О КРЕСТЬЯНИНЕ НЕЧАЕ И РАЗБОЙНИКЕ МАФЕЕ

(Польская сказка)
В одной деревушке жил один крестьянин: честный, трудолюбивый и трезвый. Он вел такую благочестивую жизнь, что ни одним предосудительным поступком не запятнал своей чистой совести. Хоть он был далеко не богат, но каждый день тайно или открыто, делился своими скудными средствами с беднейшими братьями во Христе. За то его и Бог любил, покровительствовал ему, сохранял от всяких напастей и внушал ему чувства счастья и блаженства за его добродетели.
Однажды поздним вечером крестьянин сбился с дороги в темном бору. Блуждая ночью по лесу, он наткнулся на какую-то избушку вроде корчмы. Войдя в нее и не найдя никого, он сильно встревожился. Однако, подумав минуту, успокоился, осенил себя крестным знамением и смело пошел к печи. Взобравшись на нее, он сотворил молитву, опять перекрестился, лег и заснул.
В самую полночь послышался шум и говор: в корчму кто-то приехал. Вскоре в избу вошли двенадцать человек и зажгли огонь: то было двенадцать разбойников, дюжих, плечистых мужиков, на которых нельзя было смотреть без страха и тревоги.
Один из них, как видно, атаман, держал в одной руке мешок с золотом, а в другой – яблоневую дубинку. Он высыпал золото на стол и начал раскладывать его на двенадцать кучек. После шумного разговора настала тишина, во время которой одиннадцать разбойников вперили глаза в кучки золота и, сгорая дикою страстью, с жадностью следили за равным дележом, добытого кровью, которая, быть может, уже вопиила о мщении к Богу.
В это время раздалось на печи глухое храпение спящего на ней крестьянина. Атаман, окинув взором избу, мигом смекнул, что в ней есть чужой человек. Вскочив моментально на печь и увидев спящего, он ударил его дубинкой.
Но – о, чудо! Хотя он ударил его в самый лоб изо всей силы, но дубинка, вместо того, чтобы размозжить череп, отскочила от него, и крестьянин преспокойно продолжал спать. Сначала разбойник струсил, но, видя, что мужичок спит, схватил свечу и осветил его. При этом свете, он увидел, что спящий был покрыт с ног до головы стальной броней, да так плотно, что никакие дубинки не могли бы его донять.
Удивленные разбойники подумали, посоветовались, поделили золото, поужинали и легли спать. Только один атаман не мог успокоиться и остался со своей дубинкой караулить мужичка, чтобы тот не ушел.
На следующее утро все встали, встал также и крестьянин, но на нем уж не было его спасательной брони, а остался только его крестьянский зипунишко. Это еще больше удивило атамана, и он решился разоблачить тайну мужичка. Разговорившись с ним, предложил ему остаться с ними до завтрашнего утра. Мужичок поневоле согласился. Разбойники начали угощать его, кормить и поить; к вечеру они до того напоили его, что он, ложась спать на печку, еле мог сотворить половины молитвы и заснул.
Разойники опять окружили его и хотели убить, потому что на этот раз он был только до половины закрыт, но атаман не позволил и приказал им подождать до завтра.
Сказано – сделано: разбойники все поулеглись спать и заснули богатырским сном.
Проснувшись ранним утром, крестьянин хотел уйти, но разбойники не отпустили его и уговорили погостить у них еще денек. Видя их такое радушие, мужичок согласился и к вечеру так наугощался, что уж не мог даже перекреститься и грохнулся на скамью.
На этот раз разбойники наверное убили бы его, но тот же атаман отразил их удары своей яблоневой дубинкой, и сам стал подле него на страже, чтобы его товарищи не прикончили с ним. Наконец он дождался утра и, когда крестьянин встал, спросил его:
— Скажи мне, друг любезный, не колдун ли ты? В первую ночь я хотел тебя убить, но ты был закрыт стальной броней, от которой моя дубинка отскочила, как молот от наковальни, и ты не проснулся; на вторую ночь ты был закрыт этою броней только до половины, а сегодняшнюю – и совсем не был закрыт!.. Если ты колдун, то научи и меня своему колдовству, а я тебе за это дам мешок золота.
— Нет, я не колдун,— ответил крестьянин, почесывая в затылке и припоминая, как он пьяный ложился спать. — А должно быть, это Господь милостив ко мне, потому что, как вы сами видите, на мне нет никакой брони, а если вы видели ее на мне, то это была молитва, которую я сотворил, ложась спать... Третьего дня я, спьяну, еле сотворил половину и до половины был закрыт, а вчера, должно быть, и совсем не сотворил...
— Видно, мужичок, Господь действительно милостив к тебе! — сказал атаман. — Ну так помолись когда-либо и за меня, потому что я сам молиться не умею, да и не смею, а за это я тебе дарую жизнь... Теперь убирай скорее отсюда свои ноги, пока мои товарищи не проснулись, и ты будешь первый, который живым ушел от наших рук.
Крестьянин поклонился и ушел, и только когда вышел в поле без оглядки, глубоко вздохнул и возблагодарил Бога за свое спасение...
Через год или через два, когда крестьянин женился, Господь благословил его труд и народил ему пшеницы. Намолотив ее и насыпав в мешки, нагрузил тяжелый воз и повез его в город на рынок. Долго он ехал и заехал в густой лес, в котором сбился с дороги. Но вскоре он увидал огонек вдали и поехал прямо на него, как вдруг его конь со всем возом завяз в болоте.
Крестьянин бросился к коню, потом к возу, но ни коня, ни воза не мог вытащить, а только измучился.
— Как мне быть! — воскликнул он. — Тут и сам черт ничего не сделает!
— Ан врешь, сделаю! — вдруг раздалось над его ухом, и мужик оглянулся: перед ним стоял маленький хромой немец. — Но я даром не помогу тебе, а без моей помощи твои воз, конь и пшеница останутся в болоте, в моих владениях, где я подкарауливаю проезжих.
Крестьянин хотел перекреститься, но позабыл слова и не мог поднять руки. Помолчав минуту, он почесал в затылке и дрожа спросил:
— А что ты возьмешь за помощь? Не душу ли?
— Нет, души твоей мне не надо, потому что ее оберегают твои добродетели, а я возьму пустяки.
— Однако?
— Да хоть бы то, что ты оставил дома, но о чем и сам не знаешь и чего не ожидаешь.
Мужичок помолчал, подумал и потом спросил:
— Как же я могу тебе отдать то, чего и сам не знаю?
— Это не твое дело! Ты только подпиши мне договор, который я напишу тебе.
И черт вынул из-за пазухи пергамент с дьявольской печатью, взял в руки перо, которым продажные судьи и изменники подписывали свои приговоры и заговоры, уколол средний палец левой руки мужичка, обмакнул в его крови перо, написал несколько слов и дал подписать.
Крестьянин подписал как умел, а черт, схватив договор и положив его за пазуху, принялся за дело и тотчас освободил воз и коня из болота, вывел мужика на дорогу и сам исчез, хохоча во всю свою чертовскую глотку.
Когда он исчез, крестьянин почувствовал свободное движение правой руки, перекрестился и поехал дальше. По дороге он печаловался, что вместо просьбы о помощи Богу у него нечаянно сорвалось с губ бесовское имя.
— Кто знает,— пробурчал он, — как бы бес не сшутил со мною какую-либо злую шутку!..
Приехав в город, он продал свою пшеницу, спрятал половину вырученных денег в кошель, а на другую половину накупил икон, крестиков, медальончиков, священных книжечек, житий святых, евангелий и с этим товаром поехал по местечкам, селам и деревням, заходя из хаты в хату и распродавая с пользой свой товар. Через десять месяцев он распродал все и вернулся домой.
Жена, увидев его в окно, схватила на руки месячного сынишку и с ним вышла мужу навстречу. Не ожидая такой радости, крестьянин горячо возблагодарил Бога, но потом, подумав здраво и обсудив, что с ним случилось несколько месяцев тому назад, догадался, какой он сделал промах, записав черту душу младенца до его рождения: уезжая из дому, он не знал, что у него родится сын и что вообще он найдет дома прибыль семьи.
Что делать? Загрустил крестьянин, засосала его тоска злая, плачет он тайно, но жене не говорит. Через неделю по его возвращении ребенка крестили и назвали Нечаем, как нечаянно родившегося.
Между тем время идет и Нечай растет, из младенца делается отроком, а из отрока – юношей. Он был тихий, скромный, покорный, послушный, старательный и умный не по летам, так что все полюбили его и удивлялись его прилежанию. Отец определил его в монастырскую семинарию, где он учился до того замечательно, что его перевели в испытательный класс для искуса; оттуда он должен был выйти через несколько месяцев уже рукоположенным во священники. Но по мере приближения этого торжества отец Нечая все делался печальнее и задумчивее, и часто его видели с заплаканными глазами.
Заметив это, мать сказала сыну, а последний, оставшись наедине с отцом, приступил к нему с расспросами о причине его печали. Он умолял его со слезами на глазах, чтобы отец доверился ему и поделился с ним тем горем, какое томит и гложет его сердце.
— Да как мне не плакать и не печалиться, сынок мой дорогой,— ответил отец, — когда приближается срок твоего рукоположения, а меж тем едва ли оно может состояться, потому что враг человеческий бодрствует над нами и не даст нам дождаться счастливой минуты...
И он все рассказал сыну.
— И это причина твоей печали! — воскликнул Нечай. — Ну, так плюнь на все, уповай на Бога и молись за меня, а я, пока еще не настал час моего посвящения, пойду в ад и отниму у чертей твой договор!
И Нечай простился с отцом и матерью, получил родительское благословение и разрешение монастырского начальника, взял кропило, освященные воду и мел, помолился Богу и, напевая священный гимн, пошел по большой дороге.
Шел Нечай день, шел другой; на третий день он вошел в громадную пущу и увидел в ней старца, который сидел на дубовом пне с большою дубиною в руке, повесив свою буйную голову на грудь.
— Стой, юноша! — крикнул ему старик, поднимая дубину. — Кто ты и как смеешь идти здесь, где двадцать лет подряд ни один из странников не осмеливался пройти?
— По рождению своему я не более, как бедный хлебопашец, по имени – Нечай, а по призванью – будущий служители Божий.
— Куда держишь свой путь?
— В ад, за отцовским договором с чертом, которому он продал по неведению мою душу.
— А! Так присядь, юноша, и выслушай, что тебе расскажет несчастный старик.
Нечай сел на камень, а старик опустил свою дубинку, поставив ее подле себя, посмотрел вокруг и, вздохнув, так начал:
— Я буду краток, потому что не хочу преступлениями моими, которые возмущают меня самого, огорчать твой целомудренный слух!.. Я — разбойник Мафей!.. Вот уже семьдесят пять лет, как я живу в этих лесах со своими одиннадцатью братьями, все мы жили грабежом и разбоями!.. Сколько есть волос на моей голове, звезд на небе, листьев на деревьях и песку на берегах морских, столько на моей душе грехов, столько слез, крови и несчастий лежат на моей совести!.. Взгляни на мои богатства...
При этом он встал и повел Нечая в сторону от дороги, где показал ему три огромнейших ямы: одна из них была наполнена медными деньгами, другая – серебряными и третья – золотыми.
— Видишь, юноша, — продолжал Мафей, — ни один из царей не обладает таким богатством, а между тем – зачем мне оно?.. Я, как пресмыкающееся животное, ползаю и роюсь в моих воспоминаниях и каждое из них пронзает меня, точно острым кинжалом!.. Все братья мои погибли: одним отрубили головы на плахе, других – повесили, третьи сами поколели... Да и лучше!.. По крайности они не чувствуют того ужаса, какой обуревает меня за мои преступления... Только я один еще живу, потеряв счет моим годам и напрасно ожидая смерти: должно быть, и она боится заглянуть в мои преступные глаза!.. Я боюсь людей, а воспоминания о прошлой жизни до того мучают и терзают меня, что я готов тысячу раз умереть, если б мог купить этими смертями одну смерть праведника... Должно быть, это предчувствие той кары, которая уготована мне на том свете... Но ты, будучи в аду, спроси там, что ожидает меня, какие пытки приготовлены для моей души, и на обратном пути, расскажи мне все на этом же месте... на нем я буду ждать тебя с большим нетерпением.
Старец опустил голову на грудь, а Нечай пошел далее.
Придя в ад, стукнул три раза кропилом в ворота, которые с треском отворились; он вошел внутрь и остановился посередине. В аду он увидел начальника духов тьмы, прикованного на двенадцати цепях и горящего в вечном огне. Подле него стояли двенадцать чертей со стальными пилами и каждый из них пилил одну из двенадцати цепей в течение целого года, стараясь перепилить ее, освободить своего повелителя и дать ему бразды правления всем светом. Но когда на земле раздалось заветное: «Христос Воскресе!», –цепи мигом срастались и двенадцать чертей, со скрежетом зубовным, опять начинали свою бесконечную работу.
От того места, где стоит прикованный Вельзевул, ведут трое ворот в дальнейшие отделения ада с надписями. На первых воротах написано: «Наказание за притеснение бедных», на вторых – «Муки за слезы людские» и на третьих – «Пытки за кровь невинных».
Нечай, окинув взглядом по пеклу, очертил кругом себя священным мелом большой круг, стал посередине него, осенил себя крестом, взял в левую руку кропильницу с водой и, омокнув кропило, начал кропить вокруг.
Благодаря такой его предусмотрительности все черти заворочались, зашипели, как змеи, и бросились на пришельца, но, не имея возможности достать его в очерченном круге, а тем более перейти черту, разбежались с криком и воем в разные стороны.
А Нечай все кропит да кропит. Одна капля воды попала на лоб Вельзевула, и он застонал.
— Что тебе нужно от нас? — заревел он.
— Возвратите мне договор моего отца о моей душе.
Начальник чертей схватил медную трубу, которую принесли ему на плечах четверо чертей и затрубил в первые ворота. Из них выскочила целая стая чертей и чертенят, которым сатана приказал отдать договор, но они ответили, что у них нет такового.
Нечай опять начал кропить; а сатана схватил серебряную трубу, которую ему принесли другие черти, и затрубил во вторые ворота; из них тоже повыскочили черти и объяснили, что у них нет договора.
Ввиду их очевидного нежелания отдать договор, Нечай начал кропить всех чертей и их начальника, вследствие чего поднялся такой шум и крик в аду, что хоть беги из него, а Вельзевул, взяв большую золотую трубу, затрубил в третьи ворота. Отсюда выскочила целая тьма чертей.
— Отдайте договор Нечаю! — крикнул Вельзевул.
Но все ничего не знали о нем и отказались удовлетворить приказание сатаны.
Нечай опять хотел кропить, но сатана поспешил затрубить во все три трубы разом. На этот зов явился хромоногий черт, прыщеватый и лысый.
— Отдай договор отца Нечая с тобою.
Хромой черт заежился, завертелся и завилял хвостом так, что страшно было смотреть.
— Отдай! — прибавил дьявол.
Черт сморщился, точно услыхал пенье петуха или почувствовал осиновый кол в своей спине, засунул руку за голенище, достал оттуда сверток, развернул его и отдал.
Нечай взял и, обрадованный, хотел уходить, но тут же услыхал, как Вельзевул сказал хромому черту:
— Счастье твое, что ты послушался: иначе я приказал бы тебя пытать на ложе Мафея.
Нечай совсем было забыл от радости о разбойнике, а потому теперь обратился к дьяволу, брызнул на него святой водой и сказал:
— Прикажи показать мне это ложе.
Дьявол приказал, и хромой черт повел Нечая в глубину ада, где стояла Мафеевская постель: она вся была из железа и на винтах: у одного конца висела скоба для прижатия головы, а у другого – для ног. Постель была раздвижная: она то сокращалась до размера колыбели младенца, то удлинялась на несколько аршин. Низ ложа и бока были насажены ножами, бритвами, кинжалами, ножницами, клещами, шильями и топорами. Все это кололо, резало, рвало, снизу пылало постоянное пламя, а сверху шел огненный серный дождь, который падал прямо на грудь и лицо.
Нечай вздрогнул от ужаса и поскорей убрался из ада.
Идя постоянно на восток, Нечай наконец пришел опять в пущу, где застал разбойника на том же дубовом пне, рассказал ему, что видел, описал его ложе и хотел уйти, как вдруг Мафей встал и, весь дрожа, произнес:
— Что ж мне теперь делать? Не предаваться же отчаянию!.. Ведь вам, священникам, позволено разрешать: что вы простите здесь, то будет прощено и там, а потому исповедуй меня и разреши!
— Не надо отчаиваться,— возразил Нечай, — потому что Божеское милосердие больше, чем грехи всего мира, но исповедовать и разрешать тебя от грехов – я не могу, так как не рукоположен.
— В таком случае, посоветуй мне, что делать? Или исповедуй, или ободри и внуши надежду, или я прикончу с тобою этою дубинкой.
Что было делать Нечаю при таком внушении?
И он повел разбойника к его ямам с деньгами, вколотил его яблоневую дубинку в землю, приказал ему стать при ней на колени и наконец сказал:
— Когда меня рукоположат, я приду исповедовать тебя, а пока ты постарайся искупить свои прегрешения добрыми делами, молитвой и покаянием. Отныне ты каждый день наполняй мешки деньгами и относи их на коленях к протекающему поблизости в этой долине ручью. Там ты черпай из него ореховою скорлупою воду, возвращайся опять на коленях к дубинке и поливай орудие твоих преступлений, и так действуй по целым дням. Когда таким образом ты раздашь прохожим все свое богатство и твоя дубинка примется, пустит ростки, покроется листьями, зацветет и принесет плоды, тогда возрадуйся и возвеселись: ибо Господь услышал тебя и простил твои прегрешения!
Сказав это, Нечай ушел.
Мафей перекрестился, стал на колени и начал исполнять наложенную на него эпитимью. Молясь каждый день искренно за свои прегрешения, он наполнял мешки деньгами и ползал на коленях к ручью в долине, возвращался тем же путем с водою в ореховой скорлупе к дубинке и поливал ее. Встречая бедных прохожих, он раздавал им деньги и просил молиться за его грешную душу.
Между тем Нечай, обрадованный, что ему удалось получить от чертей отцовский договор, что он спас свою жизнь и наставил на путь истины разбойника Мафея, вернулся домой и утешил своих родителей.
Через месяц по возвращении Нечая из ада, его рукоположили во священники, а так как он вел благочестивую жизнь, был умен и знал все духовные законы, то его возвели через несколько лет в сан епископа.
Однажды епископ Нечай объезжал свою епархию; ему пришлось ехать через темную пущу. Въезжая в нее, он почувствовал необыкновенный запах яблони. Ввиду этого епископ, желая узнать, какая это такая ароматная яблоня, послал своих приближенных отыскать ее.
Вскоре один из посланных явился и доложил, что на небольшом холме, неподалеку от ручья, между тремя глубокими ямами, растет роскошная яблоня, осыпанная райскими яблочками, которые до того сильно пахнут, что он едва мог уйти от нее, а когда он хотел одно яблоко принести на показ, то все они поднялись вверх и не дались сорвать. Тут же он упомянул, что под этою яблоней стоит на коленях столетний старик, седой как лунь, с пристегнутыми к бокам его пустыми мешочками в виде кошельков, и что он искренне молится, как будто кающийся грешник.
Слушая его, епископ Нечай призадумался и наконец вспомнил свою встречу с Мафеем в этом же лесу. Он вышел из экипажа и велел отвести себя к яблоне, под нею он застал молящегося старика, в котором узнал атамана разбойников Мафея, и благословил его. Старец как будто проснулся и пришел в себя, он взглянул на епископа, протянул к нему руки и, схватив за мантию, поцеловал полу ее.
— А! —воскликнул он. — Наконец-то ты приехал ко мне, преосвященный владыко! Я все исполнил, что ты приказал: и деньги раздал бедным, и дубинку поливал день и ночь водою из ручья, нося ее в ореховой скорлупе; и все сделал так, как ты приказал: дубинка принялась, пустила ростки, покрылась листьями, расцвела – и посмотри, какие дала плоды!.. Видно Господь прощает меня, а теперь ты, владыко, исповедуй меня, – разреши и благослови в путь-дороженьку к Нему.
Епископ начал исповедовать, и как только Мафей скажет какой грех – яблочко упадет. Так он наговорил много, пока вся яблоня осыпалась и земля покрылась яблочками. В конце концов на яблоне осталось только два яблока, но Мафей не мог вспомнить какие это грехи.
— Постарайся припомнить,— сказал епископ, — какие это такие грехи.
— Не припоминаю... кажется, все сказал.
— Так, может быть, оставшиеся яблочки касаются твоих добрых дел... Не сделал ли ты в течение твоей долголетней жизни хоть два добрых дела?
— Одно только помню... лет тридцать, а то и больше... я не допустил убить одного странника, который ночевал в корчме, и помог ему бежать. Это был какой-то землепашец, должно быть, угодник Божий... Взобравшись на печку, он спал, но когда я ударил его моею дубинкой, то дубинка отскочила, потому что он оказался покрытым стальной броней... Потом он объяснил мне, какая это была броня: его спасла молитва, и вот с той поры моя жизнь начала мучить меня, и я почувствовал страшное терзание и упреки совести!..
— Этот землепашец был мой отец, и ему ты даровал жизнь! — воскликнул епископ. — Об этом приключении он сам рассказывал мне. Тогда он был холостым и случайно забрел в эту корчму.
— Твой отец! — перебил его Мафей. — Гм!.. а его сын спасает мою душу!.. Вот уж воистину предопределенье Божье!.. И у меня был отец... Ах, владыко!.. теперь я вспомнил еще одно преступление, первое и самое ужасное...
— Какое?
— Я убил отца!..
В этот момент одно яблоко упало.
— А твоя мать? — спросил епископ.
—Тоже убил! — глухо простонал Мафей.
И последнее яблоко свалилось...
Епископ помолился над закоренелым грешником и разрешил его от грехов; но как только старец получил благословение, увядшее тело Мафея рассыпалось в прах и душа его, освобожденная покаянием, отлетела в небо...
Епископ отслужил панихиду и велел похоронить его кости под яблоней.
***
К.Войцицкого
(Издание: Польские сказки, Тула, Издательство «Пересвет», Нижний Новгород, «Русский купец», 1992)