара включила телевизор. Сначала ничего не было видно, потом на экране появилось знакомое лицо их смуглой воспитательницы мисс Алины.
Пятилетняя Рина обрадовалась, захлопала в ладоши:
— Алина в телевизоре! Здорово! — их гувернантка была в военной форме и говорила на местном языке. Мара его плохо понимала; в гимназии на нём говорили те ребята, которых называли коренными жителями. В последнее время они собирались группами, о чём-то шептались, оглядываясь, будто боялись, что их подслушают.
То, что Мара поняла, её не успокоило. Какая-то национальная партия захватила власть на острове; губернатор арестован, и скоро будет арестована его семья...
Семья губернатора — это они; три испуганные девчонки... Почему ничего не сказали про маму? Где она? И за что арестован отец? Ведь арестовывают преступников!
Мара оглянулась на десятилетнюю Дору; поняла ли она что-нибудь? Но той, казалось, нет дела до происходящего, — уткнулась в книгу, конечно из отцовской библиотеки, из тех, что ей ещё рано читать...
Телефонный звонок прозвучал в тишине коротко и резко. Мара схватила трубку, но он уже мёртво молчал. Не веря этой тишине, она закричала в бездушный аппарат:
— Мама, мамочка, где ты?
Рина заплакала; Дора, наконец, оторвалась от любовного романа.
Хлопнула входная дверь, разнося эхо по пустому дому. Тяжёлые шаги приближались к гостиной.
"Ну вот, они пришли за нами! Надо прятаться, они же будут стрелять!" Мара заметалась по комнате, потащила ревущую малышку наверх. Дора бросила свой роман и побежала за ними.
Скрыться они не успели. Дверь распахнулась; это был Марин.
— Мара, вам надо уходить отсюда, здесь нельзя оставаться! Наша "Королева" сейчас отходит, мы ещё успеем!
— Но мама... Она велела ждать её! Ты не знаешь, что происходит?
— Потом объясню! Идём же!..
Он подхватил Рину, Дора вцепилась в его руку.

Мара едва поспевала за ними среди множества людей, таких же растерянных, едва одетых; все они бежали в порт. Спокойно и уверенно вели себя смуглые вооружённые люди в военной форме. Иногда они выхватывали кого-то из толпы и уводили с собой.
На торговом судне "Королева" пассажирских мест было мало, но всё же им нашёлся угол в одной из набитых людьми кают.
Судно было переполнено, капитан ругался на всех известных ему языках, требовал убрать трап. Только что отошёл французский лайнер, набитый людьми под завязку. "Королева" оставалась в порту последней. В любой момент могли явиться новые власти и арестовать судно. Кто знает, что придёт в голову этим сумасшедшим?
Мара не видела ни переполненных палуб, ни оставшихся на берегу людей; их пришлось выталкивать с трапа...
"Королева" огибала остров. Не увидела Мара и ярко пылающего в сумерках дома из розового камня. Она спала, положив голову на кровать, где нашлось место для Рины среди других детей. Дора сопела рядом, уткнувшись в плечо старшей сестры.
В каюте было темно и душно. Открытый иллюминатор давал лишь сквозняк и сырость. За закрытой дверью истерически рыдала женщина; в углу всхлипывал ребёнок.
Моряк, видимо, посланный Марином, принёс что-то поесть и тепловатую воду в медном чайнике. Девчонки накинулись на еду; Мара отказалась, кусок не лез в горло. Когда она всё же надумала поесть, в кастрюльке уже ничего не было.
Марин приходил редко, садился рядом с Марой, молча держал её руку; приносил поесть, следил, чтобы она тоже ела. Они ни о чём не говорили; лишь однажды она решилась спросить, не надеясь на ответ:
— Мы больше не вернёмся? — он и не ответил, только сжал её пальцы, прощаясь.
…Сколько дней они плыли, Мара не считала; в каюте всегда было одинаково сумрачно. Однажды Марин вызвал её на палубу:
— Послушай, Мара, мы скоро будем в порту. Тебе ведь уже шестнадцать лет? Вас вместе со всеми будут держать на пересыльном пункте; в город вас не пустят. Те люди, что арестовали твоего отца, станут искать вас и требовать вашей выдачи. Моей жене разрешат свободный въезд в страну с родственниками… Мара, если ты согласна, капеллан обвенчает нас сегодня же…
...Маленький капеллан с уставшими глазами, похожий на патера Брауна, торопливо совершил обряд. У него было много работы. С утра он уже выслушал несколько исповедей, причастил и отпел двоих пассажиров, окрестил одного; его ждали ещё две пары брачующихся.
У одного из крупных островов, принадлежащих Британии, «Королева» делала стоянку. Часть пассажиров сошла здесь, на палубе стало свободнее. Девочки ненадолго выходили из каюты, боясь, что займут их угол там. Их никто не ждал на этом берегу, так же как и на многих других. Наверное, где-то у них были родственники, но Мара ничего о них не знала, в их доме они не появлялись никогда.
Куда привезла их «Королева», было совершенно неважно; любой берег для них сейчас одинаково чужой, и во всём мире теперь есть лишь один человек, ставший близким за несколько дней. А Марин ещё слишком молод, чтобы понять тяжесть свалившихся на него забот. Он просто не хочет потерять эту «маленькую принцессу», и понимает, что без него этот «южный цветок» скоро погибнет. И не важно, сколько у неё сестёр, - две или двадцать...
Чиновник в порту долго недовольно рассматривал их, потом вызывал по телефону других таких же недовольных чиновников. Марин показывал им свои документы с отметкой о регистрации брака, что-то доказывал; в конце концов, их отпустили...

...После нескольких дней качки чужой город мог порадовать лишь твёрдой землёй под ногами. А то, что восхищало и к чему привыкли местные жители, - искусственная неживая пестрота улиц, — для Мары, привыкшей к свежей яркости тропиков, вблизи выглядело ещё менее привлекательно, чем по TV. Глядя из окна такси на непраздничную, деловитую и холодную суету среди каменных коробок, закрывающих солнце, Мара сделала вывод: здесь можно жить только так, но Марин должен жить как-то иначе…
К тому же было прохладно, и Дора, всем недовольная и сердитая на весь свет, спросила Марина:
— Почему так холодно? Здесь уже осень?
— Разве сегодня холодно? +22С…
Водителю маленького автобуса Марин сказал непонятно: « Бибертаун…» Тот посмотрел на них как-то странно и так же непонятно пробормотал: « А, капустники…»

Шоссе тянулось ровной серой лентой меж холмов и полей, и, казалось, конца ему не будет. Укрытый деревьями, мелькнул небольшой городок. Наконец, остановились у маленькой платформы под стеклянной крышей. Кроме них здесь никто не вышел…

…Автобус растаял вдали, а они остались, как показалось Маре, в совершенно пустынном месте. Справа от шоссе тянулась возвышенность, засаженная какими-то растениями, выше темнела на закате полоса деревьев.
Ниже шоссе, слева, тянулась каменная серая стена в 1,5 метра высотой. На арке над массивными воротами черным было написано: Бибертаун…..
Уставшая Рина почти спала на руках Марина и ничего не замечала. Дора уже не дулась, а просто оглядывалась растерянно вокруг. Мара пыталась убедить себя: если Марин живёт здесь, значит и им не будет плохо. К тому же папа их непременно скоро отыщет…
Мара была слишком уставшей в порту, чтобы заметить кричащие заголовки газет. Марин не покупал их, чтобы не пугать детей. Всё ясно и так: губернатор с восставшего острова с супругой скрылся в неизвестном направлении, а те, кто заинтересован в расправе над ним, ищут его детей, рассчитывая сыграть на родительских чувствах...

...Первый дом в начале улицы поразил Мару до ужаса необъяснимого. Он показался головой громадного зверя, следящего за всем вокруг блестящими окнами-глазками. Позже он виделся ей в кошмарных снах стопой чудовища, от которого она пыталась увернуться и однажды не смогла...
Марин заметил её страх, и, как-то виновато сказал:
— Это Биберы... — точно это всё объясняло...

...Биберы были зловещей тишиной городка, где сейчас слышны были лишь их шаги по мощёной улице; и ряд странных деревьев вдоль этой улицы тоже были Биберы; на каждой ветке вместо листьев словно сидело по маленькому дикобразу с растопыренными иголками. И каждый следующий дом такой же каменно–серый, — тоже Биберы. Редкие краснокирпичные домики мало оживляли улицу. И ни одно окно не затенялось деревьями, за каменными оградами не мелькнуло ни цветка, но все дворики были засажены какими-то растениями, очевидно, очень полезными
Никто не шёл навстречу, никто не догонял их, но Мара чувствовала, — из-за каждого окна с неизменными белыми шторами, следят за ними чьи-то недобрые глаза…
Отчего-то дом Марина она издалека отличила от всех, хотя Марин ещё не сказал ни слова.
В его дворе росли настоящие деревья с зелёными листьями, и ветки их касались окон. Мара даже услышала голоса птиц. А ещё здесь были цветы, маленькие, но настоящие; они росли будто сами по себе, где хотели и как хотели…
...А из дома к ним никто не вышел, он был заперт. Марин побледнел, он понял, что случилось...
...В чистой комнатке на столе перед портретом красивой женщины лежала пачка писем...
— За полгода... Не сообщили... Чего от них ждать... — Марин сидел перед портретом, опустив голову на руки; он будто забыл о тех, кто пришёл с ним. Потом опомнился, повернулся к девчонкам, — Что ж, будем жить…

Мара проснулась первой; в доме было тихо. Их не качали волны, они никуда не ехали. Рядом сладко потягивалась Дора, Рина ещё крепко спала.
Мара испугалась, обнаружив, что в доме они одни, но записка на столе рядом с завтраком успокоила: Марин вернётся после обеда.
После завтрака Дора полезла в книжный шкаф, но Мара оторвала её от любимого занятия, решив сделать уборку. На полу и на всей мебели лежал плотный слой пыли. Вспомнив, как убиралась прислуга в их доме, она отыскала щётки, тряпки, салфетки, и к обеду всё сверкало чистотой. Днём потеплело настолько, что можно было распахнуть окно. А Марина всё не было…

Странного человека за оградой заметила Дора. Он был худ, невысок, в старомодном котелке и с тростью. Долго ходил мимо окон туда и обратно; изредка останавливался против окон и смотрел спокойно, никак не реагируя, на то, что его тоже заметили. Маре он показался похожим на тюремного надзирателя, каких она видела в кино, и на Чарли Чаплина. Только смеяться ей не хотелось.
Доре «тюремщик» показался страшно смешным, она хохотала, отпуская глупые шуточки и едва не показывая пальцем на него. Мара тоже улыбалась, хотя ей было не по себе; она вспомнила вчерашнюю безлюдную улицу, — эта фигура, неизвестно откуда взявшаяся, казалась теперь зловещей
Марин приехал вечером на фургончике, весёлый, с водителем стал выгружать и заносить в дом множество пакетов и коробок.
Здесь были продукты, книги, одежда и даже кроватка для Рины. Девчонки даже забыли про «тюремщика», разглядывая всё это богатство. Но слова водителя фургона Мара услышала и запомнила:"...Надо ехать, а то шины порежут..."
Они, имевшие гораздо больше и более дорогих вещей, теперь были рады всему простому и необходимому здесь. Особенно восхитили девочек меховые шубки и шапочки. Они напялили всё на себя и стали кататься по полу, изображая медвежат. Мара пыталась утихомирить их, но Марин остановил: пусть веселятся, много ли у них будет теперь радости? Он улыбался, глядя на их возню, смущённо и виновато: то ли купил? Понравится ли?
Шум прекратил «тюремщик», возникший на пороге внезапно. Он молча стоял в дверях, глядя одновременно на всё и ни на что; в глазах его не было ни доброты, ни злобы, лишь безразличие. Потом Мара заметила эту особенность жителей Бибертауна, и научилась ценить хоть какой-то признак внимания в этих глазах...
А сейчас её обдало холодом от этого взгляда; позже, вспоминая его лицо, вспомнить ничего не могла; это её мучило. Потом поняла,- он был просто никакой.
Они услышали голос; так же безразлично и ровно, будто читал по бумаге заученный текст, он произнёс:
— Господин Ларс, первое: вы нарушили предписание №7 ратуши по поводу проезда автотранспорта по городской территории. Второе: нарушено предписание №11 о пребывании в городе посторонних лиц, не являющихся родственниками лицу, постоянно проживающему на территории города...
— Но послушайте, господин Эпс; Мара моя жена! — Марин достал своё удостоверение. — Нас обвенчал капеллан на судне. Всё законно. Вот подпись капитана!
Ничего не изменилось в лице Эпса. Он продолжал читать тот же текст:
— Согласно постановлению №23, браки, как гражданские, так и церковные, зарегистрированные вне территории Бибертауна, законными не являются. Посторонние лица, проживающие незаконно, должны покинуть территорию Бибертауна в течение трёх дней, начиная с пятнадцати часов тридцати двух минут вчерашнего дня...
— Но, господин Эпс, это дети...
— Жилая площадь, занимаемая вами, господин Ларс, пункт 21, не предполагает проживание на ней жильцов в количестве более двух. Третье: вы нарушили предписание № 34, не явившись по прибытии тотчас в ратушу...
— Но я должен был...
— Четвёртое: пункт 57 — вы должны оплатить расходы, затраченные ратушей на похороны госпожи Ларс. Сумма будет указана вам при посещении ратуши лично в служебное время, — текст в его голове, похоже, кончился, он вышел, не закрыв за собой дверь.
...Они долго молчали, приходя в себя; девчонки от неожиданности странного визита, Марин от неловкости. В тишине вдруг заплакала Рина, а Дора спросила ни с того, ни с сего:
— Марин, где ваш телевизор?
— У меня его нет. В городе их только два — у Эрны Бибер и в ратуше, у мэра...
Тягостное молчание и недоумение повисли в воздухе: куда мы попали? Как мы будем жить здесь? Как другие здесь живут?..
Когда дети уснули, Мара подошла к Марину. Ей было жаль этого парня, спасшего их. Они второй день в Бибертауне, а он всегда здесь жил.
— Простите, мы доставили вам столько хлопот. У вас могут быть неприятности из-за нас.
— Пустое... Я рад, что вы со мной. Что, если б я приехал сюда один, в пустой дом? И, пожалуйста, если ты не против, нам нужно обвенчаться в здешней церкви. Всё, что сказал Эпс, очень серьёзно. Я знаю, у тебя много вопросов. Позже я объясню тебе всё...

...За полгода Мара многое узнала о жизни этого города, но привыкнуть ни к чему не смогла...

...Биберы первыми пришли сюда сто лет назад. Говорили, — у первого Бибера была идея создать здесь собственное государство. С этим ничего не вышло, остался город, официально числящийся деревней. Следующие поколения Биберов с прежним пылом принялись добиваться независимости Бибертауна, от чего бы то ни было. Их упорство и банкноты делали своё дело; власти уже сквозь пальцы смотрели на происходящее здесь.
За сто лет Биберы установили полный контроль над душами и телами жителей. Устав Бибертауна, состоящий из пятидесяти постановлений, каждый должен был знать наизусть. Этот устав заменял жителям все законы страны. Поскольку девиз Биберов: "Труд и вера", — порочным было признано всё, что хоть как-то облегчало этот труд. Электричество сюда допустили лет через тридцать после всей страны.
Единственный автомобиль в городе принадлежал Эрне Бибер, на котором она и разъезжала по городу.
Кроме предписаний, подшитых в гроссбух, существовали также негласные законы, которых следовало придерживаться, а именно: чутко прислушиваться к мнениям, исходящим из большого серого дома, то есть, опять же, Эрны Бибер.
Эрна не любила растений, не приносящих плоды; плодом считалось то, что можно было продать. Не одобряла она занятий, не приносящих прибыли; не уважала приезжих, а такими считались семьи, прожившие в городе менее полсотни лет.
Не одобряла Эрна Бибер также длительного отсутствия в городе без уважительных причин, (этих причин просто не могло быть.) Верхом неприличия считался брак с приезжими, — как будто за высокой биберовской оградой не нашлось бы достойной пары.
Все эти заповеди семья Марина и он сам нарушили в полной мере. Его отец привёз себе жену из другого города, посадил под окном цветы и деревья, засоряющие улицу. Умер он неожиданно, не предупредив об этом заблаговременно ратушу. Марин на два года покинул город; привёз жену неизвестно откуда, нарушив разом несколько предписаний...
Изредка делались попытки извне заслать сюда чиновников, учителей или врачей. Самые стойкие из засланных сбегали через месяц; слабые ломались и приспосабливались. Врачебной практикой давно уже безо всякой лицензии занималась внучка Эрны. Присланный год назад учитель Гурец ещё не потерял человеческий облик, но о побеге уже не помышлял; хотя попыткам породнить его с Биберами ещё сопротивлялся...
Так же как весь герб Бибертауна занимал кочан капусты, столько же места занимала она в жизни жителей. О ней говорилось круглый год; её сеяли рано весной в ящики, потом высаживали, поливали, пололи; продавали "лодырям" в Большой город...
Капустные плантации тянулись за городом вдоль шоссе; обрабатывались они вручную. Сюда допускались лишь водовозные машины, — своей воды не хватало...

Лето заканчивалось, с его уходом Мара начинала понимать, как дорог здесь каждый тёплый день. Даже эти люди, заледеневшие в своём "достоинстве", радовались, пока никто не видит их без" масок", открывая утром окно и глядя в чистое небо: сегодня будет тепло...
Маре иногда становилось даже жаль их, как жалела она бледные цветы в их маленьком саду. У неё сжималось сердце, когда маленькие ножки Рины ступали в траву.
Как ни юна была Мара, чтобы разобраться в сложностях взрослого мира, но и ей казались странными отношения, сложившиеся в городе. Точно всех этих людей однажды прихлопнули тем толстым гроссбухом с предписаниями, в котором они с Марином расписывались.
Они даже друг другу не улыбались, боясь тем уронить достоинство. И те взгляды, которыми Мару встречали в лавке, куда она изредка заходила, - холодные, будто изучающие насекомое, - они уже не вызывали ничего, кроме недоумения.

Однажды они зашли в лавку с сёстрами. Пока Мара с Риной терпеливо ждали у прилавка, когда продавщица закончит важный разговор с приятельницей, строптивая Дора решила пообщаться с посетительницами, встала посреди лавки и уставилась на тех, кто пристально изучал её. Местное население не выдержало первым, и лавка скоро опустела.
На улице у дверей их ждала плоская дама, затянутая как в кокон, в серое платье.
— Послушайте, милочка; ваша сестра — дерзкая особа!
— Разве она сказала вам что-нибудь?
— Научите её вести себя, или этим придётся заняться мне! Я директор гимназии, а у нас быстро учат покорности!..

— Я не пойду в их гимназию!
— Но, Дора, ты должна учиться! В конце концов, она там не одна!
— В самом деле! Боюсь, их там много!..

С соседкой слева Мара «познакомилась», когда в тёплый день девчонки затеяли возню в маленьком саду из двух деревьев. Пожилая дама, видимо, довольно долго стояла у ограды, когда её заметили. Мара улыбнулась ей.
— Мы, верно, помешали вам? — она уже знала, — в Бибертауне не принято отвечать на вопросы.
— Это вы супруга господина Ларса?
— Да… то есть… Конечно… — Мара ещё не привыкла быть супругой и хотела объяснить, что на самом деле… Но поняла, — соседке это не интересно, и уже не улыбалась ей.
— А это ваши сёстры? Ну-ну… — не дожидаясь ответа, соседка повернулась и пошла к дому…

Другая соседка, столь же почтенного возраста, долго стояла на крыльце своего дома, сложив руки под фартуком, изучала их двор.
Мара заметила её из окна, решила, — женщина хочет спросить что-то или сказать. Но едва Мара открыла дверь, та скрылась тотчас в доме.
Обо всех этих «милых» дневных впечатлениях Мара не рассказывала Марину, боясь огорчить его. Он теперь работал в Большом городе в транспортной фирме, возвращался поздно, уставший, но для улыбки всегда находил силы.
Стена, возникшая между ними из-за призрачной взаимной вины друг перед другом, таяла, как летние дни. Всё чаще они оставались вечерами вдвоём, когда засыпали девчонки. За окном стучал осенний дождь, потом тихо падал снег. И говорили они не о том, что сейчас, а больше о том, что было прежде; и стояли у окна, взявшись за руки

В морозный предзимний день Мара вышла погулять и зайти в лавку за продуктами. Яркое солнце обмануло её, от холода перехватило дыхание; она не сразу заметила обеих соседок, стоящих у ворот, а, заметив, не придала значения. Но то, что происходило в городе нечто необычное, не заметить было нельзя. «Всё страньше и страньше…» вспомнилась фраза из любимой книжки: казалось, весь город гудел и шипел, будто на свободу вырвались осы и змеи. Наверное, вся женская (не сказать — лучшая) часть Бибертауна вышла на улицу. Дамы стояли у своих двориков и тихо шипели и гудели. Мара шла под иголками злобных взглядов, ничего не понимая: «Неужели их так разозлил холод?» Наверное, лишь «воспитание» не позволяло дамам вцепиться ей в волосы. Если бы в Бибертауне нашёлся хоть один камень, его бы запустили ей в спину… Знобило уже не от мороза…
Уже подходя к лавке она стала различать в гудении одно общее слово: доктор… собака… Видимо, кого-то покусала собака, понадобился врач… Откуда в городе собаки?

Причина переполоха выяснилась возле продуктовой лавки на Ратушной площади. Здесь уже собралось всё городское общество; мелькнули знакомые Маре лица: директор гимназии мадам Тиссон, учитель Гурец, патер Мидор…
Происходящее на другой стороне площади, у ратуши, было более чем странно для Бибертауна…
Ярко-красный открытый автомобиль почти въехал в двери двухэтажного здания мэрии. Мара заметила торчащее из салона рыжее лохматое колечко и вначале не поняла, что это. Из машины выходила молодая бледная дама, похоже, напуганная столь злобным вниманием города.
Кругленький толстячок, размахивая шляпой, наскакивал на такого же толстяка, пытаясь, видимо, что-то доказать ему. Тот не выдерживая напора, опираясь на трость, медленно отступал под защиту общества.
Из переговоров у лавки Мара поняла, — в Бибертаун приехал доктор с супругой, а человек с тростью — мэр города Трагон.
Из машины выпрыгнула рыжая лохматая собака и села у ног хозяина. Это явление доконало мэра, он, похоже, лишился дара речи. Подпираемый осиным зудением, он махнул рукой, показывая приезжим, куда ехать, и машина укатила дальше по улице, оставив Трагона наедине с обществом.

...Зимой город стал чист, бел и холоден. Но теперь он выглядел уютнее и теплее, нежели летом. Обилие снега, как его не выметали, скрашивало неуютность улиц; природа не желала считаться со строгими предписаниями.
А Рина долго плакала и никак не могла поверить, что снег когда-нибудь растает, и лето вернётся вновь...
...Под Рождество Марин привёз маленькую ёлочку; где-то в чулане нашлась потрёпанная мишура и старые игрушки с ещё не облетевшей позолотой...
...Странное это было Рождество, точно ненастоящее. Мара вспомнила, как было всё там, в их розовом доме на берегу океана. Сейчас казалось: откроется дверь, войдёт мама и скажет: девочки, пора домой! И они вместе выйдут в душную тропическую ночь... Напрасно папа тогда сердился: они с Марином подружились бы непременно...

...Было уже за полночь, когда они остались вдвоём в комнате. Марин гладил её тонкие пальцы...
— Знаешь, я долго искал, что подарить тебе. Мне кажется, это колечко, оно не очень дорогое, но оно подойдёт к твоей цепочке... И к глазам...
...В эту ночь она стала его настоящей женой...

...Каждое утро она выходила за ворота провожать Марина, смотрела, как он шёл к автобусу, увозившему его в Город. Потом в гимназию с недовольным ворчанием уходила Дора. Ей поневоле больше всех приходилось общаться с местным населением:
— Зачем я туда хожу? Что мне там делать? Учить историю Бибертауна, географию Бибертауна, всё что хотите Бибертауна! В мире нет ничего, кроме Бибертауна!
— Тебе там плохо? Тебя обижают?
— Нет, меня просто не замечают!

Но дети, ещё не успевшие надеть взрослые маски, не умеют долго притворяться, что их ничего не интересует. Постепенно вокруг Доры собралась группа сорванцов во главе с Марианной Бибер, хорошенькой девочкой чуть постарше Доры.
Дети Биберов в гимназию не ходили; они как будто учились дома и на улицу без взрослых выходить им запрещалось. Но для Марианны, любимой внучки Эрны, (несмотря на строптивый характер или благодаря ему) запретов не было. Девочка ещё не знала, что бабушка уже нашла ей "достойного" жениха, за которого её велено было выдать в шестнадцать лет...

...С первыми весенними днями с Дорой что-то случилось; теперь она не сидела после уроков с книжками; забегала, бросала пакет с тетрадками и уходила, буркнув: погуляю... — и исчезала до вечера... У неё появились тайны. На вопросы отвечала нехотя:
— Я с Марианной... Нет, она не придёт в гости...
А Марин, проезжая на своём грузовике мимо Бибертауна, сбавлял скорость и смотрел в сторону своей улицы. Ему казалось, он видит маленькую фигурку у ворот, и он улыбался ей...
Теперь солнце по утрам долго светило в окно, потом поднималось выше и освещало маленькую хрустальную балерину на этажерке, - единственную дорогую вещь в доме; откуда она взялась, не знал даже Марин...

Снег с холмов днём таял и стекал на шоссе, ночью подмораживало, и тогда всякое торможение становилось опасным. Марин понимал это...
Но он не успел понять, откуда взялись эти маленькие люди на обычно пустом шоссе; среди них мелькнула знакомая белая шубка. Дети вышли уже на середину дороги, а справа ещё тянулась каменная городская стена...

...Мара так и не узнала, почему всё так случилось; и какое это теперь имело значение?
Марина похоронили без неё... Изредка она приходила в себя, и ей казалось, она опять слышит дикий крик Доры: — Марин!.. и маленькая хрустальная балерина выскальзывает из рук, осколки слепят глаза, и невыносимо медленно с высокого стула падает она сама...

...Иногда она видела заплаканные лица девочек, потом чей-то носик пуговкой: "...ничего, молодая, ещё нарожает..." Чьи-то рыжие усы склонялись к ней, и горячая пухлая ладошка касалась лба... И опять носик пуговкой бормотал что-то рядом, и под это бормотание Мара засыпала...
...Её разбудил ночью шум дождя. Из темноты кто-то стучал белой рукой в стекло. Она замерла в испуге, свернувшись в постели, пока рассвет не прогнал страх окончательно...
...Это было то старое дерево, которое Марин называл яблоней. Теперь ветви его покрылись белыми цветами... Мара поняла, что совершенно здорова, успокоилась и вновь уснула.

...А утром надо было жить дальше, теперь без Марина, и надо было, чтобы сёстры не заметили её растерянности, и того, что она не представляет, как жить в чужом мире.
За всю недолгую жизнь в Бибертауне ей никогда не снился родной дом. Лишь в болезненном бреду к ней приходила мать, брала за руку, касалась лба прохладной ладонью...
Не вернуться ли им домой? Но она совершенно не представляла, как добраться туда...
Рик, приятель Марина, когда-то привёзший им вещи на фургоне, передал деньги, заработанные Марином за последнюю неделю. Он понимал, о чём сейчас может думать Мара; но дороги назад для них нет, дом разрушен, те люди по прежнему ищут их, и в Бибертауне самое безопасное место сейчас...

Большая часть денег ушла на оплату счёта, предъявленного ей за похороны Марина и починку городской стены...
Мара всё-таки уговорила Марианну зайти в гости. Та долго стояла у дверей, будто сомневаясь, стоит ли идти дальше. Красивая, какая-то нервная, девочка внимательно оглядела комнату, убедилась, что здесь ей ничего не угрожает, села на краешек стула. Кажется, она была плохо воспитана, или так принято у Биберов, но Мара так и не услышала от неё ни "здравствуйте", ни "спасибо", ни "до свидания"
...Марианна рассматривала книги на полке, удивлялась, зачем так много? Ни на один вопрос о семье она не ответила. Не знала, куда девать руки, кусала губы, словно хотела что-то сказать, и не решалась.
— Дора мне сказала, что ваша тётя Катрин навещала их, пока я болела; кормила. А я так и не смогла поблагодарить её
— Не надо её благодарить. У нас так просто ничего не делают. Они хотят вас за Андреаса женить.
Мара так растерялась от неожиданного заявления, что даже не поправила; "выдать замуж?"
— Как это женить? За какого Андреаса?
— Работники в доме нужны; Андреас это дядя мой... Или брат... Не знаю...Только он дурачок... А я всё равно убегу, мы уже решили...
— Кто это мы? — Мара разливала чай и не заметила, как Дора наступила на ногу Марианны...

... Иногда заходил доктор Дис, расспрашивал Мару о здоровье, слушал пульс, вздыхал, оставлял какие-то лекарства. Однажды пришёл с супругой, милой дамой, ещё не старой, но совершенно седой.
Пока пили чай, госпожа Дис успела рассказать Маре всю свою жизнь, улыбаясь, даже когда вспоминала о пережитых трудностях; пригласила в гости.
— А знаете что, идёмте сейчас, а то когда вы ещё выберетесь? Мы вас с Тупсом познакомим. У нас так соберётся маленькое общество живых людей!..

Собака в Бибертауне! Это было что-то невероятное! Лохматый докторский пёс даже не лаял, лишь радостно вилял хвостом, словно понимая, куда он попал...
Теперь Мара часто заходила к старому доктору, иногда с сёстрами. Здесь она познакомилась с учителем Гурцем. Тот оказался человеком неглупым, но с каким-то злым умом. Он любил говорить, как рискует положением в обществе, посещая доктора. Гурец гордился своей смелостью; о дрожи, охватывавшей его при встрече с Эрной Бибер, он не рассказывал.
Учитель подходил к Маре на улице, здоровался, провожал домой, но зайти, как его ни приглашали, упорно отказывался.
Один из дней начался с визита элегантной дамы средних лет. Подозрительно оглядев комнату, точно даже принюхиваясь, девочек за столом, Мару с тарелками в руках, улыбнулась покровительственно, и как будто продолжила начатый разговор:
— ...Впрочем, у вас довольно мило. Можете называть меня мадам Леонида. Я слышала, у вас сейчас сложное положение. У меня тут небольшая школьная лавка, - книжки, тетрадки. Доход невелик, но спрос пока есть. Девушка, которая у меня служила, вышла замуж, и работать больше не сможет. Я предлагаю вам это место, Думаю, вы не откажетесь. Жалования много не обещаю, но хватит прокормить себя и этих ваших обезьянок.
Маре совсем не понравилось, что сестёр назвали обезьянками, но решила не спорить, обрадовалась, что у неё будет работа, хотя что это значит, представляла смутно.
Лавка мадам Леониды на самом деле ей не принадлежала. Она была там лишь управляющей, хозяин жил в Городе и появлялся редко.
Продавались здесь не только школьные вещи, но и предметы, довольно странные для Бибертауна: какие-то картины, небольшие музыкальные инструменты. Всё это здесь продавалось, но покупалось редко.
До обеда в лавке стояла тишина; иной раз заходила какая-нибудь дама, распираемая важностью, высокомерно оглядывала помещение, спрашивала какую-нибудь книгу с очень поучительным названием:
— Ну конечно, разве здесь найдёшь что-то приличное? Этого следовало ожидать! Куда смотрит господин мэр?
Когда заканчивались уроки в гимназии, в лавку набивались дети, что-то покупали, но больше рассматривали удивлённо картины, трогали блестящие скрипки и флейты, перешёптывались...
...Мара шла по скрипучему утреннему снегу, ловила снежинки на ладонь, представляла, как будет встречать Рождество с девочками, их второе снежное Рождество, без родителей, без Марина... Но на душе было легко, точно в ожидании чуда, как в детстве в эти дни... Но сегодня чуда не случилось...
...Хозяин появился в лавке перед обедом, долго стоял у порога, разглядывал Мару молча, будто приценивался, как-то странно прицыкивал зубом. Так же молча прошёл в свой кабинет.
Мара уже собралась идти обедать, когда Леонида вызвала её к хозяину.
Мара стояла у двери, он сидел, развалясь в кресле, всё так же молча её разглядывая.
— ...Я о вас много знаю: вы вдова, у вас на содержании две малолетние сестры. Живёте здесь недавно...
— Это вам, верно, мадам Леонида рассказала?
— Не важно, кто что сказал... Не перебивайте, я ещё не закончил... Садитесь, что вы встали столбом?.. Так вот... О чём это я?.. Тяжело, наверное, жить на одно жалование, Я бы мог помочь вам... — Мара теперь сидела в кресле, он ходил вокруг, постепенно приближаясь.
— Если бы и вы помогли мне... Немного... Я знаете ли, люблю молодёжь, да и сам, вроде не стар ещё... Добавлю жалование для начала... Мне кажется, мадам Леонида не слишком честна в финансовых делах, скрывает часть доходов. Вы могли бы со временем заменить её. Вы так молоды, вам необходим старший друг, солидный человек, способный поддержать, направить на верный путь... — последние слова он говорил, положив ей руку на плечо, — я одинок, супруга давно чужая для меня... Если б вы проявили некоторую снисходительность...
Сбросив потную горячую руку с плеча, Мара встала и пошла к двери.
— Неразумно, очень неразумно! Мне многое о вас известно! Вас здесь не любят, вы ведёте аморальный образ жизни, встречаетесь с подозрительными личностями, не пользуетесь расположением уважаемых граждан!..
— О чём это вы?
— Ваши визиты к доктору, встречи с учителем! Меня предупреждали о вашей неразборчивости в связях!..
Уже не слушая его, Мара выскочила из кабинета, внутри всё дрожало, но она заставила себя успокоиться... Посетителей почти не было; Леонида подошла к ней перед закрытием:
— Вот что... Я всё слышала... Ты молодец, но он требует уволить тебя. Мне бы не хотелось расставаться с тобой. Вообще-то он часто забывает о своих приказах, и, пока можно, работай спокойно. Я не говорила тебе: с той девушкой было то же самое, она вовремя вышла замуж...

...Такой день не мог закончиться ничем хорошим... Катрина Бибер, - носик пуговкой, — хозяйкой развалилась в их единственном кресле, не сняв шубы. На столе в тарелке — какие-то серые плюшки.
— Вот, говорю,— по местному обычаю, она точно продолжала прерванный разговор. — сапоги девчонке принесла, почти новые, Клара наша уж выросла из них...
Рина, довольная, болтала ногами в "новых" сапожках, прижимала к груди плюшку, будто боялась, что она исчезнет.
— Без мужика-то тяжко небось? У самой-то ветер в голове. И что ты там в лавке своей получаешь — смех один... Ладно, пойду, дел полно...

—...Дора, зачем она приходила?
— Да, говорит, жалко ей нас. О себе не думаешь, — о нас подумай. Была б поумнее, нашла бы давно мужа приличного... А плюшки эти черствые и невкусные...
— ...Я и таких делать не умею...

Хозяин ничего не забыл; вернувшись рано весной, потребовал, чтобы Мара убиралась, — лавку он закрывает...
Другой работы не предвиделось; Мара теперь целыми днями сидела дома. Надолго ли хватит запаса продуктов, она не знала, и что делать потом?
Сёстры за полтора года исхудали и побледнели; из старых платьев, что когда-то покупал Марин, повытянулись, а других не было.
Мара взялась перешивать им платья из рубашек Марина; это успокаивало и внушало обманчивую надежду. К тому же ей нравилось то, что у неё получалось. Она представляла, как будет морщить носик Дора капризно, как Рина, глядя на сестру, тоже станет морщиться.
За этим занятием и застала её Алина Бибер, тощая сестра Катрины.
Она долго сидела молча, разглядывая изделия Мары, жевала тонкие бесцветные губы, потом объявила:
- Замуж тебе надо выходить, вот что. Одной-то жить неприлично; не принято у нас так-то...
— За кого же выходить? — Мара даже не приняла всерьёз этих слов.
— За племянника моего, Андреаса. В родню тебя возьмём.
— Да я слышала, он у вас...
— Дурачок, что ли? Кому дурачок, а работает — дай Бог. Не всем учёными быть. Много ль тебе учёность твоя дала?
— Неужели вы это всерьёз говорите?
— Шутить с тобой, что ли? Ты вот о сёстрах подумай: чахлые, бледные; младшей другую зиму не вынести... Ладно, с месяц подождём...
— А потом что?
— А потом сама прибежишь...

...Рина, не умея понять их проблем и не желая проводить время с поскучневшей сестрой, с утра до вечера торчала во дворе, выдумывая себе развлечения. В мокром снегу "новые" сапожки быстро намокли и вскоре вовсе развалились. Случилось то, что должно было случиться - девочка простыла.
Мара прибежала к доктору; он выслушал её рассеянно, занятый какими-то своими мыслями:
—...Это ничего, это пройдёт... - дал несколько коробочек с лекарствами, объяснил, что делать, обещал зайти на днях. Если б Мара была в этот раз чуть внимательнее, она бы заметила заплаканные глаза мадам Дис...
...Доктора в этот раз они не дождались; Рине стало легче, казалось, она уже выздоровела...
...Мара проснулась, почувствовав сквозь сон — Рине плохо. Малышка в самом деле горела вся в жару...
Под тёплым весенним дождём по ночному городу Мара бежала к дому доктора. От стука её одиноких шагов становилось ещё страшнее.
У распахнутой двери она чуть не споткнулась о чемодан; Тупс не выбежал к ней навстречу.
—...Уезжаем, больше здесь оставаться нельзя. Прислуга ушла, платить нечем; к нам никто не идёт. - Дис озабоченно оглядывал холл; не забыть бы чего.
- Вчера Тупса отравили, бросили у порога. Господи, он-то в чём виноват? — докторша уже не вытирала слёз...
— Я дам лекарство. Но вам тоже нужно уезжать. Погубите и себя, и девочек... Не место вам здесь... Нет здесь жизни... Впрочем, у Биберов хороший врач... А я больше ничем не могу помочь...

...Она стояла у порога брошенного дома, прижимая к груди коробочки с лекарствами. Одна... теперь не у кого спросить совета, не от кого ждать помощи... Она не плакала, это холодный мелкий дождь стекал по лицу. На плечи точно камень лёг; она ещё не знала, что это называется отчаянием...
Потом она долго сидела в кресле, опустив беспомощно руки. Ненужные коробочки рассыпались по полу, - Дора сказала, что Рину забрали Биберы. Мара боялась спросить: мёртвую забрали?.. Вспомнилось вдруг когда-то читанное про каких-то диких птиц: вороны... вороны к мёртвому летят...
Дора широко распахнутыми глазами смотрела на сестру, ожидая от неё какого-то решения... Утром пришли люди от Биберов и увели их за каменный забор, в серый дом...

2 КРИСТИАН И КРИСТИНА

...Венчание для Мары прошло как в тумане; лица человека, с которым стояла рядом в церкви, она не запомнила. Ей сказали, - Рина поправилась; остальное было не важно...

...С утра до вечера в доме Биберов кипела работа, ежедневная и однообразная; каждый день мылись окна, полы, чистилась посуда. Всё это происходило в полном молчании; Биберы не разговаривали и, казалось, не замечали друг друга, но при этом каждый тайком следил за ближним, чтобы потом донести замеченные отклонения наверх, в кабинет Эрны.
Всё здесь было тяжёлое и основательное; мебель, посуда, люди. Каждое утро обитатели дома в однообразных выцветших одеждах сходились к длинному столу, куда подавалось варёное мясо кусками и овощи, сваренные целиком. На обед готовилось тоже самое. Тратить время на кулинарные изыски считалось предосудительным. Иной раз Мара улавливала какие-то более аппетитные запахи, но они быстро таяли где-то на втором этаже, у кабинета хозяйки...
...Когда-то Мара жила, не заботясь о пропитании и одежде, не задумываясь, откуда что берётся. В доме Марина она быстро всему научилась, - ей хотелось, чтобы Марин был доволен. В их маленьком домике всегда было чисто, тепло и уютно. Ей не тяжело было помыть окно, постирать Марину рубашку, приготовить обед; работой она это не считала, и, занимаясь чем-нибудь, всегда напевала. Марину это нравилось.

...Мара вспомнила песенку, что больше любил Марин, стала тихо напевать. Её тотчас оборвали: " Не пищи! Не отвлекайся, работай!"

Работа для Биберов была смыслом и целью жизни. Здесь ели, спали, рожали детей только для работы; трудились от рассвета до заката, отвлекаясь лишь на еду и сон. В религиозные праздники на стол подавали поджаренное мясо и те же овощи. Биберы, те, что помоложе, - женщины в платьях поновее, мужчины в шляпах и чёрных, наглухо застёгнутых пиджаках, с постными лицами прогуливались от дома к церкви и обратно...

...Мара изо всех сил пыталась всем угодить, но что бы она и как ни делала, всегда находилось, к чему придраться, — не так всё, у нас так не делают! Она пыталась понять, чего от неё хотят, спрашивала, но её без объяснений отправляли заниматься другим делом. Первое настороженное показное добродушие сменялось пренебрежением, и всё чаще за столом Мара замечала косые взгляды...
"Мужа" своего она больше не видела, он не подходил к ней, да она вряд ли отличила бы его от других обитателей дома. Спала Мара в отдельном тёмном закутке с маленьким оконцем.
Вечером она могла видеть сестёр, когда женщины и девочки собирались в одной комнате шить и вязать. Странно было видеть Дору, притихшую за допотопным ткацким станком; кажется, у неё неплохо получалось. Даже здесь, где собирались женщины и дети, стояла тишина, изредка нарушаемая назидательными фразами...
В тёплые летние дни все Биберы выходили с мотыгами на капустные поля за шоссе. Как-то рядом с Марой оказалась Марианна. В доме им редко удавалось перекинуться словом.
Мара спросила, что это за железные коробки, вкопаные в землю:
— Это для воды, машины привозят; из этих чанов её разливают под капусту вёдрами...
— ...Я слышала, — у тебя уже есть жених? Это правда? Ты его любишь?
— О чём вы говорите? Это решено пять лет назад, меня никто не спрашивал. Зря вы пришли к нам, засохнете здесь, душа высохнет; эти так с засохшими и рождаются, а вам это зачем? Ребёнка родите, — его отберут потом, в общую кучу. Ничего у них своего нет, ни одежды, ни мыслей. Когда кто родился, никто не знает, кроме Эрны. Каждый день одно и тоже; замуж выйду, — опять то же самое... А я видела, — в городе по другому живут, мне Эрна иногда разрешает телевизор смотреть... Сбегу я отсюда, и вы бегите; может, вместе?..
— Как же Рина одна останется?
— Она и так уже одна...

...Вскоре Марианна исчезла, сбежала ночью. За ней никто особенно и не следил; видимо, не приходило в голову, что девчонка решится на отчаянный шаг... Эрна запретила сообщать в полицию и вообще кому бы то ни было; одной больше, одной меньше... Проголодается, — сама приползёт... О том , что Дора ушла с Марианной, Мара узнала лишь неделю спустя...

Стёкла в тяжёлых двойных рамах надо было протирать ежедневно; Мара старательно тёрла их, когда подошла Алина. Как обычно, недовольно поджала тонкие губы, взяла ветошь оттереть видимую лишь ей грязь, бросила через плечо: иди на кухню!
...Мара, подходя к кухне, услышала негромкий разговор:
— Ни на что не годится, ни ткать, ни белить не умеет!
— И зачем её в дом взяли?
— Да ладно, молодая, ещё научится!
— Надо Карлу сказать, пусть проверит, на что она годится, он кажется не против!
При её появлении приглушённый смех затих. Три пары недобрых глаз уставились на неё.
-...Мне что-нибудь делать?..
Урсула, сухая, как старая мышь, высыпала на стол несколько мелких луковиц: почистить и порезать!

...Слёзы застилали глаза, Мара чувствовала на себе злое любопытство взглядов, нож не слушался, луковицы выскальзывали из рук...

Снисходительная ласковость Карла, мужа Урсулы, не радовала Мару, скорее беспокоила. Его тяжёлый, скользящий взгляд был непонятен и оттого тревожил. Он оказывался рядом, когда требовалось достать воды из колодца, поднять тяжёлую корзину. Он же заступался за неё перед всеми этими поджатыми губами и носиками пуговкой...

...Деревья-монстры, "украшавшие" улицы города, когда-то привёз и посадил один из первых Биберов; об этом любили говорить, вспоминая о заслугах семейства перед городом. Колючая хвоя с этих деревьев никогда не осыпалась, и птицы не садились на них, не беспокоили горожан посторонними звуками...
Реже и тише говорилось об огромных капустных полях Биберов, занимающих места больше, чем все участки жителей. Общественность смотрела сквозь пальцы на то, что ветер разносил по улице то листья, то лепестки из сада Биберов. Слабый аромат цветущих яблонь тревожил и напоминал о какой-то нездешней жизни... Куда уходила прибыль от продажи капусты и фруктов, если всё семейство ходило в обносках, можно было лишь гадать...
...Цветения сада Мара не видела, теперь вместе с другими женщинами её отправили собирать яблоки. Карл таскал в дом полные ящики.
В полдень он кинул под дерево куртку; не обращая внимания на остальных, сказал Маре: отдохни, обед скоро...
Она и в самом деле устала; села возле ящиков, взяла яблоко и увидела круглые глаза Урсулы: никто из Биберов не позволял себе такого,- весь урожай отправлялся в Город, "бездельникам".
Урсула хотела что-то сказать, но наткнулась на тяжёлый взгляд мужа; глубоко оскорблённая, повернулась и ушла в дом.
— Ничего, ты ешь, — теперь Карл смотрел на Мару, пристально изучая с головы до ног; взгляд остановился на расстегнувшейся пуговке платья. — А ты ничего бабёнка, сладкая, видать, не то что эти... мыши... — Мара торопливо застегнула пуговку. — Ладно, обедать пора, — он подхватил два ящика и двинулся к дому...

Алина сказала, что видела, как шьёт Мара, может, Рина наболтала, только однажды Мару привели в комнату с полками, забитыми рулонами разных тканей, в модном журнале (и такое было у Биберов!) нашли рисунок платья, дали отрез тонкой белой ткани и велели сшить такое же.
Конечно, она никогда прежде не шила такого, но задание отчего-то не показалось трудным. Может, от того, что никто не стоял за спиной, не мешал ей, она управилась за две дня.
Катрина осмотрела работу придирчиво, губы не стала поджимать, молча забрала платье. Вернулась через несколько минут, ткнула пальцем в другой рисунок...
Утром Мара вышла к завтраку, ещё не зная, какую работу дадут сегодня; Катрина подошла к ней:
— Платье закончила? Сегодня его надо отправить в Город. Сейчас покажешь!

В комнату они поднялись вместе...
Вчера вечером выглаженное платье Мара аккуратно повесила на плечики. Сейчас оно валялось на полу, как смятый цветок, на серебристой ткани чётко отпечатался грязный след...
— Так...— Катрина будто и не удивилась...
— Можно, наверное, отстирать...- пробормотал Мара...
Катрина двумя пальцами подняла платье: лиф держался на нескольких нитках, подол изрезан в бахрому...
...Круглый ротик Катрины стянулся в сухое колечко, скомканное платье полетело в Мару...
- В поле пойдёшь, капусту поливать...

...Машина с водой уже стояла у края поля. Мара покрутилась рядом, не видя никого, не зная, куда пристроить тяжёлую лейку...
— Явилась, наконец. Сколько ждать-то? — услышала за спиной. Загорелый высокий парень, чем-то похожий на Марина, смотрел с усмешкой. — Чего не наливаешь?
— Я не знаю ...Вода...
— Ну, открою сейчас...
Откуда-то сбоку потекла вода, Мара подставила лейку; вода выплёскивалась толчками, в лейку не попадала... Насмешливый взгляд сбивал с толку. Наконец он сжалился, достал кусок шланга, прикрутил к крану и сбросил в чан.
Пока вода, журча, наполняла ёмкость, Мара не знала, куда себя деть. Наполовину наполненную лейку она держала в руках, пока парень не отобрал её и не вылил в капусту.
...Потом они сидели почти рядом, между ними маленьким водопадом катилась вода, разбивалась искрами о подставленные ладони; водяная радуга отражалась в его серых глазах, жемчужинками таяла в золоте её волос...
— Меня Кристиан зовут. Я не видел тебя раньше здесь...
...Капуста была забыта; наверное, Мара пришла сюда лишь затем, чтобы увидеть этого парня...
— Родственник твой идёт сюда... — он глянул через плечо. Лучики в её глазах погасли: к ним шёл Карл.
— Ну, что, полила? — он кинул подозрительный взгляд на Криса. — Зачем лейку-то приволокла?

...На другой день, разлив воду по участкам, (на "её" поле сегодня никого не было) Крис подъехал к дому Биберов, (кто бы запретил ему это?)похожему на казарму.
Женщина, со стёртым лицом, без возраста подметала и без того чистый двор.
— Мадам, воды выпить не найдётся? — ничего лучше придумать он не мог.
— Воду возишь, и воды спрашиваешь?..
— Кончилась у меня...— она исчезла в доме... Крис скользнул взглядом по узким окнам; показалось, в одном из них мелькнуло знакомое лицо. Он стоял ещё долго, надеясь, что она выйдет. Воды он так и не дождался, а у Биберов не принято ходить по двору без дела...

Он вспомнил, что сегодня пятница; в этот день он обедал у Баннеров...
Ему было всё тяжелее приходить туда, ловить ждущие взгляды стариков и нежный взгляд Кристины.
Когда-то они учились в одной школе, жили по соседству. А в старших классах они уже считались женихом и невестой, у них были общие интересы, — театр, музыка. Они строили полуфантастические планы о путешествиях в дальние страны.
Всё кончилось после выпускного вечера. Накануне он достал билеты в театр; приезжала столичная труппа с известным актёром, который безумно нравился Кристине.

— Нет, Крис, я не пойду, дел много...
— Но ведь ты так мечтала...
— Глупости всё это! — Кристина обернулась, и Крис не узнал её: густые каштановые волосы, ещё вчера лежавшие спутанной гривой, теперь были немилосердно стянуты в тугой узел и тщательно прилизаны. Стали видны все недостатки её лица: небольшой лоб, длинноватый нос, слишком широкие брови огрубляли лицо.
— Глупости это, — повторила она. - Мы, Крис, теперь взрослые люди, нам о будущем думать надо. Театры, концерты, — они не накормят. Тебе тоже не стоит ходить, лучше помоги полить капусту...
Осенью умерла его мать, и он ушёл на флот. Расставаться с образом прежней Кристины не хотелось, и он писал ей часто; в ответ получал строго два раза в месяц аккуратные отчёты о её успехах в заготовке варенья, вязании кружев, выращивании капусты.
Казалось, за пределами двора для неё уже ничего не существовало...

Снимая рубашку, Крис заметил, что манжеты и воротник потемнели. Стирать вещи он отдавал Кристине, точнее, она сама забирала их. Так повелось со дня его возвращения. Теперь он не знал, как быть; кажется, что-то изменилось...
Пока он припоминал, есть ли у него в чём постирать и чем, вошла Кристина.
— Что с тобой? Мы же ждём. У тебя десять минут, чтобы принять душ и переодеться. Что это? Постирать?
— Да нет... Я сам...— она молча забрала рубашку и ушла.
...Кристина стала отличной хозяйкой, к ней приходили советоваться опытные соседки. Трудно сказать, чего бы она не умела. Только вот говорить с ней Крису хотелось всё реже, да и не о чем...

...На работу Кристиан ехал как на свидание; сегодня-то она непременно должна прийти. Пусть даже этот мужик там будет; хоть поглядеть на неё...
Но на поле его ждали круглая тётка с носиком пуговкой и тот мужик... Кристиан всё же решился спросить:
— Позавчера девушка тут была; где она?
— Нет у нас никаких девушек; замужем она, невестка моя! — отрезала тётка.
Криса точно самого водой окатили из шланга; мужик ухмыльнулся довольно.

Крис молча дождался, когда заполнится ёмкость и уехал. Кровь стучала в висках, он чувствовал себя обманутым. "Замужем, надо же... Ничего не сказала... Это мужик муж её, что ли? К чёрту! Что в ней особенного-то? И не обещала ничего! Женюсь на Кристине!"
...Мара уже не раз одна выходила за каменную городскую стену, гуляла за городом по лугу, неподеленному на участки, где цветам не могли запретить цвести. Её никто не останавливал, ворота не запирались. Далеко уйти она не могла, да и не знала мира за тем лесом, куда по шоссе изредка проносились машины...

...Крис подъезжал к лесу, когда заметил, что по цветущему лугу к шоссе бежит женщина с растрёпанными золотыми волосами. Затормозил резко, распахнул дверцу...
Она спрятала лицо у него на груди:
— Увези меня отсюда!..

...Густой ельник укрыл их от всего мира, и, кажется, никому не было до них никакого дела. Былинки сухой травы и лучики полуденного солнца запутались в золоте её волос.
— Я ведь вдова... Марин разбился на машине в прошлом году. Дети какие-то на дороге были; говорят, и девчонка Биберов, с которой моя сестра сбежала. Спас он их вроде. Теперь они меня "спасают"...
— Марин... Я ведь знал его, он в нашей фирме работал. А говорили — жена его умерла, на похоронах её не было...
— Наверное, я в самом деле умерла и ожила только сейчас... Знаешь, мне вернуться надо. Я не могу оставить там Рину. Дору я уже потеряла. Я буду ждать тебя; возьми вот это... Мамин подарок, — она надела ему на шею цепочку с голубой змейкой, — Теперь я всегда буду с тобой...
— И я с тобой. Это колечко похоже на твоё, но ты знаешь, что оно от меня...

Человека этого Кристина заметила ещё вчера, недалеко от дома, а сегодня он несколько раз прошёл мимо ограды, внимательно посмотрел на неё. Кристина была не так глупа, чтобы не понять его интерес.
Спускались сумерки; в прежнее время они с Крисом любили гулять вечерами, шли за город, к ручью. Теперь что-то изменилось; он пропадал где-то до полуночи или сидел безвылазно дома. Что-то останавливало Кристину спросить,- что случилось; боялась увидеть в его глазах безразличие...
Сегодня ей захотелось пойти одной к ручью...
Этот человек сидел на скамеечке, которую когда-то поставил Крис. Она остановилась в растерянности: не вернуться ли назад? Тот смотрел на неё каким-то обволакивающим взглядом:
— Ну, иди сюда, не укушу. Твоё, что ли, место?
— Разве мы знакомы?
— Сейчас и познакомимся!
— Ну и нахал! — она повернулась уйти.
— А где приятель твой сейчас, знаешь? Смотри, уведут из-под носа!

...В эти три дня Кристина будто сошла немного с ума; забыты были варенье, кружево и капуста. Родители, не зная, радоваться ли, увидели в ней вдруг прежнюю, живую, немного взбаломошную Кристину, какой она была совсем недавно. И только Крис по-прежнему не замечал ничего.
Так на неё ещё никто не смотрел, и не говорил с ней так. Она почувствовала себя взрослой женщиной, потеряла голову и самоё себя. Она не знала, откуда приходит этот человек и куда возвращается, и не спрашивала об этом.

А потом он как ледяным дождём окатил:
— Погуляли, и хватит, Жена моими прогулками недовольна. Да и дел полно дома...
— Но ты не говорил, что... Как же я?..
— Как? Замуж за своего Криса выйдешь...
— Да ведь ты сказал: есть у него кто-то...
— А тут у нас с тобой общий интерес. Та девка — брата моего жена. Что там за праздник у тебя завтра? День рождения? Напои его хорошенько да в постель уложи, делов-то. Самое это ваше женское дело...
— Да не пьёт он ...
— Все пьют... Это смотря что пить... — он пошарил в кармане куртки, вынул флакончик. — Это вот вылей ему хоть в воду, что пить будет, и делай с ним что хочешь. А утречком вот это отдашь и скажешь...

Мара никак не могла найти колечко Кристиана; утром, собираясь в поле, сняла его, боясь испортить, положила под подушку. В поле её не пустили, велели опять заняться шитьём. Ей даже показалось, что за ней следят.
Вечером она в который раз перетряхивала скудные вещички, надеясь отыскать пропажу... Карл вошёл почти не слышно.
— С тобой здесь останусь. Орать не стоит, все и так знают, что я к тебе пошёл; благословление получил... От братца толку нет, а ты должна родить ещё одного Бибера, иначе зачем ты здесь?..
...Утром Карл тяжело поднялся, из кармана куртки достал серебряную цепочку.
— Вот, забыл тебе отдать. Какая-то девица в городе вчера передала для тебя, — на тёмной ладони тускло блеснула змейка. Она протянула руку и тут же отдёрнула. Это принадлежало уже не ей, а той, другой девушке, какой она была ещё вчера. К прошлому ей нельзя было прикасаться, слишком чистым и светлым оно было... Она всё поняла...
— Выбрось... Не моё это... — он хмыкнул и опять сунул цепочку в карман.
...Она стянула волосы в узел так туго, неосознанно стараясь причинить себе боль; серое застиранное платье застегнула под самое горло, до глаз повязала голову косынкой, никого не спрашивая, ушла в поле...

. Пятнадцать лет прошли за её спиной, точно пыльным облаком накрыли жизнь. Она выполнила долг, произведя на свет ещё одного работника для Биберов. На кого он был похож, — на Карла, или на проезжего водовоза — кому какое дело? Главное, он был здоров. Вряд ли её подросший сын мог отличить мать среди таких же серых женщин, выбирающихся по утрам из своих каморок.
Она ни с кем не общалась, делала любую работу, что скажут; ела, что дадут. К ней давно не обращались по имени; помнила ли она его? Помнила ли, что у неё есть сын и были сёстры? Помнила ли розовый дом на берегу океана? Кто спросит её об этом? Что связывало её с Карлом, почему он всегда оказывался рядом, когда было нужно? И это никого не интересовало.

Где-то наверху, всеми забытая, умирала Марианна, — слишком много оказалось в мире высоких заборов и холодных домов. Она не могла понять другого мира, и мир не принял её. А домом теперь управляла Катрина.

...Слайтер, известный кардиолог, через пятнадцать лет вернулся с супругой и детьми на родину. В этом не было бы необходимости, если б не смерть тёщи, жившей в этом городе. К тому же приятель его, работавший в местной клинике, просил о нескольких консультациях...

...Она чувствовала, что скоро умрёт. Ничего у неё не болело, лишь по утрам вставать было всё тяжелее, да пальцы всё чаще холодели, и сердце стучало всё быстрее и громче. Мысли начинали путаться, как нитки в старой швейной машинке. Она вставала, подходила к окну, глядела на серый город.
Несколько раз заходил Карл, смотрел рассеянно, будто что-то сказать хотел, да раздумывал, стоит ли...
Так она и стояла у окна, когда он вошёл. Спиной, кожей чувствовала, - сейчас скажет...
— Слышишь, Мара...Тут газеты... Доктор приехал, Кристиан твой... С женой...
Ни движением не дала понять, что слышала, поняла... И уже знала, что должна делать...

...Встала, когда рассвет лишь засерел в окне, ничего с собой не взяла. Выходила уже со двора, когда Карл окликнул:
— Вот, возьми... — на тёмной ладони свернулась поблёкшая змейка.

...Город только просыпался, и мало кто мог видеть бредущую по улице женщину в сером платье с таким же серым лицом. Никогда прежде не была она в этом городе, но кто-то вёл её туда, куда ей нужно было...

Кристиан возвращался в город с семьёй, после уикенда, проведённого с приятелями на озере. Позади были похоронные хлопоты, все консультации проведены; можно было возвращаться домой...
Близнецам Кристиана город не понравился; их, выросших на берегу океана, озеро развлекло мало...
Улицу пересекла стайка серых безликих женщин в поношенных платьях.
— Это Биберы, — пояснил приятель, — Нынче у них какой-то праздник. Их церковь сгорела, — теперь они ходят сюда, в собор, пешком из своей деревни, представляешь?
Кристине, жене Слейтера, имя Биберов ни о чём не говорило, а он вглядывался в бледные лица, будто хотел отыскать кого-то знакомого...
Расстались у ворот клиники.
— Я тебе говорил: какая-то странная больная появилась в пятницу вечером; из-за неё я хотел задержаться. Но, кажется, ничего особенного; думаю, Диксон уже провёл обследование; на него можно положиться. Может, зайдёшь со мной?
— Нет, дети устали, позвонишь, если что интересное будет...

Звонок раздался рано утром, когда вещи были уже уложены...
— Я по поводу той женщины... Она умерла перед моим приходом... Сделали вскрытие... Ей на вид лет сорок, а сердце изношено, как у старухи, больше никаких патологий... Как будто часы остановились... Диксон говорит, какого-то Кристиана она ждала. Может тебя? И в руке у неё цепочка со змейкой зажата была. Если никто из родных не отыщется, положу в урну с прахом...
— Положи... Никто не отыщется...